V

Если первой обязанностью всех добросовестных и активных эволюционистов является познание окружающего их общества, для которого они создают теорию преобразования, то вторая их обязанность заключается в том, чтоб отдать себе отчет в своем революционном идеале. Изучение последнего должно быть тем более тщательным, что этот идеал обнимает будущее во всей его полноте, ибо друзья и враги, все знают, что дело идет уже не о больших частичных революциях, а об одной общей революции, которая преобразует все общество, во всех его проявлениях.

Сами условия жизни диктуют нам наше главное пожелание. Крики и жалобы, раздающиеся из деревенских хижин, из подземелий, погребов и чердаков в городах постоянно напоминает нам: «хлеба! хлеба!» Все ​другия​ соображения подавлены этим коллективным выражением ​насущнейшей​ нужды всякого живого существа. Так как самое существование немыслимо без удовлетворения этой инстинктивной потребности в пище, то нужно ее удовлетворить во что бы то ни стало, не делая ни для кого исключений, ибо невозможно разделить общество на ​такие две части, из которых одна лишена была бы права на существование «Хлеба! Хлеба!» Этот крик должен быть понят в самом широком ​смесле​, т. е. что нужно требовать для всех людей не только пищи но и удовлетворения всех его других потребностей, которые дадут ему возможность всестороннего физического и духовного развития. По выражению одного крупного капиталиста, который говорил о себе, что его мучают особенно вопросы о справедливости, «нужно сделать равной точку отправления для всех, кто вступает в борьбу за существование». Часто спрашиваешь себя, каким образом эти полуголодные, которых так много у нас, сумели в продолжении стольких веков, и продолжают еще теперь, побеждать в себе эти страстные порывы голода, которые они должны ощущать, как они сумели приучить себя без протеста к систематическому ​обессиливанию​ организма и самоотречению. История прошлого объясняет нам это. Дело в том, что в эпоху примитивной изолированности человека, когда малочисленные семьи или племена, принуждены были преодолевать громадные затруднения в борьбе за существование, и еще не умели пользоваться помощью, которую дает человеческая солидарность, часто случалось даже в жизни одного поколения, что средств к существованию не хватало на удовлетворение всех членов данной группы. А в таких случаях что оставалось им делать, если не безропотно подчиняться необходимости и приучать себя по мере возможности, поддерживать свое существование, питаясь травами или древесной корой, переносить ​долгие​ голодовки, в ожидании, что в реках снова появится в изобилии рыба, в лесах — дичь или, что скудная почва все же ​вырастит​ новую жатву.

Так приучались неимущие к голоду. Те из них, которые меланхолично бродят перед открытыми форточками ​кухонь​, помещающихся в подвальных этажах, из которых несется раздражающий приятный запах, пред роскошными выставками мясных и фруктовых магазинов и ресторанов — это люди, которых воспитала наследственность: они бессознательно подчиняются морали отречения. Эта мораль была уместна в эпоху, когда люди были игрушкой в руках слепой судьбы, но совершенно непригодна теперь в век чрезмерного обилия богатств, и для людей, которые пишут на стенах слово «братство» и кичатся своей благотворительностью. И все же количество несчастных, дерзающих протянуть руку, чтобы взять выставленную на показ прохожим пищу, очень незначительно: так сильное физическое ослабление, порожденное голодом ​парализирует​ волю, отнимает почти всякую энергию, даже инстинктивную.

К тому же современная «​юстиция​» карает воровство куска хлеба значительно строже, чем древние законы. Взвешивая на своих весах украденный кусок пирога, современная, Фемида находит что он стоит целого года тюрьмы.

