Глава XV. Заговор против Альфонсо ХIII

Было очевидно, что Альфонсо ХIII не мог ступить и шага без того, чтобы кто-нибудь из его сограждан не почувствовал желания вычеркнуть его из списка живых. Тем не менее все факты указывали на то, что он был везучим монархом. Вымышленных или реальных, по крайней мере, была организована дюжина покушений на его жизнь, но ему всегда удавалось выйти из них невредимым. Потерпел поражение заговор в день его коронации, 17 мая 1902 года; вовремя был раскрыт акт, подготовленный 31 мая 1905 года в Париже; Матео Морраль, бросивший бомбу на calle Mayor в Мадриде в день свадьбы монарха в 1906 году, также 31 мая, поразил насмерть 26 и ранил ещё 107 человек, но ему не удалось настигнуть свою жертву. Попытки, предпринятые другими исполнителями с целью ликвидировать Альфонсо ХIII, также не увенчались успехом. Если принять во внимание все эти сведения, казалось, судьба уготовила королю спокойную смерть на старческом ложе. Вся цепь имевших место или выдуманных заговоров приводила к логическому заключению, что посольство Испании в Париже примет все необходимые меры охраны и будет умолять французскую полицию приступить к прямым действиям, лишая свободы испанских политических беженцев, живущих во Франции, которые могли бы почувствовать искушение организовать покушение на Альфонсо ХIII. Французская полиция откликнулась на эту просьбу и с утра 25 июня 1926 года организовала облаву, которая настигла приблизительно две сотни испанцев. Среди них были Дуррути, Аскасо и Ховер; у них было конфисковано значительное количество оружия.

Французское правительство желало оказать наилучший приём королю Альфонсо ХIII и его премьер-министру, диктатору Примо де Ривере, иначе говоря — предотвратить враждебные акции. Причиной тому, скорее всего, были попытки урегулирования положения в марокканских протекторатах. Полиция получила приказ обеспечить безопасность испанского монарха, a органам печати были отданы распоряжения не нарушать правил приличия по отношению к гостю. Одной из газет, не подчинившейся приказу, была анархистская Le Libertaire. Когда была опубликована её передовица, судья Вильетт оценил её как оскорбительную. Он отдал распоряжение изъять уже напечатанные номера газеты и обвинил её руководителя Жирадана в «подстрекательстве к убийству». Общественному мнению вплоть до 2 июля, когда Альфонсо ХIII уже прибыл в Лондон, ничего не было неизвестно о полицейских мерах. В тот день по материалам, предоставленным полицией, вышла короткая заметка: сообщалось о раскрытии заговора о покушении на жизнь короля Испании и что арестованы три испанских преступника, с конфискацией у них автоматического оружия и пистолетов. В тот же день, 2 июля, Le Libertaire напечатала краткую версию статьи, которая послужила причиной санкций 25 июня против газеты. На всей странице огромными буквами размещался заголовок: «РЕСПУБЛИКА ГОТОВА СЛУЖИТЬ АЛЬФОНСО ХIII. БОЛЕЕ ДВУХСОТ АРЕСТОВАННЫХ, а Le Libertaire — ОБЪЕКТ ПРЕСЛЕДОВАНИЙ».

«Le Libertaire опубликовала на прошлой неделе, — писала анархистская газета, — призыв со стороны Анархистского союза к членам парижского округа собраться на станции Орсай и выказать своё отвращение высокопоставленному убийце. Такой призыв не был ужасной угрозой — всего лишь десять строк на тему Феррера, палачей Веры и пыток испанских активистов (...) Выпущенный тираж был изъят по приказу судьи мсье Бейлля, под предлогом, что данный текст “подстрекал к убийству” (...). Но этого показалось мало — и все испанские анархисты и даже их французские товарищи оказались под полицейским эскортом. Никто из товарищей не смог сделать ни шага без сопровождения двух полицейских агентов (...). Затем, в понедельник, нам стало известно, что полиция раскрыла заговор против испанского монарха. По-видимому, некто решил опередить необратимую кару и наказать испанского короля за совершённые преступления (...). Но и теперь не пришёл конец тяжёлым мерам: не только французская полиция, но даже испанская арестовали сотню товарищей, известных своими революционными идеями, и не только выслали их в Dépot, но и объявили, что всех доставят к испанской границе (...) Необходимо срочно выразить протест, чтобы предупредить Правительство блока левых (социалистов и радикал-социалистов): мы никогда не позволим французской полиции выдать политических беженцев их палачам. В тот же день испанское посольство передало органам печати заметку: “Королевская чета прибыла в Лондон — можно огласить во Франции факт организации заговора с целью покушения на их жизнь». План был вовремя раскрыт, и его предполагаемые зачинщики арестованы благодаря усилиям французской полиции и прекрасной передаче информации со стороны нашего посольства (курсив автора).

