Глава XVI. Тень Сталина над Испанией

Ассамблея в Бухаралосе и заседание военных в Сариньене прошли под давлением наступления фашистов на участке, обороняемом колонной „Дуррути“. 4 октября подполковник Уррутия, возглавляя многочисленную колонну, в состав которой входили 19-й пехотный батальон, три автомобильные роты, «Терция дель Пилар», три пулемётные роты полка Хероны, пулемёты «Палафокс», пять рот фалангистов, два эскадрона и две батареи — всего четыре тысячи пятьсот человек, поддерживаемые авиацией, — проводил разведку боем севернее Осеры и Вильяфранки, и ещё одну около Фарлете. Точка отправления — Вильямайор, и до участка, находившегося в трёх километрах от того посёлка. 10 числа вышли значительные подкрепления к местностям: Пердигера, Суэра, Вильянуэва и Кинто, а ночью того дня, выйдя из Пердигеры, одна группировка под командованием того же подполковника поднималась на высоты, которые с востока подходят от Пердигеры к Лесиньене. В то время другие силы, также из Пердигеры, занимали более далёкие высоты Сьерры Алькубиерре, чтобы затем атаковать порт под таким же названием. Операция завершилась 12 числа, когда войска повстанцев входили в Лесиньену после нанесения противнику больших потерь183. На эту атаку противника колонна «Дуррути» ответила, согласно данным её хроники, таким образом:

«Мобильная колонна атаковала нас 4 октября, выходя из пункта Вильяфранка, на наших позициях: Калабасарес — Ла Пунтаса; она преследовала цель перерезать шоссе Осера — Монегрильо и занять первый из упомянутых посёлков. Поначалу ей удалось добиться небольшого продвижения, но затем натиск был сдержан, и колонна была отброшена, несмотря на постоянную активность новой авиации, которая обстреливала наших бойцов пулемётными очередями на предельно малой высоте. Через два дня (8 числа) начала более мощную атаку, новыми силами. Основная часть подразделений противника, с артиллерийскими орудиями и танками, продвигаясь по шоссе Вильямайор — Фарлете, подошла к окрестностям Фарлете. Правый фланг действовал на участке предыдущей атаки, его контингент в основном состоял из кавалерийских подразделений. Левый строился на оси: шоссе Пердигера — Фарлете.

«Бой был чрезвычайно жёстким, и наши скудные подразделения на этом участке сражались мужественно. Однако, в силу огромного превосходства противника, они отступали. Со стороны других участков подошли резервы, организовали артиллерийскую колонну для контратаки, однако вскоре понадобились боеприпасы. Для снабжения бойцов были переброшены запасы боеприпасов с других участков колонны; в местах, где не велись сражения, “милисьянос” остались с десятью патронами на человека.

Когда противник стоял на расстоянии менее чем один километр от Фарлете, и его кавалерия обходила село с южной стороны, подошло подкрепление на этот участок. Наша батарея лёгкой артиллерии, установив орудия прямо на шоссе, у грузовиков, открыла эффективный огонь против кавалерии противника; удалось остановить натиск и вынудить его начать отступление. Кроме того, наши бронированные грузовики двинулись за бегущим противником, тесня его и превращая отступление в настоящий беспорядок и хаос. Вследствие предпринятой контратаки на правом фланге противник в замешательстве приостановил своё наступление. Тем временем наши бойцы предприняли успешную контратаку. Противник тотчас же начал отступать; в то же самое время появилась наша бомбардировочная эскадрилья, которая с низкой высоты произвела мощную атаку на скопления противника, что привело к значительным потерям. Таким образом, до того частично организованное отступление противника потерпело провал. Его части рассеялись, оставили на поле боя оружие и боеприпасы; было захвачено большое количество пленников — почти все члены Фаланги и рекетéс. Кроме того, было отмечено большое число дезертиров из рядов националистов, которые перешли на нашу сторону вместе с оружием.

После завершения боя наши части полностью контролировали положение, несмотря на их бесспорное преимущество в личном составе и вооружении. Мы погнали противника до Пердигеры, на расстояние 15 километров.

Несколько дней спустя (12 числа) противник возобновил провалившееся наступление на нашем участке, на позиции, занятой нашими действующими частями (ПОУМ), на север от Сьерра-деАлькубиерре, причём фашисты прорвали линию фронта, заняв Лесиньену и своим продвижением ставя под угрозу всю безопасность нашей линии фронта. Удалось сдержать действие в окрестностях Алькубиерре благодаря многочисленным подкреплениям. Чтобы разрядить напряжение на линии фронта в результате атаки на Лесиньену и поддержать контратаку, наша колонна подготовила (14 числа) наступление для того, чтобы установить контакт с противником, который не появлялся с момента разгрома в Фарлете, и создать опасную для него ситуацию на шоссе Вильямайор — Пердигера — Лесиньена.

