Глава XVIII. Антипарламентаризм Луи Лекуана

Министерство юстиции Франции не отменяло своего намерения выдать испанцев аргентинскому правительству. Один из депутатов Национальной Ассамблеи задал вопрос министру Барту: будут ли переданы испанцы правительству Испании? Ответ был категоричен: «Испании — нет». Однако непоследовательность правителей выходила за все рамки: Альфонсо ХIII, предъявляя обвинение в смерти кардинала-архиепископа Сарагосы и нападении на банк в Хихоне, требовал выдачи троих активистов. Французское правосудие рассматривало эти правонарушения как политические. В таком контексте как можно признать уголовными предполагаемые преступления того же содержания, но совершённые в Аргентине? Как объяснить эти двойные стандарты? Как замечали аргентинские рабочие в опросе, проведённом газетой Crítica в Буэнос-Айресе, становилось ясным: «французский суд на самом деле желал провернуть нечестную дипломатическую игру с Аргентиной, с тем чтобы именно она стала автором выдачи Аскасо, Дуррути и Ховера правителям Испании». Однако ни аргентинские, ни французские рабочие не собирались позволить Альфонсо ХIII подло казнить трёх анархистов.

7 января 1927 года Комитет защиты прав на политическое убежище организовал важный митинг протеста в зале Ваграм в Париже. Когда в 20:00 открыли доступ в зал, несмотря на его способность вместить десять тысяч человек, собравшимся не хватило места, и многие из них разместились на мостовой проспекта Ваграм, под присмотром полиции, назначенной для охраны этого мероприятия Префектурой Парижа. На этом митинге, самом значительном за всё время кампании протеста, выступили: от имени Лиги прав человека — её президент Виктор Баш; находящийся в ссылке во Франции Мигель де Унамуно; директор вечерней газеты Soir - Фроссар; от имени ВCТ — Савой; член городского совета Парижа - Анри Селье; Себастьян Фор, представляя Анархо-коммунистический союз, и адвокаты-защитники Анри Торрес и Анри Берт. После завершения митинга было единогласно принято предложение: немедленное освобождениe испанских анархистов. Вся пресса французской столицы опубликовала и прокомментировала это решение.

Одновременно Комитет защиты прав на политическое убежище располагал сотней подписей для предоставления запроса в адрес правительства. Другие подписи также были собраны в парламенте депутатами Рене Ришаром (социалист-радикал), Моро-де-Джиаферри (социалист-республиканец), Пьером Реноделем (социалист), Эрнстом Лаффонтом (социалист-коммунист) и Андре Бертоном (коммунист). Какую же позицию занимало французское правительство ввиду такого всеобщего протеста? Хотя может показаться абсурдным, правительство Пуанкаре продолжало держать обещание, данное аргентинскому правительству в отношении передачи ему трёх испанских граждан Вопросы государственной важности наверняка не позволяли Пуанкаре отказаться от такого намерения, хотя он прекрасно понимал, что такое решение ставило под угрозу его пребывание на посту премьер-министра. Газета Le Libertaire предчувствовала, что воля правительства начала ослабевать, и, считая, что необходимо ковать железо, пока горячо, после собрания в Ваграме 11 февраля сразу же организовала другой, ещё большего масштаба, митинг в зале Булье. Она писала: «Эта демонстрация, ввиду своего огромного размаха, должна показать бесполезность голодовки наших товарищей, так как её последствия могут оказаться опасными для их жизни»225.