Банда иностранцев, хорошо известная своими преступными действиями: одни из них заочно осуждённые и другие, подлежащие экстрадиции, не совершённой ранее ввиду невозможности ареста, но что удалось именно сейчас, имея при себе необходимые средства для покупки автомобиля, автоматического оружия и большого количества боеприпасов, намеревалась расстрелять из пулемёта автомашину, в которой монархи должны были следовать согласно своему маршруту. Как только заговор был раскрыт, за несколько часов до выезда Их Высочеств усилия полиции завершились уверенным успехом. Когда отъезд состоялся, зачинщики уже были задержаны, а автомобиль и оружие конфискованы, что позволило королю выехать из Мадрида, не подвергаясь опасности и даже не зная о таковом. Французское правительство приняло правильное решение не оглашать описанные факты до прибытия монархов в Лондон. Что касается правительства Испании, то оно также проявило сдержанность. (...) Среди задержанных в Париже есть лица, ранее совершившие преступления, всколыхнувшие общественное мнение. Наше правительство незамедлительно выразило благодарность Франции и уверено в достойном завершении королевской миссии и в том, что описанные события не нарушат спокойствия. Мы все знаем о многочисленных прецедентах в прошлом, принёсших успех настоящим действиям, когда успешная организация надлежащих служб сделала возможным своевременное разоблачение и обезвреживание».

Когда испанское посольство в Париже опубликовало это официальное сообщение, то имело достаточно информации о пребывании Дуррути и его друзей в Южной Америке. Указывая на их возможное участие в покушении, не называя их поимённо, оно хотело подготовить почву для запроса об экстрадиции четырёх анархистов, замешанных в судебном процессе по общеуголовному преступлению, которое намеревалось представить испанское правительство. Но испанский посол Киньонес де Леон сомневался в успехе такого запроса. Испанский режим имел очень мало сторонников во Франции, и если французское правительство удовлетворило бы просьбу испанских властей провести полицейскую облаву среди беженцев, то пошло на такую меру не без предосторожностей. Имея в виду такие прецеденты и принимая во внимание близость политических режимов Испании и Аргентины, испанский посол наверняка переговорил со своим коллегой из Аргентины Áльваресом де Толедо, с тем чтобы его страна, располагая бóльшими возможностями на успех, начала процедуру экстрадиции четырёх испанских анархистов. Таким образом, как только Аргентина узнала об аресте Франсиско Аскасо, Буэнавентуры Дуррути и Грегорио Ховера — и неизвестно по какой причине к ним присоединяли Хосе Аламарчу, — то запросила у Парижа информацию о задержанных. Париж направил ответ: Дуррути, Аскасо и Ховер прибыли во Францию 30 апреля, в порт Шербур, имея при себе уругвайские паспорта, выданные консульским отделом этой страны в БуэносАйресе на имя Роберто Котело для Дуррути, Сальвадора Арéвало для Аскасо и Луиса Викторио Рехетто для Ховера. Роберто Котело — очень известный анархист в Аргентине и Уругвае, ветеран движения — был членом Аргентинского либертарного альянса и являлся одним из постоянных сотрудников El Libertario. Две другие фамилии также принадлежали известным анархистам. Из этих трёх активистов полиция Буэнос-Айреса смогла задержать только Роберто Котело. При допросе на тему паспорта он заявил, что, действительно, 1 апреля ему был выдан уругвайский паспорт в консульском отделе его страны в Буэнос-Айресе, но что спустя несколько часов он потерял документ — вполне возможно, он выпал из кармана. Такое наивное объяснение возмутило полицию. Ему пригрозили: если он не скажет правду, то дорого заплатит за выгораживание Дуррути и его друзей в Аргентине. Котело не изменил своих показаний и, после ряда допросов во время двухмесячного ареста, судья за недостатком доказательств был вынужден выпустить Котело на свободу. Национальная пресса разделяла постановление судьи, потому что, указывая на противоречивые показания полиции, пришла к выводу, что дело Дуррути-Котело, в сущности — заговор полиции против аргентинского анархистского движения.