«Бедные всегда будут с вами» — любят повторять сытые счастливцы, особенно те, которые хорошо знают священное писание и любят принимать меланхолический и страдающий виды. «Бедные всегда будут с вами» — слова эти, утверждают они, сказаны Богом и они их повторяют, закатывая глаза и каким то особенным голосом, чтобы придать им больше торжественности. И потому, что слова эти были названы божественными, сами бедняки во времена их духовной бедности верили в бессилие всех своих попыток достигнуть лучшей доли: чувствуя себя погибшими в этом мире, они с надеждой взирали на мир загробный, — «быть может в этом мире слез мы умрем с голоду, но за то там, в царстве ​божием​, в этом лучезарном раю, где солнечное сияние будет окружать ваше чело, а млечный путь будет служить нам ковром, там не будет уже нужды в пище и мы будем испытывать радость от того, что злые богачи, навсегда обреченные на голод, будут оглашать воздух своими воплями». Теперь уже очень немного несчастных, дающих себя дурачить подобными мечтами, большинство же, став более благоразумными, направили свое внимание на хлеб земной, поддерживающий его материальную жизнь, питающий кровь и тело; они желают получить свою часть, уверенные, что их желания законны в виду обилия земных богатств; религиозные галлюцинации, старательно поддерживаемые заинтересованными священниками, не в силах отвратить голодных даже считающих себя христианами, от борьбы за право на хлеб насущный, за которым еще недавно обращались к капризной милости «отца, иже на ​небеси​». Политическая экономия, претендующая на звание науки, унаследовала от религии проповедь неизбежности нищеты; она утверждает, что смерть несчастных от голода совсем не ложится позором на все общество. Когда видишь с одной стороны толпы голодных, а с другой кучку ​привилегированных​, которые едят в свое удовольствие и наряжаются по своей фантазии, нужно быть через чур наивными, чтобы верить, что иначе и быть не может. Правда, что в благодатные годы, можно было бы брать из массы избытков, а в голодные — люди могли бы придти к соглашению и разделить необходимое между всеми равномерно, но такой образ действия предполагает существование общества людей, тесно связанных между собой узами братской солидарности. Но так как такой коммунизм является еще невозможным, наивный бедняк, который бессознательно верит уверениям ученых экономистов, что земных благ не хватит для всех, должен следовательно мириться без протеста со своим ​несчастием​.

На ряду с жрецами экономической науки, жертвы дурного социального строя повторяют и толкуют каждый по своему ужасный «закон ​Мальтуса​» — «Бедняк — лишний на жизненном пиру» — закон, который протестантский пастор формулировал почти век тому назад, как математическую аксиому и который казалось, заключал человеческое общество в чудовищные челюсти своего страшного силлогизма: бедняк повторяет меланхолически, что для него «нет места на жизненном пиру». А знаменитый экономист, хотя и добряк в частной жизни, придал лишь новую силу этому горькому выводу, подтверждая его целым рядом доказательств якобы математической точности: население, говорит он, удваивается обыкновенно каждые 25 лет, тогда как средства к существованию растут в менее быстрой пропорции, обрекая таким образом на уничтожение лишних индивидов. Что же советуют делать ​Мальтус​ и его последователи для того, чтобы избавить человечество от периодических бедствий, как голод, нищета и заразные болезни? Конечно, нельзя требовать от бедных, чтобы они добровольно согласились избавить землю от своего присутствия и принесли бы себя жертву богу «здравой ​политикоэкономической​ науки», но им просто советуют по крайней мере отказаться от радостей семейной жизни: не нужно ни жен, ни детей.

Вот какое «нравственное воздержание» проповедуют они и убеждают разумных рабочих ему следовать. Многочисленное потомство должно быть только роскошью, которую могут позволить себе одни ​привилегированные​; в этом вся мораль их политической экономии.

А если неблагоразумные бедняки, вопреки ​увещаниям​ ученых профессоров не хотят употреблять предупреждающих появление потомства средств, то природа сама берет на себя заботу об уничтожении излишнего потомства, и уничтожение это происходит в нашем обществе в бесконечно большем масштабе, чем то могли бы представить себе самые закоснелые пессимисты. Не тысяч, а миллионов жизней требует уже ежегодно бог ​Мальтуса​. Можно легко сделать приблизительный подсчет тех, которых экономическая судьба приговорила к смерти с того дня, как бессердечный теолог обнародовал свой мнимый «закон», который к ​несчастию​, наше социальное настроение сделало верным для нашей эпохи. В продолжении этого века три поколения сменили друг друга в Европе и, если обратиться к статистическим данным смертности, то можно констатировать, что средняя продолжительность жизни богатых (например лиц, населяющих хорошо устроенные роскошные кварталы Лондона, Парижа, Берлина) будет от 60 до 70 лет, хотя эти люди, вследствие своего ​привилегированного​ положения, едва ли могут быть образцами нормального образа жизни, так как «великосветская жизнь» всячески развращает и портит их: но чистый воздух, прекрасное питание, постоянная возможность менять свое место жизни и свои занятия постоянно возвращает им растрату сил и обновляет их организм, в то время как люди, принужденные работать ради куска хлеба, заранее осуждены на смерть в Европейских странах в возрасте между 20—40 годами, т. е. в среднем на тридцатом году жизни. Это значит, что они живут только половину того времени, какое могли бы прожить, если бы были свободны, и могли бы по желанию выбирать себе место жительства и занятие. Они умирают как раз в тот момент, когда их жизнь должна бы быть наиболее полной и интенсивной; и ежегодно ​подсчитываемое​ число смертей по крайней мере вдвое больше того, чем должно бы быть в обществе равных.