В те моменты наши “милисьянос” проявили сплочённость и слаженность своих действий, которые прошли в строгом соответствии с приказами командования. Однако наши части, занимающие правый фланг и продвигающиеся по направлению к Пердигере (Группа Интернационалистов), ввиду излишнего боевого энтузиазма зашли слишком глубоко и потеряли контакт с остальными частями, оказавшись в изоляции от остальных подразделений Колонны.

Подойдя к окрестностям Пердигеры, Группа Интернационалистов, используя ручные гранаты, предприняла атаку на части националистов, стоящие в обороне (16 числа); им удалось войти в село и занять казарму противника. Однако силы повстанцев, подоспевшие из Сарагосы на грузовиках (всего более двух батальонов), окружили населённый пункт, где наши интернационалисты мужественно отбивали атаку. Одна часть смогла прорвать осаду и отступить к нашим позициям; однако другие, захваченные врасплох, укрылись в крестьянских домах и сражались насмерть до последней минуты. Были взяты в плен три медсестры разных национальностей из Международного Красного Креста; их расстреляли прямо в деревне. В попытке прийти на помощь несколько наших центурий продвинулись к Пердигере, но одновременно из Сарагосы подходили новые силы, более многочисленные, чем наши, и мы не смогли достигнуть намеченных целей.

Наконец, согласно приказам Военного комитета Колонны, линия фронта была восстановлена. Мы заняли позиции к северу, вплоть до горного массива Монте Оскуро, наиболее высокой точки горной цепи Сьерра Алькубиерре, откуда нам удалось отбросить почти не оказавшего сопротивление противника; так, мы установили связь с соседней колонной (ПОУМ), которая предприняла ряд контратак своими патрульными группами»184.

Что касается интернационалистов, то Корман пишет:

«Бертомьё и сорок его бойцов действовали очень эффективно. В результате стремительного продвижения они оторвались от основного состава Колонны. Противнику стало известно об этом, и он атаковал их частями арабской кавалерии.

Окружённые в нескольких домах, сорок человек оказали сопротивление силам, в двадцать раз превосходящим их самих. Вскоре у них закончились боеприпасы. Два “милисьянос” — Ридель и Шарпантье — взяли на себя рискованную миссию пробраться через позиции марокканцев, чтобы выйти на связь с Дуррути.

Однако только им, из группы сорока, вошедшей в Пердигеру, удалось спастись. Оставшиеся погибли в бою. Среди них — Бертомьё, Жиралт, Тронтан, Бурдом, Эмиль Коттан, Жоржетте (девушкаактивистка из парижского журнала Revista anarquista), Гертруда (немецкая девушка, троцкистка) и ещё две медсестры, чьи имена остались неизвестны.

Наша линия фронта продвинулась на восемь километров. Тем не менее ввиду потерь колонны такое продвижение вперёд не было оправданно. Только один Бертомьё стоил более, чем все достигнутые цели.

Если война пожирает людей, сейчас она добралась до самых ценных. Самые мужественные и великодушные пали первыми»185.

Когда в этом пункте боёв всё стихло, Дуррути вернулся в лавку Вента де Монсона (штаб), и Беснард сообщил ему, что Ларго Кабальеро нарушил договорённость186.

Для Дуррути это было превыше его сил и терпения. Он проклял Сантильяна за то, что тот из-за его щепетильности не дал исполниться плану, а также проклинал самого себя за то, что поверил на слово Ларго Кабальеро. (Напомним, что речь шла о нападении на Банк Испании.) Но это было ещё не всё: также ему сообщили новость о декрете милитаризации или, другими словами, о восстановлении иерархии командования и входа в силу прежнего Военного кодекса до тех пор, пока не будет принят новый. Многие бойцы из колонны «Дуррути» заявили о выходе из неё, так как не хотели подчиняться указам правительства. Что им мог ответить Дуррути? Чтобы они подчинились? Чтобы остались в рядах колонны? Он ничего не сказал. Первый раз в жизни сила духа покинула его, он понимал: всё идёт к пропасти, и ничто, и никто не предотвратят катастрофу. Быть может, ему отказаться от борьбы? Ему, который никогда не отступал от намеченных целей?! Как же ему не хватало друга Аскасо!

В ту ночь Дуррути не ночевал в гарнизоне — он пошёл на встречу с группой «Ихос де ла Ноче» (Hijos de la Noche), которые собирались сделать вылазку на территории противника...

Декрет о милитаризации стал первой победой русских. Они насаждали свою политическую линию. Ларго Кабальеро был в их руках. Кроме всех упомянутых новостей Дуррути сообщили, что принятие декрета совпадало с датой отсылки в одесский порт золотого запаса Банка Испании. Не было сомнений, что Кабальеро, следуя политике Сталина, отдавал в залог своё будущее. Но кто в те дни мог знать, что ростовщики самого разного толка запрут в своих кассах свободу Испании?

