VI

Наивные люди надеются, что в конце концов все устроится и в один прекрасный день совершится мирная революция, когда пользующиеся всякими ​привилегиями​ по доброй воле согласятся уступить свои права всему народу.

Конечно, мы верим, что они уступят когда-нибудь, но то, что их толкнет на уступки, не будет внезапным порывом гуманного чувства, а страх перед будущим, в особенности ввиду «совершившихся событий»; без сомнения эти люди изменятся, но только тогда, когда для них явится абсолютная невозможность продолжать жить по старому, а это время еще далеко. Всякий организм функционирует только сообразно своему устройству — он может перестать функционировать, разрушиться, но он не может развиваться в обратном направлении. Всякая власть естественно стремится увеличить свое влияние над большим числом подчиненных ей индивидуумов; всякая монархия по той же причине старается сделаться всемирной. — Если нашелся один Карл V, который, удалившись в монастырь, издали, как зритель наблюдал за ​траги​—комедией народов, то сколько найдется других царей, страсть которых ко власти ни чем не может быть удовлетворена и которые, если не по славе и талантам, могут все считаться ​Аттилами​, Александрами Македонскими и Юлиями Цезарями. Точно также редко можно встретить и капиталистов, отрекшихся от любостяжания и отдавших свои сокровища на осуществление какого нибудь общеполезного дела; даже те, которые желали бы ограничить свои потребности, не могут этого сделать, подчиняясь влиянию своей среды: их капиталы будут расти, принося проценты на проценты. Как только человек получает какую бы то ни было власть духовную, военную, административную или финансовую, его естественно толкает пользоваться ею бесконтрольно; нет тюремщика, который бы, поворачивая ключ в замке камеры ,не ощущал бы некоторого самодовольного чувства своей власти, нет стражника, который, охраняя имущество своего господина, не относился бы враждебно к бродяге, или судебного пристава, который не ощущал бы глубокого презрения к подчиненному его власти преступнику.

И если отдельные личности так легко поддаются обаянию власти, которую им предоставили, то во сколько раз сильнее это обаяние для целых классов, сохранивших свою власть по наследственной традиции и обладающих чрезвычайно развитым чувством кастовой чести! Можно еще понять, что отдельная личность, подчиняясь чьему либо влиянию, может быть послушна голосу совести и чувства или, подчиняясь внезапному благородному порыву, отказывается от своей власти, отдает свое имущество, радуясь успокоению своей возмущенной совести и тому, что теперь дружески протягивают руки те, которых она эксплуатировала раньше бессознательно или против своей воли; но как ждать такой перемены от целой касты людей, связанных друг с другом целой цепью общих интересов, партийной дисциплиной, дружбой, сообществом или даже преступлением? И когда иерархические тиски и стремление к возвышению прочно объединят весь правительственный механизм, то какая остается надежда на то, что люди, составляющие его, вдруг изменятся к лучшему, какое чудо свыше может очеловечить эти враждебные обществу касты, — армию, духовенство и чиновничество? Нужно быть сумасшедшим, чтобы думать, что ​такия​ общественные группы могут проникнуться гуманитарными чувствами и подчиниться другим влияниям, кроме страха? Правда, что это живой механизм, составленный из человеческих индивидуумов, но он двигается, толкаемый слепой силой коллективного эгоизма и остановить его может только коллективная непобедимая сила революции.

