Приложение. Демократизация экономического планирования

В данном разделе я подытожу те мотивы, которые привели меня к точке зрения, которая может показаться слишком догматичной. Я не стану пытаться описывать французскую систему планирования — каждый согласится, что она в высшей степени технократическая, и известные критики обличали ее как просто средство капиталистического выживания или приспособления. Я лучше попытаюсь ответить, возможна ли демократизация планирования или же планирование должно в конечном итоге остаться технократическим, несмотря на все предлагаемые паллиативы. Что касается фактов, я ограничусь напоминанием, что сегодня не существует никакой демократической системы планирования. Советское планирование остается просто тем же техническим, несмотря на видимость народного участия. Что касается югославского планирования, столь часто приводимого в качестве образца, то совершенно верно, что народное участие здесь сравнительно более реально (хотя и чрезвычайно ограничено теми незначительными возможностями выбора, которые указаны техницистами), но обычно признается, что югославские планы весьма неэффективны и большей частью не выполняются, и это несомненно обусловлено самим методом их выдвижения [160]. Вместе с тем, ставя вопрос, я не рассматривал его на абстрактном доктринальном уровне, где возможно отыскать любые решения, а имел в виду действительность западного человека и существующие группы. Если мы размышляем о человеке интеллигентном, разумном, который контролирует свои эмоции; если мы размышляем о человеке информированном и заинтересованном в экономических проблемах; если мы размышляем о политических партиях и профсоюзах, которые руководствуются в своих действиях демократией и свободны от мелочных интриг и преданы общему благу, тогда не возникает практически никаких проблем в деле демократизации планирования. Однако действительность, с которой мы имеем дело, носит совсем иной характер и останется такой надолго, если не навсегда. Об этом можно заключить из того обстоятельства, что пока нет никаких намеков на изменения в этом направлении.

***

Что имеется в виду, когда ведутся разговоры о демократизации планирования? [161] Пишущие по этому вопросу дают очень различные ответы. Для одних демократизация — это широкий выбор программ планирования заинтересованными партиями, самими гражданами. Для других авторов — это решение, которое должен принимать парламент. И часто один и тот же автор путается на протяжении своей работы и, как если бы проблема была одной и той же, смешивает гражданина с его избранными представителями, смешивает решение заинтересованных партий с решением парламента. Некоторые подходят к проблеме гораздо более строго [162] и не только считают, что общий выбор должен быть предоставлен политическим деятелям и только затем уже быть передан для составления плана техницистам, но и желают приобщить парламент к участию во всем этом мероприятии на всех ступенях выработки плана. Это, конечно, единственно серьезная позиция: политический деятель призывается к активному участию на уровне предварительного изучения, на уровне составления проекта, разработки целей, выбора методов выполнения и, наконец, к осуществлению контроля. Впоследствии я обращусь к рассмотрению затруднений и изъянов, связанных с этими предложениями.

Другой аспект демократизации заключается в участии профсоюзов в подготовке плана. Но здесь я нахожу наличие множества различных мнений. Вопрос здесь сводится в конечном счете к степени участия, признаваемой обычно неудовлетворительной, во всяком случае во французском планировании; однако наивысшая степень такого участия привела бы к тому, что вся власть в деле планирования переместилась бы на сторону профсоюзов, а техницистам пришлось бы оставаться просто исполнителями приказов [163].

Следующая точка зрения — а она-то и получает растущее признание — учитывает важность местных советов. Регионализация планирования представляется способом его демократизации, потому что на региональном уровне можно легче обнаружить местные нужды и возможности и потому что на этом уровне принятие и исполнение планов может приобрести человеческий аспект; может приобрести ту гибкость, которую техницист не способен придать планированию. Следует не упускать из виду еще один — последний — аспект демократизации: гибкость административных структур, их приспособляемость к нуждам планирования, их чувствительность к этой проблеме; администрация ведь может в известной мере представлять и демократическое государство, и заинтересованные партии.

Каждый подчеркивает, конечно, необходимые условия демократизации: техницисты не должны питать симпатии к специфическим интересам и к господству экономического класса [164]; нужны просвещенные граждане и депутаты, которые хорошо информированы, имеют опыт принятия решений, руководствуются стремлением к общему благу, готовы сотрудничать с техническим аппаратом и способны контролировать развитие планирования системы. Я не стану подчеркивать, что эти условия почти невыполнимы. Даже то, на чем настаивает каждый, — знание экономических проблем и необходимость делать определенный выбор [165] — представляется мне почти неосуществимым на основаниях, которые отмечались мною в другом месте [166]. Но я не стану останавливаться ни на этом моменте, ни на традиционной теме некомпетентности политических деятелей.

Группа фактов, которая продолжает производить на меня глубокое впечатление, снимает противоречия, обнаруживаемые у авторов — восторженных поборников демократизации планирования. Так, в работе "Государство и гражданин" мы находим положение о том, что план может быть "способом придания эффективности участию граждан в экономическом управлении". Автор этого высказывания продолжает затем весьма забавным способом доказывать это свое положение, утверждая, что план 1) есть выражение социального ограничения, 2) он недемократичен по своей сути, 3) его положительная ценность заключается в стабилизации экономики, в оправдании жертв, требуемых от рабочего, в его способности сделать сносным для нас мир организации. Я усматриваю в этом не преддверье свободы, а просто способ сделать необходимость приемлемой.