Влияние СССР в рамках обещаний поставки оружия увеличило силу испанской Коммунистической партии. Неожиданно она превратилась в хозяйку положения. До сих пор её лидеры только на словах совершали нападки на анархистов и троцкистов, но тут уже перешли к действиям. Принятый декрет с его формулировкой позволял им это. «Милисьянос» сражались за революцию изо дня в день, не думая об интересах партии, однако партия боролась за себя. Пока солдаты погибали на линии фронта, Компартия, следуя приказам сталинского агента Карлоса Контрераса, создала «школу командиров» — «Пятый полк», — что было не чем иным, как печью, где готовилось «тесто» для будущих командиров Народной армии. Профессиональные военные, которые для «милисьянос» были всего лишь советниками, направлялись в «Пятый полк», ища поддержки в лоне Компартии, которая превращалась в представителя буржуазного склада, и это становилось очевидным. «Пятый полк», кроме того, привлекал целый ряд интеллигентов, прежних служащих и чиновников государственного аппарата. Коммунистическая партия представляла себя как «партию порядка» ввиду социального положения её членов — она превращалась в партию среднего класса187.

Русские с каждым днём становились всё требовательнее в сфере политики. Ларго Кабальеро в качестве их заложника делал уступку за уступкой, не думая о том, что такие меры являлись шагами к его собственному политическому краху.

В Каталонии положение представлялось более трагичным, чем в Мадриде. Русские поставили перед собой цель: сначала разрушить ПОУМ, а потом обескровить НКТ-ФАИ. Операции русского консула Антонова-Овсеенко в этом смысле проводились поэтапно, однако их быстрота едва позволяла это заметить. Слабой стороной НКТ были Арагонская линия фронта и каталонская промышленность. Для снабжения фронта было нужно оружие, а для работы фабрик — сырьё. Если бы пошли на уступки и шаги назад в прогрессе революции, то Овсеенко обещал и то, и другое. Комитеты НКТ и ФАИ поверили обещаниям и пошли на максимальную уступку: роспуск Центрального комитета антифашистских милиций. Однако, когда в механизм попадает всего один палец, в конце концов всё тело оказывается в опасности. Так и получалось на деле. Союз единых действий между НКТ и ВСТ, а также ОСПК с ФАИ, при поддержке Марьяно Р. Васкеса и Рафаэля Видьелы, вошедший в силу 25 октября 1936 года, означал исключение ПОУМ из правительства Женералитат и прелюдию майских событий 1937 года.

Луис Компанис и «Левые республиканцы» Каталонии, для того чтобы избавиться от давления на них НКТ и ФАИ, попытались добиться альянса с ОСПК, но сталинисты сразу поставили условие: исключить Андреу Нина, советника по делам юстиции, из правительства Женералитат. Луис Компанис согласился и симулировал правительственный кризис. В составе нового правительства уже не было ПОУМ, а ОСПК укрепила свои позиции. И укрепила их настолько, что её лидер Хоан Коморера мог прямо совершать нападки на милиции Арагона, сравнивая их форму их борьбы с племенными сражениями. Начиналась атака милитаризации на милиции.

Комитеты НКТ и ФАИ думали, что смогут спастись от надвигающихся опасностей посредством принятия формул, чтобы обеспечить военный контроль над своими милициями. Правительству Ларго Кабальеро и самой Коммунистической партии ничего не стоило пойти на такого рода уступку, так как они знали: как только укрепятся структуры армии, НКТ потеряет влияние. Что касалось Комитетов НКТ-ФАИ, то они полностью отдались политической деятельности — случилось, что называется, «дерево заслонило целый лес». Но «милисьянос» видели дальше и лучше, чем Комитеты. Первыми, кто поставил вопрос «революция или война», были интернационалисты из колонны «Аскасо» на линии фронта в Уэске.

«Если мы исключим из войны всю революционную веру, все идеи социальных преобразований и смысл всеобщей борьбы, то не останется ничего, кроме войны за национальную независимость. Хотя она и ставит нас перед вопросом жизни или смерти, но она также показывает, что уже не идёт речь о войне, по сущности, революционной, с целью установления нового общественного порядка. Нам скажут: ещё не всё потеряно, но мы утверждаем: всё под угрозой, и мы не добьёмся победы, разве только произойдёт нечто нами не предвиденное»188.