Допустив даже, что «добрые богачи» вступят все на путь обращения к истине, осененные сознанием своего беззакония, как бы светом молнии, допустив даже, что вообще мы считаем невозможным, чтобы они поспешили отделаться от своих богатств на пользу обиженных или неимущих и что, явившись в собрание бедняков, они скажут им: «берите — это ваше», если бы они сделали это, то и тогда этим не была бы достигнута полная справедливость, так как за ними останется право на славную роль, которая в сущности не принадлежит им, и история представит их в ложном свете. Таким образом поступали льстецы, желавшие заслужить расположение потомков феодалов, восхваляя их подвиги в ночь на 4-​ое​ августа 1789 года, когда те отказались от своих ​привилегий​, как будто этот момент — отказ от привилегий, которых народ уже не признавал, является центром движения всей французской революции. И если такое фиктивное отречение, вынуждаемое под давлением совершившихся событий, прославляется как нечто достопримечательное и славное, то что скажут про более искреннее и действительное отречение от сокровищ, добытых эксплуатацией темных народных масс? Можно было бы опасаться, что толпа возвратит этим героям их прежнее положение лишь из чувства благодарности за их великодушие! Нет для торжества справедливости нужно, чтобы все пришло в естественное равновесие, нужно, чтобы угнетенные сами добились своего права, чтобы обездоленные вернули сами себе все, что у них было насильно отнято, чтобы рабы добились свободы собственными усилиями. И они будут пользоваться ею только тогда, когда сумеют добыть ее. Всем нам знакома фигура выскочки, ​добившагося​ богатства. Он почти всегда исполнен глупого чванства и презрения к бедным. Туркменская пословица говорит: «когда сын садится на коня, он не узнает больше своего отца», а индусы говорят: «если твой друг едет в колеснице, то у него нет уже друзей». Но целый класс подобных людей гораздо опаснее отдельных своих членов: он связывает каждого, заставляя его руководиться только общими, свойственными ему, как члену класса, инстинктами и даже против его воли увлекают его по своему пагубному пути. Жадный купец, умеющий из «всего» извлекать прибыль, — конечно, опасный член общества, но что сказать о целом классе современных эксплуататоров, анонимной ассоциации капиталистов, основанной на облигациях, акциях, и кредите? Как морализировать эти облигации и банковые билеты? как внушить им идеи солидарности со всем человечеством, которые подготовляют пути к лучшему порядку вещей? Такой банк, хотя бы члены его были филантропы чистейшей воды, не переставал бы учитывать векселя, брать проценты и проч.: там не знают скольких слезь и мук стоили эти потертые монеты, которые в конце концов попадают в его железные несгораемые кассы с хитрыми замками и засовами. Нам постоянно советуют положиться на время, которое должно будет смягчить нравы и привести все к лучшему концу, но как может смягчиться эта железная касса, как остановится это ужасное чудовище, которое называют ​капиталистическимь​ хозяйством, которое пожирает одно за другим целые поколения людей? Да если капитал, которому служит все, сохранит свою силу, то мы все сделаемся его орудием и рабами — простыми колесиками в его чудовищном механизме: если к сбережениям, собранным в железных кассах банкиров, беспрестанно будут прибавляться новые сбережения то напрасны будут наши крики о помощи — никто не услышит их. Тигр может еще оставить свою жертву — но банковые книги неумолимы. Отдельные лица, целые народы раздавлены этими тяжелыми фолиантами, безмолвные страницы которых, своими бесстрастными цифрами, рассказывают о всех ужасах и жестокостях, совершившихся здесь.

Если за капиталом должна остаться конечная победа, то нам нельзя уже мечтать о золотом веке, и мы только с сожалением можем оглядываться назад и смотреть, как на угасающую зарю, на все, что на земле было когда то прекрасным, любовь, радость, надежды. Человечество было бы осуждено на исчезновение. Все мы, которые были свидетелями политических переворотов, можем отдать себе отчет о тех беспрестанных изменениях, которым подвержены все организации, основанные на власти одних над другими. Было время, когда слово: «Республика» приводило нас в энтузиазм; нам казалось, что это слово составлено из чудных звуков и что мир будет обновлен в тот же день, когда его можно будет без страха произносить в публичных местах. Кто были те, которые горели вдохновенною любовью к этому слову и в его воплощении в действительность видели вместе с нами начало новой эры прогресса? Это те самые что заседают теперь в министерствах и других хорошо обеспеченных местах, подобострастно улыбаясь и кровавым убийцам армян и могущественным баронам финансового мира. Но я не думаю, что все эти выскочки были без исключения лицемерами и обманщиками. Между ними, без сомнения, были и такие, но большинство казалось мне искренним. Эти последние были фанатиками Республики и чистосердечно восторгались громкими словами: «Свобода, Равенство, Братство.» Твердо веря, что их преданность общему благу никогда не изменит им, приняли они после победы назначенные им должности. Но уже несколько месяцев спустя, когда эти республиканцы уже находились у власти, другие тоже республиканцы медленно проходили с обнаженными головами по Версальскому бульвару меж расставленных рядов пехоты и конницы. Толпа поносила их, плевала им в лицо и среди неё, среди лиц искаженных ненавистью и гневом, пленники узнавали своих бывших товарищей по баррикадам, с которыми они вместе боролись за осуществление своего идеала!