Несмотря на это и наперекор общественному мнению аргентинская полиция не прекратила попыток добиться экстрадиции Дуррути и его друзей. Высокие чины полиции оказали давление на президента, доктора Альвеара, с тем чтобы он, пользуясь своими старыми и прочными связями в Париже, повлиял на официальные круги во Франции. Президент согласился, и полиция, решив, что всё скоро разрешится в её пользу, послала в Париж трёх своих самых лучших агентов, чтобы ускорить процедуры. Этими агентами были Фернандо Баса, Ромеро и Карраско. Мы отметили поступок аргентинской прессы, разоблачившей полицейский заговор против аргентинского анархизма, но также необходимо уточнить, что речь шла не только об анархистской прессе, но и о так называемой «скандальной». Например, когда Котело был заключён в тюрьму специального подразделения аргентинской полиции (Brigada Social), газета Crítica, 7 июля 1926 года написала: «Мы не можем доверять вымыслам, распространяемым полицией. Так называемый заговор есть не что иное, как полицейские уловки, результат таинственных интервью, состоявшихся в последние дни». И далее: «Таким образом мы можем раскрыть нити интриг, которые должны были привести к аресту лиц, известных своими прогрессивными идеями».

«Начальник полиции, — продолжает аргентинская газета, — заявил журналистам: “Ввиду отсутствия доказательств, возможно, французское правительство не разрешит экстрадицию. Однако, принимая во внимание добрые отношения между нашими правительствами, в конце концов ответит положительно на наш запрос: оно может быть уверено в нашей взаимности”. Этот вопрос не может быть яснее: у полиции нет вещественных доказательств для обвинения Дуррути и его друзей в нападении на банк Сан-Мартин, но такой недостаток фактов — незначительная погрешность, оправданная изложенными аргументами государственной важности для выдачи трёх упомянутых анархистов». 8 июля газеты Crítica и La República, употребляя более или менее похожие выражения, возвращаются к той же теме. Первая пишет: «Согласно официальным сообщениям полиции, мы были бы обязаны думать, что она располагает доказательствами для обвинения Роберто Котело и Хайме Ротхера, администратора El Libertario, а также известного анархиста Дадиворича — лиц, на которых, скорее всего, могло бы пасть подозрение в вооружённых ограблениях. Однако беспрецедентная активность полиции доказывает, что она не только не располагает обвинительными фактами против арестованных, но и не знает, кто совершил эти вооружённые грабежи (...). Эти уловки были столь очевидными, что пришлось отпустить Ротхера и Котело». Действительно, так и случилось, но затем их опять арестовали и выпустили, чтобы вскоре снова арестовать. Судьи, под давлением общественного мнения, вынуждены были вмешаться и положить конец бесконечным арестам Котело и Ротхера. В Париже всё шло согласно законам. Арестованные Аскасо, Дуррути и Ховер назначили адвокатов для защиты, и как только всё было готово для судебного разбирательства, 7 октября 1926 года в Зале 11 Дворца правосудия началось слушание дела. В номере Le Libertaire за 15 октября были опубликованы подробности этого процесса.

«В четверг, 7 октября 1926 года, наши испанские товарищи Дуррути, Аскасо и Ховер предстали в Зале 11 исправительного суда со следующими обвинениями: Аскасо — за владение запрещённым оружием, подделку паспорта и сопротивление властям; Дуррути — за владение запрещённым оружием и подделку паспорта; и Ховер — за подделку паспорта. Целый ряд товарищей желали присутствовать на этом судебном процессе для выражения своей солидарности с подсудимыми, но часть зала, отведённая для слушателей, по приказу префектуры, заранее наполнилась тайными агентами полиции. Наши были вынуждены ожидать в коридорах из-за нехватки мест в зале. Подсудимые вели себя спокойно, достойно и уверенно. Дуррути, хорошо владевший французским, от имени своих товарищей заявил, что если бы их не задержали накануне прибытия в Париж Альфонсо ХIII, то они по его возвращении следовали бы за королём до самой границы Испании, где планировали его похищение, затем некоторое время его держали бы в плену, с тем чтобы распространить слух о его смерти и таким образом вызвать революционный подъём в Испании. Подсудимые открыто признались в закупке оружия (карабинов и автоматических пистолетов) и использовании поддельных паспортов. Они заявили следующее: “Мы — испанские революционеры. Мы вынуждены жить в ссылке, скрываясь от преследований одиозного режима Альфонсо ХIII и Примо де Риверы; именно поэтому нас преследуют, но мы всё равно вернёмся в Испанию. Наши соратники, наши братья, разделяющие с нами наши идеи, подвергаются жестоким и постоянным преследованиям, невиданным до сей поры по отношению к рабочему классу. Их самое горячее желание — освободиться от такого угнетения. Такой порыв совпадает с нашим, и поэтому во всеуслышание заявляем: мы не прекратим нашу деятельность, пока не падёт диктаторский режим. Также мы уверены, что наша цель близка, и можем утверждать: в Испании сейчас всего лишь небольшая группка приближённых поддерживает правительство. Подавляющее большинство населения настроено против диктатуры Примо де Риверы. Возмущение народа пустило глубокие корни, и вооружённое восстание может произойти со дня на день. Оружие, купленное нами, предназначено для поддержки и защиты революционного движения в нашей стране. Что касается подделки паспортов, то они показали следующее: каким образом могли мы достичь нашей цели и пройти незамеченными через густую сеть доносчиков, состоящих на службе испанского правительства во Франции? Жить под чужим именем — элементарная предосторожность, и неважно, кто из нас мог бы прибегнуть к такой процедуре, находясь в похожей ситуации”».