Конфедеральные милиции Центрального региона поставили на повестку дня тот же самый вопрос:

«Под прикрытием какого права, после того как рабочие сбросили с себя оковы, сегодняшнее правительство куёт новые цепи для пролетариата, не позволявшие ему достичь своих целей? По какому праву возрождается милитаризм, под игом которого мы страдали? Нам хорошо известно, что это означает. Мы считаем, что милитаризм — составная часть фашизма. Армия — типичный инструмент авторитаризма. Отменить армию — значит исключить возможность авторитаризма угнетать народ. Мы ведём войну, которая не была объявлена государством. Это — народная реакция против сил, которые намереваются подавить наше человеческое достоинство. Именно поэтому только народ должен избрать подходящий способ и ту тактику, которая позволит претворить цель в жизнь. Рабочий класс не хочет терять то, что ему стоило столько крови. Основание армии является шагом к прошлому, с которым было покончено 19 июля».

Колонна «Дуррути» в интервью газете L’Espagne Nouvelle также ответила на упомянутый декрет. Заявления её лидера были напечатаны после изложения обстановки на фронте:

«Перед лицом альтернативы — подчиниться новому закону или оставить оружие и выйти из рядов милиций — бойцы считают, что и то, и другое наносит вред революции, которую они намереваются вести вперёд, и несмотря на то, что они должны подчиняться приказам, большая часть не сделает ни того, ни другого. Но это наносит вред боевой готовности “милисьянос”. Бойцы колонны “Дуррути” решили не подчиниться, хотя и исполнять некоторые положительные аспекты приказов. Таким образом, колонна давала повод для упрёков в нарушении дисциплины. В этом смысле проявлялся персональный реализм Дуррути, его моральное влияние на людей колонны и по всей стране. Речь идёт о некого рода крестьянском лукавстве. Мы увидим его проявление в хитрых и неуступчивых ответах на наши вопросы:

— Правда, что в милициях восстановятся Кодекс и иерархия прежней армии?

— Нет! Это совсем не так. Передвинуты некоторые роты, и установилось единое командование. Дисциплина, которая была достаточной для уличных боёв, не подходит для ведения долгой и трудной военной кампании. Необходимо было убрать этот недостаток.

— В чём состоит укрепление дисциплины?

— До сих пор мы имели большое количество различных подразделений со своими собственными начальниками и личным составом (но их смена происходила чрезвычайно быстро), со своим вооружением, транспортными средствами, снабжением, его особой политикой по отношению к местным жителям, и часто у них была особая форма видеть саму войну. Так больше не могло продолжаться. Мы внесли некоторые изменения, и наверняка нужно будет ещё поработать над этим.

— А что же звания, военные приветствия, наказания, награды...?

— У нас нет необходимости в такого рода мерах. Мы — анархисты.

— Прежний Военный кодекс — разве он не вошёл в силу после недавнего декрета Мадрида?

— Да, и такое решение правительства произвело печальный эффект. Там у них нет никакого чувства реальности. Налицо полный контраст между духом Мадрида и наших “милисьянос”. Мы обладаем характером миротворцев, но знаем, что одно из двух настроений должно уступить другому.

— Ты не думаешь, что если война продлится долгое время, милитаризм как следует обоснуется и станет опасным для дела революции?

— Хорошо! Только для этого и нужно победить в войне как можно быстрее!

Сказав это, товарищ Дуррути улыбается, и мы пожимаем друг другу руки»189.

Со своей стороны, НКТ и ФАИ опубликовали следующее:

«Было бы инфантильным оставить пролетарские силы под полным контролем правительства. Мобилизованный рабочий — это не солдат, а работник, сменивший своё орудие труда на винтовку. Таким образом, сражение на поле боя — то же самое, что и работа на фабрике. Именно поэтому наши организации призваны контролировать свой личный состав. НКТ, не ожидая приказов ни от кого, берёт на себя ответственность и отдаёт рабочим, членам организации, которые мобилизованы на фронтах, следующие приказы: “Тотчас же явиться в казармы, контролируемые НКТ, или в свои организации и комитеты обороны, где вам выдадут карточку «милисьяно», которая укажет членство в Конфедеральных колоннах” Такое решение ещё раз подтверждает веру рабочего класса в ход революции»190.

Принимая такую резолюцию, НКТ пыталась гармонизировать позицию анархистских активистов и правительственных декретов. Но она ещё не знала, что государственный аппарат в руках Ларго Кабальеро был ненасытен, и это зависело не от него самого, а от того, что он сам был пленником машины, которую восстанавливал. З а декретом о милитаризации последовал закон о национализации военной промышленности, что означало вырвать из рук рабочих администрацию и контроль этой промышленности, чтобы передать её в управление бюрократии, которая только и стремилась к возврату прежним хозяевам экспроприированных революцией предприятий. Камило Бернери со страниц газеты Guerre di Classe — печатного органа итальянцев, вынужденно мигрировавших в Испанию, — разоблачал контрреволюцию. Он так свидетельствовал о днях, о которых мы пишем сейчас: «В атмосфере чувствовался как будто бы запах Носке»191. Разоблачение не являлось достаточным — нужно было противостоять. Но как?