В действительности в номере анархистской газеты публиковалось письмо с подписями Дуррути, Аскасо и Ховера, где они сообщали о своём решении начать голодовку: «Мы благодарим всех вас — организации, газеты и тех людей, которые, даже не разделяя наших идей, выступили в нашу защиту. Тем не менее мы думаем, что вы теряете время, все те мероприятия и энергия, направленные на нашу поддержку, могли бы быть применены с большей пользой для других дел. Никто, кроме тех, кто до конца дней сохранит в своих сердцах классовую ненависть, не сомневается в нашем праве на жизнь. Но вопросы государственной важности требуют нашей выдачи правительству Аргентины. Те, кто заставил президента Республики подписать декрет о нашей экстрадиции, могут быть опровергнуты. Всё, что будет сделано для нас, окажется бесполезным перед лицом безответственных и могущественных бюрократов. Мы уже прибегали ранее к голодовке, чтобы покончить с этим делом, но по вашим настойчивым просьбам приостановили её. На сей раз мы вновь начнём её и просим ничего не предпринимать, чтобы заставить нас отказаться от этого намерения. Разве наша судьба настолько завидна, что мы должны страшиться смерти? И подписи: Аскасо, Дуррути, Ховер».

Остальные газеты напечатали и прокомментировали это письмо, а 13 февраля 1927 года сталo первым днём голодовки. 16 февраля 1927 года в общественное мнение Франции проник луч света, раскрывающий дипломатические договорённости. В этот день Совет министров опубликовал резолюцию, которая заявляла об аннуляции решения об экстрадиции трёх испанских граждан и давала распоряжение: закон об экстрадициях, принятый Сенатом, как можно быстрее должен быть передан на голосование в сенатский комитет. И кроме этого, сообщалось, что закон будет иметь обратное действие. Что-то не ладилось в отношениях аргентинского и французского правительств. Так, галльская пресса опубликовала дипломатическое письмо, в котором говорилось, что «французское правительство отдало распоряжение своему представителю в Буэнос-Айресе, с тем чтобы предоставить объяснения правительству Аргентины по поводу причин задержки экстрадиции анархистов». И далее поясняло следующее: «Аргентина выказывает некоторое недовольство ввиду промедления завершить вопрос, который уже рассматривался как разрешённый. Аргентинское правительство поручило своему представителю в Париже, господину Альваресу де Толедо, разрешить вопрос в Quai d’Orsay». В результате действий аргентинского посла французское правительство опубликовало следующее заявление: «Три испанских анархиста, проживающих во Франции, были затребованы аргентинским правительством в силу совершения ими общеуголовных преступлений: грабежей, убийства, нападения на банк и др. Правительство Аргентины взяло на себя обязательство исключить любые политические осложнения и не выдавать анархистов Испании. Правительство Франции, гарантируя соблюдения взятых обязательств, предпочитает ждать голосования по принятию закона, представленного господином Рену. Цель вышеуказанного закона — переместить категорию экстрадиции как таковую из административной в юридическую область. И, таким образом, уже не министр внутренних дел, а Следственный комитет (Верховный суд) будет принимать решение об экстрадиции»226.

28 февраля Комитет депутатов без предварительных дебатов ратифицировал закон об экстрадициях. Так как закон обладал обратным эффектом, Аскасо, Дуррути и Ховер попадали под его действие ipso facto. Поэтому им надлежало предстать без промедления перед Верховным судом. Так и произошло. Слушание было назначено на 27 марта 1927 года. За несколько дней до указанной даты, ко всеобщему изумлению, в газетах появилось предоставленное полицией сообщение, где заявлялось, что 9 числа был раскрыт заговор побега из Консьержери трёх испанских анархистов. Заметка носила злонамеренный характер, и «раскрытый заговор» также. Речь шла о манёвре, задуманном с целью дезориентировать общественное мнение. Если до сих пор постоянно требовали пересмотра судебного процесса, то сейчас, когда дело рассматривалось в рамках полных юридических гарантий, заявители планировали побег. И, конечно же, у всех возникал вопрос: разве этот факт не являлся доказательством того, что мнимые анархисты заслуживали экстрадиции? Le Libertaire своевременно ответила на эту интригу: «В прошлую пятницу французские газеты объявили, что получены данные о раскрытии заговора, подготовленного друзьями Аскасо, Дуррути и Ховера с целью организации побега этих трёх узников. Мы можем уверенно заявить, что ни один из друзей трёх испанских анархистов никоим образом не принимал участие в этом предполагаемом заговоре, который более походит на интригу с целью оказать влияние на Следственный комитет накануне судебного заседания по делу Аскасо, Дуррути и Ховера. На самом деле эти три активиста должны будут предстать перед судом в этот вторник. Их адвокаты: Анри Торрес, Анри Бертон и Анри Герну. Наше заметка призвана разоблачить этот грубый манёвр перед лицом общественного мнения, и мы выражаем протест такими низкими, предпринятыми в самый последний момент действиями с намерением навязать Следственному комитету то, что не указано в официальном “досье” аргентинского правительства. Подпись: Комитет защиты по предоставлению права на убежище»227.