Хронист Le Libertaire Северино Феррандель продолжает рассказ: «Французская полиция, арестовавшая ранее наших товарищей, также выступила на суде. В своих показаниях полицейские попытались представить обвиняемых сугубо опасными лицами, но им никого не удалось убедить. Под нажимом вопросов адвокатов они были вынуждены признать, что имена обвиняемых им были предоставлены испанским посольством с комментарием, что “речь идёт об очень опасных анархистах и неисправимых бандитах”. Кроме того, представители полиции сообщили, что вся информация об арестованных исходила из того же источника, то есть из посольства Испании. Защита нашей товарищей проводилась адвокатами Анри Торресом и Бартоном при поддержке их секретарей — господ Жоли и Гарсона».

Выступление защиты было простым и эмоциональным: «Господа члены суда, я имею честь отвечать за защиту людей, — сказал Бартон, — представителей самого продвинутого сегмента испанской оппозиции...» Это выступление в зале суда, наполненном служителями порядка в усиленном режиме — будто бы Дворец правосудия готовился к началу боевых действий (что никак не впечатляло подсудимых Дуррути, Аскасо и Ховера), — представляло из себя грандиозное и торжественное зрелище212.

Аскасо был осуждён на шесть месяцев тюремного заключения, Дуррути — на три и Грегорио Ховер — на два месяца. Из трёх заключённых, единственным, кто должен был отбыть назначенный срок, был Франсиско Аскасо — его приговор не истекал до 25 декабря. Время, проведённое Дуррути и Ховером в тюрьме предварительного заключения, напротив, превышало срок вынесенных приговоров. Что же их ожидало? Произошло следующее: французское правительство задержало запрос об экстрадиции, направленный Аргентиной и Испанией, и в конце концов признало это право за Аргентиной. Перед адвокатами и осуждёнными стояла цель: в контексте отсутствия в то время во французской юриспруденции закона об экстрадициях помешать полиции Парижа использовать своё право на выдачу активистов правительству Аргентины или Испании согласно их желанию. Одним из юридических приёмов являлись выражение несогласия с судебным приговором, и апелляция в высшие инстанции, чтобы выиграть время и воспрепятствовать самостоятельным действиям полиции. Когда прошение был подано в Верховный Суд и проверено, что Дуррути и Ховер уже отбыли приговорённый срок в тюрьме La Santé, то они были переведены в Консьержери Дворца Правосудия. А Аскасо должен был отбывать оставшийся срок в тюрьме La Santé.

Le Libertaire заключала свою хронику с призывом всеобщей мобилизации для воспрепятствования экстрадиции: «Сейчас речь идёт о том, чтобы организовать активные выступления, чтобы общественное мнение, располагая информацией об интригах аргентинской и испанской полиции, помешало французским судьям задействовать запрос об экстрадиции от этих стран»213. Другими словами, дело было не в том, чтобы доказать невиновность или вину Дуррути и его товарищей, принимая во внимание все улики, предоставленные против них, так как эти факты не относились к уголовным преступлениям, а напротив, как они сами ранее заявили: нужно было иметь в виду, что их действия вписывались в рамки революционных и именно поэтому являлись политическими актами, на которых в рамках общественного права не могла повлиять никакая экстрадиция. Все превратности, имевшие место с 7 октября по 17 декабря 1926 года, описаны в письме Дуррути к своим родственникам: «Мне вынесли приговор — три месяца. 8 октября я подписал документ о моём освобождении, но, поскольку испанское правительство требовало моей выдачи, французская полиция отдала приказ о моём переводе в префектуру, или Дворец Справедливости, где я сейчас и нахожусь, но не как заключённый, а как удерживаемый международной полицией. В La Santé я тоже не работал. На принудительные работы отправляются только приговорённые на срок заключения более шести месяцев и за более тяжкие истории, чем моя. Здесь, во Дворце Справедливости, никого не заставляют работать, и тем более тех, кто востребован иностранными государствами; так как французское правосудие ничего не может нам предъявить. Вот так, вы видите, что эти господа из Diario de León или из La Democracia ничего толком не знают.