Становилось ясным, что вся политика Ларго Кабальеро была направлена против рабочего класса и, следовательно, против НКТ. Но разве Ларго Кабальеро мог бы проводить иного рода политику? Разве его правительство не было образовано для восстановления прежнего государственного аппарата буржуазной республики?

А разве НКТ, соглашаясь с сотрудничеством буржуазнодемократических кругов и других антифашистских сил, также не действовала в том же направлении...? Революция встала на мёртвую точку, и не существовало иного выхода, кроме как бороться с контрреволюцией с оружием в руках в рамках антифашистского течения и одновременно сражаться с войсками Франко. Но было ли такое возможно...?

Один из национальных пленумов НКТ принял формулу, которая могла бы стать действенной, если бы Советский Союз не вмешался в дела Испании и не имел бы в своих руках испанскую казну. В силу проникновения советской власти в Испанию и позиции Ларго Кабальеро — пленника этого влияния — план НКТ был обречён на провал. Этот план состоял в образовании рабочего государства на основе НКТ и ВСТ, в котором политические партии занимали бы второстепенную роль. Такому правительству дали имя: Национальный совет обороны. В какой-то момент Ларго Кабальеро понравилось предложение. Но лёгкое указание со стороны русского посла Марселя Розенберга вернуло чувство политического реализма узнику СССР. Кроме того, забитый гвоздь ещё более закрепился благодаря кампании, начатой КПИ, разоблачая «конспирацию НКТВСТ». Всё про-сталинистское крыло партии социалистов, во главе с Индалесио Прието, восстало против такой попытки «исключить политические партии из руководства войной».

Начиная с того момента Ларго Кабальеро почувствовал, как почвa начала рушиться под его ногами192. А Коммунистическая партия, не придавая значения возможности развязывания гражданской войны в антифашистском течении, принялась за прямые нападки на рабочий класс. Висенте Урибе — министр сельского хозяйства от Компартии — опубликовал декрет о сельскохозяйственных коллективизациях, в котором говорилось, что не входят в рамки экспроприации те земли, где нельзя представить неопровержимые доказательства, что их прежние владельцы являлись фашистами. В силу этого декрета тысяча пятьсот крестьянских коллективных хозяйств, организованных НКТ в Леванте, Арагоне, Андалузии и Кастилье, оказались под смертельной угрозой. Но контрреволюция не остановилась на этом — напротив, она таким же образом атаковала сферу транспорта, шахт и других производственных центров, которые были заняты рабочими. Все завоевания рабочего класса находились под угрозой. Так, становилось очевидным, что подобная политика призывала к проверке на прочность. И таковой являлась победа франкистских войск...

Ночью 20 июля все революционеры как один были согласны в том, что испанская революция не может идти вперёд без поддержки международного пролетариата. Или, по крайней мере, французского. В октябре не только не оставалось никакой надежды на помощь международного пролетариата испанским трудящимся, но и сама испанская революция была вынуждена сражаться не только с фашистскими державами и буржуазными «демократиями», но также и с СССР, «родиной пролетариата».

Социалистическая федерация Сены организовала пролетарский митинг, чтобы потребовать у правительства Народного фронта Франции оказать эффективную помощь испанской революции. Хотя Леон Блюм и не был приглашён, он решил принять участие, рискуя вызвать народный гнев своим присутствием. На самом деле его встретили возгласами: «Пушки — Испании! Пушки — Испании!» Спустя несколько минут генеральный секретарь французской соцпартии обратился к толпе с такими сентиментальными словами: «Вы хорошо знаете меня — вы знаете, что я не изменился. Вы думаете, я не одобряю и не разделяю ваших чувств? Вы слышали на Зимнем велодроме вечернее выступление делегатов испанского Народного фронта? Я говорил с ними утром того же дня. Вы думаете, я слушал их с меньшей эмоцией, чем вы? (Аплодисменты). Необходимо сделать всё для того, чтобы предотвратить войну»193.

Во имя мира ничего не значат страдания и гибель испанского народа! Именно это сказал Леон Блюм толпе рабочих 6 сентября в Луна-парке. Принимая во внимание, что толпа быстро меняет своё настроение, Леон Блюм оказался на высоте. Все встали с мест с возгласами, скандируя: «Да здравствует Леон Блюм!» Тем временем звуки Интернационала смешивались с приветствиями в адрес французского премьер-министра. От криков «Пушки — Испании!» переходили к приветствиям в адрес «невмешательства», что равнялось возгласам: «Да здравствует Блюм!» Печальная сцена, предвещающая поражение испанских революционеров! Но в Испании битва шла не на жизнь, а на смерть, и хотя осада контрреволюции с каждым днём усиливалась, борьбу нельзя было остановить...