А много-ли прошло времени с тех пор, как эти недавние революционеры превратились в ярых консерваторов! Республика была учреждена и, по мере своего усиления, становилась все более угодливой. Будто подчиняясь движению часового механизма, правильно, как движение тени солнечных часов, подчиняясь законам эволюции, вся эта ревностная молодежь, которая еще недавно так героически боролась с преследовавшей ее полицией, превратилась теперь в осторожных, боящихся слишком смелых реформ, людей, затем в довольных существующим порядком консерваторов и наконец, падая все ниже, даже в нагло наслаждающихся предоставленными им благами, защитников своего ​привиллегированного​ положения.

Волшебница ​Цирцея​ или, другими словами излишества власти и богатства превратили их в свиней! Единственной целью их стало защищать то, против чего они прежде боролись — и это они называют: «защитой завоеваний свободы»! Теперь они великолепно уживаются со всем, что их возмущало когда-то. Они, метавшие громы против церкви и её слуг, теперь охотно признают конкордат и подобострастно кланяются ​Монсиньорам​ Епископам.

Всеобщее братство вдохновляло их когда-то на ​громкие​ фразы, но повторить им их теперь, значило бы оскорбить их; — в то время воинская повинность «налог кровью» казался им чем-то чудовищным — а теперь они вербовали чуть ли не детей и кажется готовились обратить всех школьников Франции в пушечное мясо. «Оскорблять армию», т. е. не скрывать всей мерзости бесконтрольного авторитаризма, и пассивного повиновения в их глазах является теперь тяжким преступлением. Не уважать нахального агента нравов, называть подлого провокатора его настоящим именем, а всякого чиновника министерства юстиции — крючкотвором, по их мнению, значит оскорблять юстицию и мораль. Нет теперь такого устаревшего учреждения, которое они не старались бы сохранить. Благодаря им «академия», столь презираемая когда то, сделалась теперь чрезвычайно популярной они тщеславно прохаживаются под её сводами, приветствуя кого-нибудь из своих сообщников, который, сделавшись шпионом, получил возможность украсить по-французски академическим значком петлицу своего сюртука. Они смеялись когда-то над орденом Почетного Легиона, а теперь сами изобрели новые значки всех цветов, которыми украшают себя. Так нареченная республика широко открыла свои двери для всех, кто раньше ненавидел даже имя её: герольдам божественного права, силлабическим певцам почему бы и не войти туда? Не у себя ли они среди всех этих выскочек, которые окружают их?

Но мы не задаемся здесь целью судить и критиковать тех, которые вследствие медленной или внезапной перемены воззрений перешли от культа святой республики к культу власти и злоупотреблений. Путь, который они прошли, есть именно тот, который они должны были пройти. Они были убеждены, что общество должно представлять из себя государство и иметь над собой правителей и законодателей; они пылали благородным стремлением служить своей родине и «посвятить себя» её процветанию и славе. Приняв этот принцип, они должны были принять все последствия: саван должен был служить пеленками для новорожденных. Итак республика и республиканцы обратились в то печальное явление, которое мы теперь наблюдаем; почему бы нам возмущаться?

Таков закон природы: дерево приносит свои плоды, а всякое правительство неизбежно порождает произвол, тиранию, ростовщичество, преступления, убийства и ​несчастия​. Как только возникает какое-нибудь новое учреждение, хотя бы именно для борьбы с существующим злом, оно уже самым фактом своего существования создает новое зло; оно должно ​приспособляться​ к дурной среде и проявлять себя в патологических формах. Инициаторы его служат, быть может, возвышенному идеалу, но исполнители, которых они назначают, напротив считаются прежде всего с величиной своего жалованья и продолжительностью своих занятий. Они быть может, и желают успеха делу, которому они служат, но желают его лишь в отдаленном будущем; или, даже ​совсемь​ не желают и приходят в ужас, когда его триумф близок. Для них важен теперь не самый труд, а те почести и выгоды, которые связаны с их положением. Так напр., комиссия инженеров, избранная для того, чтобы удовлетворить справедливые жалобы нескольких собственников, права которых были нарушены постройкой водопровода, находят более выгодным для себя, вместо того, чтобы просто разобраться в этих жалобах, положить их под сукно и употребить ассигнованные для этого средства на новую ​нивелировку​ местности, в которой уже нет надобности и к дорого ​стоющим​ бумагам приложить целый ворох новых. Было бы химерой ожидать, что анархия, идеал человечества, может развиться из республики, представляющей одну из форм правительства. Здесь совершаются два эволюционных процесса в противоположных направлениях и изменение существующего порядка может произойти только внезапно: т. е, при помощи революции.

