X

Мне вспоминается, как если бы я еще теперь переживал тот мучительный час моей жизни, когда горечь неудачи смягчалась несколько глубокой мистической, почти бессознательной радостью при мысли, что я поступал, следуя голосу сердца и по собственной воле, что я был самим собой, — наперекор людям и судьбе. С того времени прошло уже треть века.

Парижская коммуна сражалась с версальскими войсками; батальон, в котором я был, попался в плен на Шантильонской возвышенности. Это было утром; нас окружал кордон; солдаты и офицеры, прохаживаясь мимо нас, насмехались и даже оскорбляли нас: один из них, сделавшийся позже без сомнения одним из говорунов собрания, ораторствовал о безумии парижан; мы были слишком удручены, чтобы слушать его. Другой из них, наиболее поразивший меня, был человек неразговорчивый, с угрюмым видом и фигурой аскета, вероятно, деревенский дворянчик, воспитанный иезуитами. Он медленно прохаживался по крутому краю плато и его мрачный ​силуэт​ ложился черною тенью на светлом фоне Парижа. Лучи восходящего солнца бросали золотые снопы света на дома и ​купола церквей: никогда прекрасный город, город революции, не казался мне таким прекрасным! «Видите, вот ваш Париж!» сказал этот мрачный человек, указывая своей саблей на ослепительную картину; «знайте же, от него не останется камня на камне!»

Повторяя за своими учителями библейское изречение, обращенное некогда к ​Ниневии​ и Вавилону, офицер—фанатик надеялся без сомнения, что его слова ненависти будут пророческими. Однако, Париж не разрушен; не только уцелел «камень на камне», но и люди, из за которых его проклинали — те тридцать пять тысяч убитых на улицах, в казармах и на кладбищах погибли не напрасно, и из их праха восстали мстители. А сколько новых, таких же как Париж, очагов революции возникло повсюду! Куда бы мы не явились — в Лондон или Брюссель, в Барселону или Сидней, ​Чикаго​ или Буэнос-Айрес, везде мы найдем друзей, чувствующих и думающих одинаково с нами. Под великою крепостью, построенной наследниками императорского и папского Рима, почва всюду минирована и всюду можно ожидать взрыва. Найдутся ли еще в наше время, как в прошлом веке, ​Людовики​ XV, настолько же индифферентные, чтоб, пожимая плечами, сказать: «После нас, хоть потоп!» Сегодня или завтра может разразиться катастрофа. Валтасар пирует, но знает, что Персы взбираются на ​городские​ стены.

Подобно тому, как художник, постоянно думающий о своем произведении, создает его целиком в голове, прежде чем его написать или нарисовать, точно также и историк предвидит социальную революцию: для него она уже совершилась. Тем не менее мы нисколько не обольщаемся иллюзиями: мы знаем, что окончательная победа будет стоить нам еще новых потоков крови, новых жертв, новых страданий. Интернационалу угнетенных противостоит Интернационал угнетателей. Повсюду организуются синдикаты, чтоб все захватить в свои руки, продукты, прибыль, чтобы создать из всего человечества одну огромную армию наемников. И эти синдикаты миллиардеров и дельцов, обрезанных и необрезанных, совершенно уверены, что благодаря всемогуществу денег, они будут иметь в своем ​распоряжении​ правительства и их орудия репрессии: армию, суды и полицию. И кроме того, они надеются, что, искусно вызывая расовую и племенную ненависть, им удастся держать эксплуатируемые массы в невежественном состоянии слепого патриотизма, поддерживающего рабство. Действительно все эти старые язвы, эти традиции прежних войн и надежды на реванш, эта иллюзия отечества с его границами и его жандармами и постоянные подстрекательства шовинистов по ремеслу, солдат или журналистов, все это предвещает еще нам много страданий, но у нас есть то преимущество, что нас нельзя переубедить. Наши враги знают, что они преследуют дурные цели, а мы знаем, что наше дело правое, они презирают друг друга, а мы любим; они стараются повернуть колесо истории, а мы идем вместе с ней.

Великие дни приближаются. Эволюция совершилась, революция не замедлит наступить. Помимо того, не совершается ли она постоянно на наших глазах в виде сложных потрясений?

Сознание, представляющее собой истинную силу, растет, ассоциации стремятся охватить всех, рабочие, составляющие большинство, все более проникаются сознанием своего значения, и революции будут совершаться все легче и более мирным путем. В конце концов всякая оппозиция должна будет уступить и уступить даже без борьбы. Наступит день когда эволюция и революция, непосредственно следуя одна за другой, от желания к факту, от идеи к её осуществлению, сольются в единое и цельное явление. Таким именно образом функционирует жизнь в здоровом организме, будет ли то отдельный организм, или все человечество.