Принимая во внимание невозможность создания Национального совета обороны и сражаясь на политической арене, как поступала НКТ, её вход в состав центрального правительства был неизбежным. После роспуска Центрального комитета антифашистских милиций и вход в состав правительства Женералитат последним этапом являлся Мадрид. Избрав этот путь, НКТ следовала наихудшим маршрутом, который она только могла бы выбрать, так как за борт были выброшены не только её антигосударственные концепции, но она также лишалась своих собственных сил — простых членов организации, которые сопротивлялись такому «виражу». Кроме того, желая избежать столкновения в лагере антифашистских сил, не происходило ничего иного, кроме как откладывание на будущее посредством превентивной войны, в которой ослаблялась её боеготовность194.

Агенты Сталина с предельным вниманием наблюдали за внутренним кризисом в рядах НКТ и самого анархизма с целью использовать это положение как можно выгоднее для себя. Так, Антонов-Овсеенко в Каталонии играл значительную роль. Он без устали повторял, что «товарищ Сталин не имел политических амбиций в отношении Испании и искренне желал победы испанской революции». Подобное наступление сталинистской пропаганды проникло даже внутрь НКТ-ФАИ. Русский консул сказал по секрету Луису Компанису, что присутствие делегата Каталонии высокого уровня на праздновании годовщины Октябрьской революции произвело бы глубокое впечатление. Он даже намекнул, что приезд Дуррути имел бы огромный эффект... Луис Компанис передал рекомендацию Овсеенко Региональному комитету НКТ, который одобрил включение представителей НКТ в состав делегации и послал в Бухаралос комиссию, чтобы убедить Дуррути.

Когда прибыли посланники НКТ в Бухаралос и изложили ему цель поездки в Москву, он быстро ответил:

«Быть может, в целях пропаганды было бы правильным включить делегата НКТ в эту коллективную делегацию; но думать, что мой приезд послужит для выражения в адрес русского народа всего того, что представляют из себя наша революция и её потребности, значит полностью игнорировать советскую реальность. Испанская делегация будет окружена структурами власти и агентами ГПУ. Празднования будут следовать одно за другим, и делегаты станут всего лишь плакатом на официальной трибуне. Таким образом русскому народу продемонстрируют благодарность Испании. Я думаю, что ошибочно посылать делегатов НКТ и, конечно же, бесполезно направлять делегатов от колонны. Тем не менее Военный комитет примет решение»195.

От имени колонны для празднования годовщины Октябрьской революции в Москве Военный комитет решил послать Франсиско Карреньо. Однако Дуррути оставил за собой свободу самому написать приветственное письмо в адрес русских трудящихся, которое озвучил бы Карреньо в столице советского государства. Если мы поместим текст Дуррути в рамки исторического контекста тех лет, когда культ личности Сталина достигал самых абсурдных крайностей, мы уверены, что это приветствие не было озвучено в Москве и что ГПУ не забыла бы о бесстрашии Дуррути. Текст в адрес русских трудящихся, не содержащий ни упоминаний о «славном» Сталине, ни роли руководителя героической партии большевиков, ни признаний Советского Союза в его качестве «партии пролетариата», должен был быть встречен сталинистской бюрократией как оскорбление. Приведём текст обращения:

«Товарищи! Эти строки передадут вам братский привет с Арагонского фронта, где тысячи ваших братьев сражаются так же, как двадцать лет назад сражались вы за освобождение униженного и угнетённого на протяжении многих столетий класса. Двадцать лет назад русские трудящиеся подняли на Востоке красное знамя, символ братства международного пролетариата. В нём выражалось всё ваше доверие, что вас поддержат в том великом, начатом вами деле. Трудящиеся всего мира смогли ответить на это доверие и ответили на него самоотверженно, всеми возможными в тот момент силами.

Сегодня революция возрождается на Западе, и также развевается знамя как символ идеала. Оно, победоносное, свяжет братскими узами два народа, которые угнетались царизмом с одной стороны и деспотической монархией — с другой. Сегодня, русские трудящиеся, уже мы вкладываем в ваши руки защиту нашей революции. Мы не доверяем никому из политиков демократического или антифашистского толка; мы доверяем нашим братьям по классу, рабочим — именно они должны защитить испанскую революцию, как поступили и мы двадцать лет назад, когда встали на защиту русской революции.

Верьте в нас; мы — истинные рабочие и ни за что на свете не изменим нашим принципам и никогда не изменим орудию труда — символу трудящихся.

Привет всем от имени рабочих, борющихся с фашизмом, с оружием в руках на фронте Арагона!

Ваш товарищ Б. ДУРРУТИ

Линия фронта, Осера, 23 октября 1936 года»196.