25 апреля Дуррути послал длинное письмо своим родственникам. Принося извинения за долгое молчание, он ссылался на неосведомлённость о своей дальнейшей судьбе. Его жизнь зависела от решения французского министра юстиции. В письме нет и тени слабости и сомнений. Он настроен оптимистически и ободряет родственников. Именно в этом письме видна нежная любовь к матери. Вот что он пишет своей сестре: «Роза, ты должна быть не только её дочерью, но и подругой (...). Я вас всех умоляю быть крайне заботливыми к маме, чтобы сгладить ту боль, которую я против моей воли ей причиняю»228.

Спустя два дня после этого письма — 27 марта — французское правительство объявило аргентинскому послу в Париже, что арестованные переходят в распоряжение его страны. Альварес де Толедо ответил французским властям: его правительство направило в Гаврский порт судно под названием Bahía Blanca, которое заберёт узников. Согласно закону, Аргентине предоставлялся максимум месяц, чтобы взять троих анархистов под свою ответственность. Если по прошествии месяца не будет предпринято должных действий, экстрадиция аннулируется. 27 мая соответствующий юридический пункт потеряет свою законную силу. Можно ли было ожидать что Аргентина, её полиция и руководящие структуры лишат себя удовольствия осудить и вынести приговор троим испанским анархистам? Это казалось невозможным, и поэтому La Antorcha Буэнос-Айреса писала следующее: «Мясо брошено хищникам, господа правители отупевшей Франции, торгующей человеческими жизнями!» И далее, имея в виду Аргентину, возмущалась: «Нецивилизованная страна варваров — здесь не действуют ни индивидуальные, ни коллективные гарантии; без промедления имеют место всякого рода злоупотребления и всё насилие, исходящее свыше, — это и есть Аргентина (...) Страна невероятно тупая, без какой-либо морали и совести. Ни характеристики, ни чувcтва справедливости. Здесь правит только позорный страх, и более позорный страх подчиняется. Единственная гарантия — это пропитавшие атмосферу страны трусость, ложь и разврат».

Но это не означало, что аргентинские анархисты признавали своё поражение: «Пусть привезут их сюда! Комитет защиты политических узников готовится к защите трёх испанцев, как только те ступят на аргентинскую землю!» — так предупреждали правительство Альвеара все анархистские газеты229.