Точно то же в случае с Мендес-Франсом: мы находим, что он помещает функцию планирования за пределы всякого политического выбора; планирование должно быть направлено на реализацию следующих задач: "Ликвидацию очевидных отклонений, преодоление депрессий и спадов, чтобы иметь максимально возможное, неуклонное и быстрое расширение и усиление экономики". Но как можно не замечать, что эти "предварительные условия" планирования, эти безоговорочные навязывания задач беспрецедентно ограничивают возможности политических решений? Это является частью "ограничений сверху", о которых я уже упоминал.

Турен также говорит о необходимости понять "непредвиденные нужды, идти навстречу которым может представиться делом первейшей важности с точки зрения определенной концепции человека".

Как можно не замечать, что если встает вопрос о непредвиденных нуждах, то не просто какой-либо гражданин должен завоевать признание справедливости этой ориентации и даже не политический деятель, твердо придерживающийся своей группы и ее интересов. Техницист (не обязательно тот, который занимается планированием, но тот, который занимается урбанизмом, гигиеной, социальной психологией и т.д.) и, в более общем плане, просвещенная элита — вот кто завоюет признание в пользу этой ориентации планирования, учитывающей столкновение с непредвиденными нуждами.

Подобным же образом, если планирование должно быть предназначено для того, чтобы "создавать новые потребности, формировать привычки, направлять саму жизнь" [167], то ясно, что ни народ, ни политические деятели не станут вырабатывать решения в этом направлении. В дополнение к этому тот же самый анализ (подобно тому, как Массе указывает на необходимость "пробудить людей к мышлению") подтверждает необходимость концентрировать средства давления на общественное мнение, "чтобы заставить его ориентироваться в правильном направлении и принять план"; вряд ли стоит говорить, что нет ничего менее недемократического, чем это.

Эта статья по крайней мере написана честно. Но явно никто не замечает в ней противоречия между демократизацией, представленной как один из возможных путей, и использованием средств давления на общественное мнение. И вот наконец самый поразительный пример этих противоречий: "Планирование не может ставить своей целью создание человеческого существа, невозмутимого в своем спокойствии" [168].

Далее следует описание типа того человека, которого планирование не должно создавать, но этот-то тип человека как раз и представляется идеалом, которого желают как западный человек, так и политические деятели. Начиная с этого момента, когда бы ни упоминался вопрос о де-мократизации, каждый раз отвергается тип человека, кого как раз и требует демократия (не потому, что это демократический тип, а потому, что он соответствует популярному представлению о нем). В таком случае на планирование возлагаются благородные цели, но эти цели проистекают из элитарного видения того, какими должны быть люди.

Ту же самую тенденцию мы обнаруживаем у Лебре [169]; те же самые предрассудки относительно планирования, находящегося за пределами действительно демократического участия, обнаруживаем и у этого автора, когда читаем, что в самих целях и в принятии решений должна быть сохранена культурная и духовная жизнь. С этим я совершенно согласен, но я сомневаюсь, что такой результат может быть достигнут народным голосованием по поводу направления планирования или включением политических деятелей в разработку плана.

Эти противоречия представляются мне в высшей степени показательными, и они свидетельствуют: в конечном счете невозможно поддерживать требование действительной демократизации.

***

Народу или парламенту могло бы быть представлено несколько возможных видов выбора — или, прежде чем приступить к планированию, должно быть избрано его общее направление, или же следует обратиться к техницистам с тем, чтобы они выдвинули ряд предложений, из которых можно было бы выбирать. Во втором случае очевидно, только парламент был бы подходящим органом для выбора. Но что касается предварительного общего решения, я уже вижу очертания оппозиции, возникающей прямо на стадии формулирования. В политических речах предлагается элементарный выбор, например: между атомной бомбой и жилищным строительством, между капиталистической формулой и социалистической концепцией отношений частной собственности и труда (это реальные примеры). Здесь мы встаем лицом к лицу с простыми пропагандистскими предложениями, которые не имеют ни-чего общего с возможным выбором в деле планирования. Мендес-Франс ставит вопрос в терминах обострения выбopa, который следует предпринять: темпы экономического развития, равная важность труда и досуга, потребление и инвестиции; следует принять решение о приоритете индивидуальных или коллективных предметов потребления, о распределении капиталовложений между различными отраслями производства и об установлении пропорций в этом распределении по секторам и по областям. Здесь приходится сталкиваться с необходимостью принимать действительные решения, такие, которые реально включаются в планирование. Но можно ли тогда всерьез настаивать на том, что такого рода решения должны приниматься гражданином?

Я уже отмечал, что почти все исследователи предполагают, что потребитель — это разумный и компетентный человек, способный без всякой помощи со стороны делать политический выбор, что такой человек имеет ясное представление о будущем. Но состоятельно ли это предположение? Я не могу принять широко распространенное решение проблемы компетентности и вынужден согласиться с Фришем [170] в том, что "существо нынешних проблем лежит за пределами понимания среднего человека... Несмотря на невиданную экспансию средств коммуникации и инструкций, его знание сократилось по сравнению с тем знанием, которое необходимо. Техника достигла такого уровня, что важные детали сельскохозяйственной политики Европейского Экономического Сообщества, например, не могут привлечь к себе действительного внимания и решительного воздействия со стороны правительств. Они суть составная часть сферы действия техницистов, которым большинство министров должно доверять. Как может при таких условиях гражданин принимать участие в политике?" