XII. Социализм в Париже.

(Liberté. 1869. № 86)

Вот уже двести лет, как Париж является местом разрушения положения Европы; там главным образом вырабатывается революционная мысль; но там же сосредоточивались все реакционные силы, и сильнейшая борьба принципов общества происходит там на иной почве, чем в других местах. События совершившиеся два года тому назад в Германии[57], заставляли некоторое время опасаться перемещение центра; но, чтобы изменить равновесие вещей недостаточно соединить под одной властью остальные массы людей. Заслуги народа измеряются только новыми идеями, вносимыми им в мире. В настоящее время Пруссия может выставить большое число батальонов, но это не более, как варварская власть; нравственное значение Германии от этого не усилилось.

Не будь их, политическое единство, подобно революционной централизации республики 1793 года, было бы только средством доставить перевес новой идее, пропало бы передовое значение Франции; но голова господина Бисмарка осталась по-прежнему пуста, и немецкий народ глупо покоится на своих воображаемых лаврах. Эта германская сумятица имела одно хорошее последствие. Франция встряхнулась от своей неподвижности, проснулась и принялась за своё дело, за перестройку человеческого общества.

Она вступила в фазу революции; это несомненно. Что за важность, что осталась империя или какое-нибудь другое правительство, стремящееся поддерживать материальный порядок; те путы и козни, которые оно расставляет всякой свободной мысли, имеют второстепенное значение. На что следует обратить внимание, это на близкий к взрыву дух, который охватывает всю Францию. Был ли этот дух когда-либо более самородно свободен? С какими предрассудками он ещё не покончил? Бесполезно давать льготы и вольности тому, кто ими не воспользуется; подобный человек уже сковал себе нравственные цепи, которые действительнее всяких законов. А свобода разума, перед которой ничтожна всякая другая сила, не в состоянии ли она поколебать все старые идеалы, возбудить самые живые вопросы и поставить лучший порядок вещей?

Многие ли из нас владеют могуществом, заключающимся в полном пользовании человеческим правом? Как много всевозможных правил, принятых без всякого контроля, различных догматов, странной робости, постоянно задерживает нас, убивая в зародыше всякую смелую и плодотворную попытку. Свободна только голова, всё переработавшая своими мозгами и готовая принять всякую новую идею; свободен только народ, порешивший со всеми предрассудками, и способный жертвовать всем ради истины.

На этой точке находится теперь парижский народ; я говорю – парижский, потому что до настоящего времени, Париж – это Франция, подобно тому, как Афины были Грецией, как Рим был всем миром. Мы не обращаем внимания на красоту слога; литературное образование не составляет принадлежности людей, воспитанных большей частью на улицах и в мастерских. На общественных собраниях, где толкуют работники, никогда ещё не являлось великого оратора. Тут нет ни начальников, ни людей, увлекающих общество, но тут найдёте вы мужественный дух, вышедший из народа и стоящий на уровне народного понимания. Вспомните историю первой революции. Самые смелые воззрения, с блеском развиваемые великими ораторами перед Конвентом, обыкновенно выходили уже совершенно выработанными из секций. В этом-то отношении и нужно переделать историю французской революции. Большей частью, какой-нибудь проситель, допущенный за перила собрания, вызывает самые важные решения. Причиной мощного духа 1793 года было то, что все думали за всех и всякое проявление энергии прямо давило на власть. В настоящее время у парижского народа нет центра, где бы воля его могла высказываться в различных декретах; но прочтите отчёты общественных собраний, и вы удивитесь силе инициативы, проявляемой там различными незнакомцами, сотрудником которых является безымянная толпа.

Но в настоящее время обладание властью не составляет уже такой необходимости. Положение изменилось. В настоящее время экономическая идея двигает массой, и рабочие силы могут начать свою работу без прямого содействия какого бы то ни было правительства.

Сама по себе идея крайне проста: дело заключается в том, чтобы утвердить за трудом его законные гарантии и права. Победа будет верная: справедливость подобного предложения не может не быть признана. Особенно знаменательно то, что у всего населения первого города в свете нет другой заботы, как распространять эту простую идею и подготовлять для неё победу. В этом-то и заключается главная деятельность настоящего времени.

Это отлично знают все; от реакционеров и консерваторов всевозможных школ, империалистов и католиков до парламентаристов и демократов-прогрессистов. Эта абсолютная идея стесняет этих господ, и они нападают на общественные собрания и на социализм с такой энергией, какой за ними и не подозревали. Католики обвиняют их в безбожии, приверженцы правительства – в беспорядке, парламентаристы – в грубости, прогрессисты – в бессилии.

Но тем не менее и это составляет славу Парижа; все говорят, все спорят, стоя на социальной почве, никто не отрицает важность споров. Именно поэтому Париж ещё долго будет править миром. Только там существуют идеи, огромные массы людей, которые живут ими; только там бывают славные битвы, где люди дерутся, не боясь смерти. Всякая идея, боящаяся борьбы на жизнь и смерть, уже сама по себе мертва. Всякий знает, что победившая сторона уничтожит побеждённую; бой бывает смертный. Это и производит героев и закаляет писателей; только это делает людей смелыми и осторожными; тут полезны даже и реакции: побеждённые подготовляют себя к отмщению. Каждое новое поколение, являясь на свет, тратит все свои силы, и каждые двадцать лет Франция видит новых прогрессивных людей в войне с прошедшим.

Там нет этого подлого, добровольного молчания, оставляющего народ в прежнем невежестве и изнеживающего мыслителей, потому что там все прежде всего хотят славы и величия своего отечества, тогда как тут только и мечтают сделать Бельгию, как можно тупее и ничтожнее, чтобы в последствии удобнее окончательно поработить её.