Республиканцы стараются же декретом осчастливить народ, а свое собственное существование они охраняют полицейской силой! Так как власть есть ничто иное как насилие, то их первая забота по достижении власти заключается в том, чтобы упрочить все те учреждения, посредством которых они управляют обществом. Быть может у них хватит даже смелости воспользоваться и научными выводами для обновления старых учреждений с тем, чтобы сделать их более приспособленными. Так в армию вводится употребление новых разрушительных орудий, бездымного пороха, усовершенствованных вращающихся пушек т. е. всевозможных изобретений, служащих для более быстрого и верного истребления. Так в полиции применяется антропометрия, посредством которой всю Францию можно обратить в одну громадную тюрьму. Начинают измерять черепа настоящих или предполагаемых преступников, затем будут измерять подозрительных, а в конце концов придется всем подчиниться этой унизительной процедуре. «Полиция и наука протянули друг другу ​братския​ объятия», сказал бы псалмопевец.

Таким образом ничего хорошего не может нам дать ни республика, ни республиканцы «выскочки», т. е. те, которые стоят у кормила её правления; и было бы безумием ждать чего нибудь с этой стороны.

Класс имущих и стоящих у власти фатально должен быть врагом всякого прогресса. А двигателем современной мысли, умственного и нравственного прогресса является та часть общества, которая трудится, страдает и ​угнетаема​. Это она осуществляет свои собственные идеи, и шаг за шагом толкает вперед общество, движение которого консерваторы пытаются беспрестанно остановить, задержать или свернуть с прямого пути.

Но скажут: социалисты, эти друзья эволюции, эти революционеры, неужели они тоже могут изменить своему делу и мы увидим их идущими по пути регресса, когда они достигнут наконец власти? Без сомнения. Социалисты, сделавшись хозяевами положения, будут поступать и поступают уже также, как их предшественники, республиканцы; законы истории не могут измениться в их пользу. Когда в их руках будет сила и даже до момента их полного обладания ею они, конечно, воспользуются своим преимуществом, хотя бы и воображая, что употребляют его для уничтожения препятствий, стоящих на их пути. Мир полон наивных честолюбцев, воображающих, что они призваны изменить общество, благодаря своим удивительным способностям управлять им; но когда они достигают вершин власти и становятся одним из рычагов правительственного механизма, они начинают понимать, что их собственные стремления не имеют никакого влияния на действительную власть, т. е. на тот сложный механизм власти, которым им приходится управлять и их усилия и благородные стремления парализуются ​индиферентностью​ и оппозицией окружающей их среды. Тогда им не остается ничего другого, как следовать по избитому пути всех стоящих у власти, т. е. воспользоваться своим положением, чтобы обогащаться самим и раздавать места своим друзьям.

Конечно, говорят нам фанатики социалисты, мираж власти и обладание ею могут быть очень опасны для людей, воодушевленных только благими пожеланиями; но она не может представлять опасности для тех, которые руководятся тщательно выработанной совместно с товарищами программой, которые сумеют призвать их к порядку в случае злоупотребления или измены. Эти программы действительно тщательно выработаны, закреплены подписями и печатью, их публикуют в тысячах экземпляров, наклеивают на стены и двери общественных собраний и каждый кандидат знает их наизусть. Казалось бы, что это — достаточные гарантии! Однако, смысл этих тщательно взвешенных выражений меняется из года в год, сообразно личным видам и условиям их применения; каждый понимает их по своему, а когда целая партия начинает понимать вещи иначе, чем прежде, то самые определенные заявления принимают лишь символический характер и в конце концов превращаются в простые исторические документы или даже в звуки, до смысла которых трудно доискаться.