Итак, годовая смертность Европы достигает 12 миллионов человек, и можно с уверенностью утверждать, что 6 миллионов из них были жертвами тех социальных условий, которые царствуют в нашей варварской среде; 6 миллионов жителей погибло вследствие недостатка в чистом воздухе, здоровой пище, отсутствия гигиенических условий и дурной организации труда. И вот, сочтите все жертвы, ​погибшие с того времени, как ​Мальтус​ произнес свою надгробную речь над миллионами обреченных на гекатомбы. Разве не правда, что целая половина так называемого цивилизованного человечества составляется из людей, которых не приглашали на общественный пир, людей, занимающих на нем место лишь на короткое время и осужденных умереть со стиснутыми от неудовлетворенного голода челюстями? Смерть председательствует на этом пиру, устраняя своим жезлом опоздавших. На выставках нам показывают удивительные «приемники», в которых применены все законы физики, все наши познания физиологии, все средства технической изобретательности, чтобы сделать жизнеспособными семи, даже шестимесячных выкидышей. И эти выкидыши выживают, крепнут и становятся здоровыми, полными малютками, предметом материнской гордости и славы своего спасителя. Но спасая таким образом от смерти малюток, казалось бы, самой природой приговоренных к ней, одновременно с тем отдают ей в жертвы миллионы жизнеспособных детей, родившихся при самых благоприятных физических условиях. В Неаполитанском убежище для подкидышей, по сухому официальному отчету попечительства из 950 принятых детей выжило только трое. Итак положение ужасно, но уже совершилась глубокая эволюция, предвещающая недалекую революцию. Эта эволюция состоит в том, что экономическая «наука», проповедующая недостаток жизненных благ и неизбежную смерть всех недостаточных, оказалась ложной. Страдающее человечество, верившее в свою неизбежную нищету, познало теперь, что оно богато, что его идеал: «хлеба для всех» — не утопия. Земля достаточно велика, чтобы на ней хватило места для всех, она достаточно богата, чтобы ​всемь​ дать средства к существованию. Она может дать достаточно обильный урожай волокнистых растений, чтобы одежды хватило на всех; в ней достаточно камня и глины, чтобы все имели жилища — таков экономический факт в своем простейшем выражении. Земля не только может произвести достаточно пищевых и других средств для поддержания существования населяющих ее людей, но она могла бы удовлетворить даже вдвое увеличившееся потребление и даже без приложения научных методов, опирающихся на исследования по химии, физике, минералогии в механике. В великой семье человечества голод не только не может быть результатом коллективного преступления, он является абсурдом еще и потому, что средств к существованию неизмеримо больше, чем сколько их нужно для потребления. Недостаток современного способа распределения земных благ, которыми руководит индивидуальный каприз отдельных личностей и безумная конкуренция спекуляторов и коммерсантов, состоит в том, что цены на средства существования повышаются, что они отнимаются у тех, которые ​производят​ их и должны бы были владеть ими по праву, и продаются тем, которые могут заплатить за них дорого! но в этом беспрестанном движении продукты и товары непроизводительно тратятся, портятся и теряются. И несчастные, нуждающиеся, проходящие мимо громадных складов этих товаров, знают это. Нет недостатка ни в теплой одежде, которая могла бы покрыть их голые плечи, ни в крепких сапогах для их босых ног, ни в питательных вкусных фруктах и напитках для поддержания их сил, — все это имеется в громадном излишке, но пока они бродят вокруг этих складов, бросая голодные взгляды, собственник-купец ищет способы повысить цены своих товаров, а в случае нужды даже уменьшить их количество. Как бы то ни было, но факт на лицо — продуктов всегда больше, чем нужно. И почему же господа экономисты не начинают своих учебников с признания этого капитальной важности факта, доказываемого статистикой? Зачем должны мы революционеры им указывать на это? Чем объяснить, что необразованные рабочие после долгого трудового дня, только из разговоров друг с другом, знают об этом гораздо больше и лучше патентованных профессоров и ревностных учеников школы социальных и политических наук? Не следует ли из этого сделать вывод, что любовь последних к науке не вполне искренна? Так как современное состояние экономической науки вполне оправдывает наше требование хлеба для всех, то остается узнать: оправдывает ли оно и наше другое требование — свободы для всех. «Не единым хлебом жив будет человек», говорит древнее изречение, которое перестанет быть истиной разве только в том случае, если человек будет регрессировать и опустится до чисто животного состояния.

Но в чем состоит эта духовная пища, необходимая человеку, на ряду с материальной? Конечно, церковь скажет, что таковой пищей служит «Евангелие», а государство напоминает, что это «повиновение закону». Но пища, которая действительно питает и развивает умственные и нравственные силы человека, есть то познание «добра и зла», которое еврейская легенда, а за ней и все религии ​происшедшие​ от иудейской, запрещают нам, как ядовитый плод, который, как проклятие, поражает всех и влияние которого простирается даже «до третьего поколения» того, кто вкусил от него. Знание! — преступление по учению церкви, преступление и с точки зрения государства, как бы ни старались маскировать это теперь священники и агенты правительства, которые против воли, может быть, вкусили от этой ереси? А между тем знание есть первая главная добродетель свободной личности, которая захотела освободиться от всякого божеского и человеческого авторитета: она одинаково отказывается слушать тех, которые во имя «Высшего Разума» узурпируют в свою пользу право мыслить и говорить за других и тех, которые во имя государства предписывают законами определенный гнет, внешнее поведение, регламентированное раз на всегда. И такой человек, желающий свободно развиться, должен встать как раз на противоположную точку зрения, чем та, которую ему рекомендует церковь и государство: он должен свободно и независимо мыслить и действовать. Это является непременным условием всякого прогресса. «Свободно мыслить, говорить и действовать»! — идеал будущего общества в отличие от современного, которого оно будет все-таки лишь логическим продолжением, выражается ясно в этом пожелании свободно мыслить. И с первых шагов эволюционист, превратившись в революционера, должен освобождаться от всякой догматической церкви, от всякого общественного принуждения, от всякой политической правительственной власти с обязательной регламентацией для подчиненных ей, от всякой ассоциации публичной или тайной, в которой всякий член под страхом оказаться изменником должен подписаться под общепринятым лозунгом. Не нужно больше ни ​конгрегаций​, запрещающих те или ​другия​ книги, не нужно царей и принцев, требующих присяги, ни полководцев, требующих верности знамени, ни министра народного просвещения, предписывающего правила преподавания и указывающего книги и даже страницы в них, которым учитель должен научить учеников, не нужно исполнительного комитета, который распоряжается пропуском посетителей у входа в народные дома. Не нужно и судей, которые заставляют свидетеля давать смешную и ложную присягу в том, что будут говорить только правду, и которая сама по себе является уже ложью. Нет надобности в начальстве, какого бы рода оно ни было, чиновник ли, школьный учитель, член клерикального или социалистического комитета, хозяин или отец семейства, который бы вообще требовал повиновения. А свобода слова? а свобода действий? Разве это не прямое и логическое последствие свободы мысли? Слово вед только мысль, облеченная в звуки или буквы, действие же — мысль выполненная. Наш идеал состоит следовательно в требовании для всякого человека полной абсолютной свободы выражать свои мысли во всем — в науке, политике, морали без других ограничений, кроме уважения к другой личности; он требует также права действовать по своему усмотрению «делать, что хочешь», согласуя, конечно, свою волю с волей других людей во всяком коллективном труде, так как его собственная свобода не может быть ограничена таким союзом, а напротив увеличивается, благодаря силе коллективной воли. Само собой разумеется, что эта абсолютная свобода мысли, слова и действий не совместима с сохранением учреждений, которые ограничивают свободную мысль и ставят преграды свободному слову, в самых категорических формах и заставляют рабочего, ​оставшегося​ без работы, скорее умереть с голоду, чем нарушить священное право собственности. Консерваторы не ошиблись, называя вообще всех «революционеров» врагами «религии, семьи и собственности». Да, анархисты, не признают авторитетов догмата и ​сверхъестественное​ вмешательство в нашу жизнь, и в этом смысле, в борьбе за свой идеал братства и солидарности, они враги религии. Да они хотят уничтожить брачный торг и защищают свободный союз полов, основанный на взаимной любви, уважении к самому себе и к человеческому достоинству другого, и в этом смысле, как бы они не любили и не были преданы тем, с которыми соединили свою жизнь, они являются врагами семьи. Да, они хотят уничтожить несправедливый захват земли и её благ, чтобы ими могли пользоваться все и в этом смысле, преследуя лишь одну цель — гарантировать всем право пользования плодами земли, они являются и врагами собственности.

Конечно, мы любим и хотим мира: наш идеал — гармоничное согласие между всеми людьми, но вокруг нас кипит беспощадная война, которую мы видим еще и впереди, ибо в бесконечной сложности условий, составляющих человеческую жизнь, даже стремление их к миру сопровождается беспощадной войной. «Мое царство не от мира сего», говорил Сын Человеческий и однако, он тоже принес меч и готовил раздор между сыном и отцом, дочерью и матерью. Всякое убеждение, даже наихудшее имеет своих защитников, которых должно считать искренними, но симпатия и уважение, которые они могут заслуживать, не должны препятствовать революционеру бороться с ними со всей энергией, на какую он только способен.