Когда я отбывал срок в La Santé, мне не позволяли писать на испанском, потому что говорили: на то не было разрешения судьи. Сейчас, как видите, мне уже можно писать на родном языке, и это ясно показывает, что я не направлен на принудительные работы, как утверждают глупые журналисты. Всё, что они пишут, служит для того, чтобы доказать, что правительство Франции осудило меня на самые тяжкие меры наказания. Но вы можете посмеяться над ними: они заслуживают только презрения.

Что касается подтверждения о тюремном заключении на три месяца, то не обращайте на это внимания, потому что всё это не что иное, как соглашение между мной и моим адвокатом на случай, если полиция надумает отправить меня в Испанию. Но она не сможет этого сделать, пока я не отбуду срок заключения во Франции. Кроме того, я подал апелляцию в Верховный суд по поводу трёхмесячного заключения и должен снова предстать перед судом. Все эти процедуры необходимы, чтобы выиграть время и противостоять давлению иностранных правительств с целью экстрадиции. Я пишу вам всем об этом, чтобы мама успокоилась и не обращала внимания на всё то, что выдумывают эти идиоты-журналисты. Я прочёл вырезку из газеты, что вы мне прислали, и прихожу к заключению, как я и подозревал, что наш судебный процесс наделал много шума.

Все выступления и обвинения на суде разворачивались вокруг монарха Испании, и вы уже сможете представить, как всё это проходило, — зачем мне это вам пересказывать? Что касается вопроса отца о том, сколько времени мне ещё надо будет пробыть в тюрьме, я должен сказать ему, что закончил все дела с французской полицией, но нужно разрешить вопрос с Америкой, и, надеюсь, он быстро уладится. Наши товарищи усердно работают при поддержке адвокатов и Лиги прав человека. Во вторник, 14 декабря, прошёл митинг, требующий нашего освобождения, и впоследствии будут проведены другие манифестации, в случае если нас не освободят. В Буэнос-Айресе тоже делается много для того, чтобы нас не отправили туда.

Об Испании совсем не хочу говорить, потому что вы знаете больше меня. О моей жизни здесь, в префектуре, могу рассказать вам очень мало: я провожу время за чтением, рисованием или пишу. Два раза в неделю ко мне приходят, а по воскресеньям приносят чистое бельё и деньги на питание в ресторане.

Вы уже видите, что здесь всё не так, как пишут у вас. Книг у меня достаточно, так как здесь есть библиотека и мне выдают любые книги по моей просьбе. Есть некоторые произведения на испанском, но я уже всё прочитал.

Директор мне разрешил покупать иллюстрированные журналы, которые мне приносит одна женщина, она отвечает за выполнение заявок арестованным.

Пропускают только иллюстрированные журналы — газеты запрещены. Роза сообщает, что Бенедикто не пишет мне, потому что ему стыдно, но что он помнит обо мне. Я не делаю различий среди моих братьев, и я всех их помню, независимо от того, пишут они мне или нет.

Перико говорит, что написал мне несколько строк для того, чтобы утешить меня в моей печали. Спасибо, Перико! Я благодарю тебя за такое утешение. Но на это я должен ответить тебе чтото важное: моя печаль не так уж сильна, потому что мои идеалы помогают мне; они сильнее, чем все эти человеческие унижения. Мои идеи сильны. Они зародились в глубине этого несправедливого общества и представляют собой любовь и свободу. Они прочны как сталь. И именно они утешают меня, потому что я глубоко уверен в их справедливости. Вот так, мой дорогой Перико. Не жалей меня — я не какой-нибудь неудачник! Цепь, которая не даёт мне выйти на свободу, прогнила и не может задержать меня надолго. Жду твоё письмо на французском. Расскажи мне, как идёт твоя учёба на механика. Я тебе советую прилежно учиться — когда ты вырастешь, это тебе весьма пригодится. Клатео пишет мне, что сожалеет, что не может провести с вами Рождество. Мне тоже очень жаль, Клатео, но это не причина для грусти. Не только я один буду в тюрьме в эти дни. Таких как я много. А сколько бедняков проведут этот день без еды и крыши над головой! Так устроено это общество: у одних есть всё, а у других — ничего. Рождественские праздники устроены только для богатых — они празднуют их за счёт пота рабочего люда. Этот день превращается в море шампанского, а их смех — плач в хижинах нищих. Празднования богачей — это нищета бедняков. Но скоро этому придёт конец. Революция покончит с социальной несправедливостью…»214.