В Париже Луи Лекуан, полностью уверенный в своих силах, обходил всех депутатов для сбора подписей (половина состава парламента плюс один), с тем чтобы представить правительству интерпелляцию, — мера, которая не только заставит пошатнуться кабинет министров, но и будет причиной его краха. Без устали Лекуан собирал нужные подписи и даже обосновался в самом здании Национальной ассамблеи, чтобы как можно лучше организовать намеченную интерпелляцию. Тем временем дни шли своей чередой, а аргентинский корабль всё не прибывал к берегам Франции. Закон от 10 марта 1927 года в статье номер 18 был категоричен: если по прошествии месяца истец не берёт на себя ответственность за обвиняемых, те обретают свободу. И случилось то, чего никто не ожидал: наступило 27 мая, а обещанный военный корабль из Аргентины так и не причалил во французском порту. По закону, Аскасо, Дуррути и Ховер обретали свoбоду, и именно эта мера была востребована от министра юстиции в письме на его имя. Но министр Барту, стремясь быть бóльшим католиком, чем сам папа, в ожидании аргентинского корабля продолжал держать активистов в тюремных застенках. Что же происходило тем временем в Аргентине и почему никто не посылал за арестованными? У Освальдо Байера мы позаимствовали объяснения причин, которые, по его мнению, заставили президента Альвеара отступить в последний момент от намеченного: «Волнения в Буэнос-Айресе, вызванные делом Аскасо, Дуррути и Ховера, растут с каждым днём и слились с кампанией в защиту Сакко и Ванцетти. Альвеар понимает, что, когда испанцы сойдут на землю, они превратятся в ещё один фактор нестабильности и без того неспокойной обстановки в среде рабочих в 1927 году. Имеет смысл их прибытие? С какой целью? Лишь для исполнения желаний полицейских чинов? Альвеар намного хитрее этих американцев, попавших в омут Сакко и Ванцетти и тем самым заслуживших гнев всего цивилизованного мира. Стоит ли доставлять сюда этих трёх чужеземцев для предания их суду? Конечно же нет. Довольно проблем, доставляемых Радовицким в тюрьме Ушайи, чтобы добавить ещё один фактор раздражения и дать повод анархистам бросать бомбы, устраивать манифестации и объявлять стачки!»230

Исходя из этого анализа, становится понятной политика Альвеара: сначала на военном корабле Bahía Blanca происходит авария, что мешает ему продолжить взятый курс; затем требования Альвеара к французской полиции, чтобы та доставила троих анархистов в Буэнос-Айрес. Всё это было слишком, чтобы не свести на нет добрые намерения Пуанкаре и его министров.

С другой стороны, в то время как аргентинское правительство ретировалось, тянуло время и, сверх того, требовало французского эскортa, Луи Лекуан собрал нужное количество подписей для представления интерпелляции структурам власти 7 июля 1927 года в 14:00. И тут к Пуанкаре вернулось его политическое здравомыслие, и за два часа до начала обсуждения этого вопроса в парламенте он послал Мальви — своё доверенное лицо — на переговоры к Лекуану. «Вы понимаете, — сказал Мальви Лекуану, — что эта мера может привести к краху правительства Пуанкареe? Так сильна Ваша ненависть к нему?»

Нет, Лекуан испытывал ненависть не к Пуанкаре, а к политике вообще и к тем, кто ею занимается профессионально. Что ему было до провала Пуанкаре? Он всей душой стремился к одному — и он ясно заявил это «ньюфаундленду» главы правительства — к свободе Аскасо, Дуррути и Ховера. «Так тому и быть! — ответил тот. — 8 июля 1927 года Аскасо, Дуррути и Ховер выйдут из заключения»231. Формальность была соблюдена. В тот день интерпелляция не была предъявлена, и на следующий день утром трое испанцев покидали Quai des Orfèvres. На выходе их ждала довольно большая группа журналистов. Совместная акция аргентинских и французских рабочих заставила отступить оба правительства и сказала категоричноe «НЕТ!» Альфонсо ХIII и его министру-диктатору Мигелю Примо де Ривере.

Под заголовком «Освобождение» La Antorcha праздновала победу: «Это радость возвращения, возобновления действий и разгром реакции...»

В тот же день, 8 июля, в 6 часов вечера Франсиско Аскасо радостно обнимет мать и сестру Марию, ранее тайно пересёкших границу. Грегорио Ховера ждала его подруга с двумя малышами. На импровизированном ужине этим же вечером в скромной квартирке на улице Du Repos, неподалёку от кладбища Père Lachaise, не было лишь Анастасии. Быть может, именно поэтому на вопрос журналиста Le Quotidien к Дуррути «А сейчас — что?» тот ему ответил: «Сейчас? Надо продолжать борьбу, с бóльшими силами»232.