В центре военная обстановка с каждым днём становилась всё напряжённее. Войска повстанцев с юга, занимая посёлки и города, приближались к Мадриду. Правительство, уже как должное принимая взятие Мадрида мятежниками, серьёзно подумывало о переносе резиденции в другой город, а также о переезде руководящих структур политических партий и профсоюзных организаций. 18 октября Ларго Кабальеро созвал заседание представителей Народного фронта и НКТ, хотя на самом деле, что являлось парадоксальным, НКТ не входила в состав этого политического конгломерата, хотя и действовала заодно с ним.

На собрании 18 октября НКТ представлял Орасио Мартинес Прието, недавно вступивший на пост генерального секретаря, что означало завершение работы на этой должности Давида Антоны. Ларго Кабальеро выступил с патетической речью, посредством которой он пытался убедить присутствующих, насколько эффективными станут военные действия после перемены резиденции правительства. Ни один из представителей, даже делегат Коммунистической партии, не счёл предложенную меру неразумной, и когда уже казалось, что все одобряли её, делегат НКТ заявил, что народ примет смену резиденции правительства как оставление города или беззастенчивое бегство из Мадрида; и что ввиду постоянных поражений эта мера могла нанести моральный удар боевому духу милиций. Единственным ответом Ларго Кабальеро на такие замечания было: «НКТ не располагала реальным видением ситуации». Но Орасио Прието настоял на своём положении и добавил: «В случае переезда НКТ останется в Мадриде, и Национальный комитет не последует за правительством». Ввиду такой позиции лидер соцпартии был вынужден отказаться от плана перемещения в другой город, что послужило причиной для антипатии со стороны политических представителей, которые уже видели себя «за линией огня», и что «ирреализм НКТ» топил их по горло в войне197.

Так, Орасио М. Прието победил Ларго Кабальеро в первом раунде. Однако лидер социалистов не одобрял автономию НКТ перед лицом правительства, поэтому он начал оказывать давление, с тем чтобы вынудить эту организацию также взять на себя ответственность за решения, принимаемые правительством. Мерами давления со стороны Ларго Кабальеро могут считаться декреты: милитаризации, национализации промышленности и резолюции в области сельского хозяйства. Ларго Кабальеро знал, что Орасио М. Прието был сторонником входа НКТ в состав правительства, и его позиция 18 октября более походила на политическое давление, нежели на желание передать волю народа. Таким образом, глава правительства истолковал всё по-своему: речь шла о распределении министерских постов, чтобы НКТ участвовала в кабинете министров. Ларго Кабальеро и Орасио М. Прието начали тайные переговоры о входе НКТ в правительство. Наконец пришли к соглашению, что организация возглавит четыре министерства; причём НКТ сама должна была выбрать своих министров, хотя и пообещала послать Дуррути в Мадрид. С того момента операция завершилась быстро.

Орасио М. Прието знал, что наилучшим способом добиться принятия входа в правительственный кабинет со стороны простых членов профсоюзной организации было избрание на министерские должности наиболее ключевых деятелей её левого крыла — иными словами, «фаистской» тенденции. А наиболее представительными активистами этой тенденции были Федерика Монтсени и Хуан Гарсия Оливер. При выборе кандидатов Орасио ни с кем не проконсультировался, даже с товарищами по Комитету. Он повёл себя как настоящий партийный командир. Он предупредил по телефону умеренных — Хуана Лопеса и Хуана Пейро, — информируя их, что они возглавят министерства коммерции и промышленности соответственно. Что касалось Монтсени и Оливера, то тут дело обстояло совсем иначе, потому что нужно было победить не только «анархистские принципы», но и «тактические соображения». При таких условиях недостаточно было телефонного разговора, и поэтому Орасио выехал в Барселону, чтобы лично заняться этим вопросом. Когда Федерике сообщили, что она должна была занять министерское кресло, по её словам, она вошла в состояние настоящего кризиса. Поначалу отказалась, аргументируя, что другие товарищи лучше справятся с этой работой, затем посоветовалась со своим отцом, старым анархистом Федерико Уралесом, и, несмотря на то что тот дал ей совет согласиться с предложением — ввиду сложной обстановки, — она сопротивлялась и не дала согласия до тех пор, пока Орасио, пользуясь всеми полномочиями своего поста, не призвал её к «членской ответственности». Вдохновлённый одержанной победой, Орасио встретился с Гарсией Оливером. Однако тут ситуация была намного сложнее. Для Гарсии Оливера вопрос о входе в правительство не представлялся неразрешимой проблемой. Более всего перевешивали причины тактического характера, и, в сравнении с аргументами Орасио, они вынуждали Гарсию Оливера отказаться. Он считал, что нервным центром революции и войны являлась Барселона и что если НКТ потеряет влияние и политический контроль в Барселоне, она потеряет всё. По его словам, роспуск Центрального комитета антифашистских милиций уже явился ошибкой, но эта ошибка компенсировалась контролем Департамента обороны, где он сам занимал ключевой пост и держал под прямым контролем милиции Арагона, военное училище и авиационную школу, недавно организованную им. Полиция всё ещё контролировалась Аурелио Фернандесом и Дионисио Эролесом, а «Контрольные патрули» — Хосе Ассенсом. Со всех этих позиций можно было сдержать ОСПК, которая укреплялась благодаря слабым местам в лоне Регионального комитета НКТ. Гарсия Оливер приводил доводы в том смысле, что он являлся важным звеном для поддержания столь хрупкого равновесия, и в этом он был прав. Если ему придётся выйти из Департамента обороны, его подмена не будет иметь такого же влияния, и постепенно Диас Сандино навяжет свою волю. Таким образом, позиции, которые с трудом поддерживались, будут сданы одна за другой или попадут под влияние ОСПК. Анализ Гарсии Оливера был логичным, и не следовать его аргументам каким-то образом означало поставить под угрозу революционные завоевания. Но Орасио, который на самом деле не верил в революцию и преследовал только одну цель — преобразовать анархизм ФАИ в политическую партию, причём НКТ послужила бы ему трамплином в избирательном процессе, — оказал давление на Гарсию Оливера, и тот в конце концов принял предложение. Однако при этом он указал на ответственность Национального комитета в отношении этого ошибочного решения. С нашей точки зрения, здесь Гарсия Оливер совершил большую ошибку, потому что, исходя из ситуации, создавшейся после роспуска Центрального комитета антифашистских милиций, он должен был категорически отказаться от участия в политическом манёвре Орасио М. Прието. Обвинение в адрес Гарсии Оливера в том, что он был «анархо-большевиком», вновь подтверждалось, хотя и без основания, потому что одним из серьёзных недостатков этого «анархо-большевика» было уважение к решениям, принимаемым в лоне НКТ, и подчинение резолюциям организации.