И в самом деле те, которые хотят завладеть общественными должностями, должны употреблять и ​соответствующие средства. В республиканских странах с всеобщей подачей голосов, они будут заискивать у толпы, у большинства, они сведут знакомство и будут оказывать протекцию виноторговцу, искать популярности в кабаках, заискивать у лиц, которые будут голосовать за них, кто бы они ни были, принося в жертву все и сохраняя только внешний вид защитников интересов толпы, они протянут руки врагам общего дела и заразят ядом лжи весь правительственный организм. В монархических странах некоторые социалисты будут относиться индифферентно к образу правления, даже обратятся сами к царским министрам, рассчитывая на их помощь для тех социальных преобразований, которые они имеют в виду, как будто есть какая нибудь логическая возможность согласовать самодержавие и братскую солидарность людей. Но нетерпение этих деятелей мешает им видеть истинные препятствия и они легкомысленно воображают, что их вера в состоянии будет сдвинуть горы. ​Лассаль​ мечтал воспользоваться союзом ​Бисмарка​ для переустройства мира, другие обращаются к Римскому папе и требуют, чтобы он стал во главе униженных и нуждающихся, а когда претенциозный император Вильгельм пригласил к столу нескольких известных социологов и филантропов, то нашлись люди, которые говорили, что великий день социального переворота уже недалек.

И если престиж правительственной власти, царствующей «божьей милостью», или по праву сильного, еще ослепляет некоторых социалистов, то тем более они будут преклоняться перед всякой другой властью, которая основана на популярном праве частичных или всеобщих выборов. Чтобы завоевать в свою пользу голоса избирателей, чтобы заслужить благосклонность граждан, что с первого взгляда может показаться весьма законным, социалист, кандидат на общественную должность, охотно будет приспособляться ко вкусу толпы, потворствовать ей и даже умалчивать о её недостатках; он будет игнорировать старые споры и антипатии и сделается на время другом и союзником тех, с которыми он всегда находился в антагонизме. В клерикале он постарается увидеть социалиста—христианина, в либеральном буржуа — реформатора; в шовинисте — славного защитника гражданского достоинства своей нации, а в некоторых случаях он будет даже стараться не ​затрагивать​ и «собственника» или «патрона», он постарается представить ему свою программу, как единственную гарантию прочного мира. И «первое мая», которое было некогда символом победоносной борьбы пролетариата против царя — капитала, превращается таким образом в обычный праздник с гирляндами цветов и танцами. В этом заискивании перед толпой кандидат на общественные должности мало по ​малу​ забывает свои ​прежние​ гордые речи в защиту истины и независимое положение бойца, и наружно и ​внутренне​ он совершенно меняется в особенности, когда он наконец садится на обитые бархатом скамьи против покрытой красным сукном с золотой бахромой трибуны, так как тут то именно и нужно уметь приветливо улыбаться, пожимать руки и оказывать услуги нужным людям.

Такова человеческая природа, и было бы абсурдом с нашей стороны упрекать за это лидеров социалистов, которые вмешавшись в избирательную борьбу, мало по ​малу​ превращаются в свободно-мыслящих буржуа: они помирились с окружающими их условиями, которые в свою очередь подчинили их себе. Таковой конец неизбежен, и историк должен только констатировать этот факт и указать на опасность, которая грозит революционерам, бросившимся очертя голову на политическую арену. Впрочем, мы не хотим преувеличивать результаты эволюции социалистов в политиков, так как группа борцов всегда состоит из двух элементов, взаимные интересы которых все более и более разнятся. Одни изменяют своему делу — другие служат только ему, и этого достаточно, чтобы произвести новую дифференциацию индивидов, согласно их действительным склонностям. Точно также в недавнем прошлом мы видели и республиканскую партию расколовшуюся на два враждебных лагеря — «​опортюнистов​» и «социалистов». А эти в свою очередь разделяются на политиканов и ​неполитиканов​, первые стараются смягчить свою программу до возможности принятия её консерваторами, другие отворачиваются от всякого компромисса, чтобы сохранить свою революционную силу и искренность. Испытав временами минуты колебаний, неуверенности, даже скептицизма, они в конце концов оставят «мертвецов хоронить своих мертвых», и сами займут подобающее им место в рядах активных деятелей. Но пусть они знают, что всякая «партия» требует партийных приверженцев, а следовательно требует солидарности как в дурном, так и хорошем смысле: каждый член партии становится солидарным с ошибками, ложью и честолюбивыми поползновениями своих товарищей и руководителей. Только свободный человек, ​присоединивши​ по собственному влечению свои силы к силам других, ему подобных свободных личностей, имеет право не оправдывать и порицать ошибки или злоупотребления своих товарищей. Он будет ответственен только за самого себя.