Для того чтобы Орасио М. Прието мог считать, что его линия победила, ему не хватало всего лишь убедить в этом Дуррути. С этой целью он поехал в Бухаралос. Однако Дуррути уже знал от Гарсии Оливера о намерениях Орасио. Как только речь зашла о сущности его визита, Дуррути отрезал: «Нет, я не оставлю линию фронта Арагона, и тем более теперь, когда Совет обороны Арагона находился в шатком положении: его не признавала даже сама НКТ, коммунисты называли его “не поддающимся контролю”, а Центральное правительство попросту игнорировало». Орасио настаивал, и напомнил Дуррути о «членской ответственности». Говорить с Дуррути на эту тему и упоминать «дисциплину» после всего пережитого означало вывести его из себя:

— Я не признаю иной дисциплины, кроме той, которая исходит из самой Революции.

Что касалось темы «органической ответственности», то он ответил ещё более жёстко, говоря, что в тылу заменили прежний принцип членской ответственности на пагубную «бюрократическую ответственность»198.

Орасио не оставалось ничего другого, как выехать из Арагона, проклиная «безответственность фронтовых бойцов».

Что же случилось с Дуррути и почему он занял такую позицию перед лицом НКТ? Думая о своей непокорности, ему пришла на память одна из фраз, произнесённых Франсиско Аскасо перед Мануэлем Буэнакасой, когда тот, от имени НКТ и будучи на посту секретаря организации, сказал: «Организация всегда права», на что Аскасо ответил: «Не всегда, и в этом случае прав именно я»199. Тот факт, что сейчас Дуррути, ранее подчинявшийся решениям организации, сказал «нет» её генеральному секретарю, может быть понят как «восстание» против бюрократизма комитетов, которые, злоупотребляя особыми обстоятельствами, действовали от имени НКТ, заменяя самих членов. Можно было сказать, что его бунт начался уже 19 июля и ещё более определился, когда он превратился в шатуна НКТ на революционной оси Арагона200. Три месяца войны заставили Дуррути понять многое. Но самый главный урок, вынесенный из этого периода, состоял в полном подтверждении политической способности рабочего класса осуществлять на практике самоуправление и то зло, которое несло бюрократическое командование комитетов...

Как только Орасио М. Прието прибыл в Мадрид, он тотчас же оговорил все детали и формальности входа НКТ в правительство. Позиция Дуррути могла пустить всё насмарку, если бы Гарсия Оливер пошёл на попятную и созвали бы региональный пленум в Каталонии, где на повестку дня поставили бы и обсудили всю тяжесть мер, принимаемых за кулисами Национальным комитетом НКТ. Так, 4 ноября подавляющее большинство членов НКТ и ФАИ пришли в недоумение от новости, опубликованной в газетах: в состав правительства Ларго Кабальеро входили четыре новых министра. Однако сюрприз коснулся не только членов НКТ, но и всего «сознательного мира буржуазии», когда те узнали, что подвергавшийся преследованиям «хорошо известный бандит» управлял Министерством юстиции в кабинете министров. Речь шла о Гарсии Оливере.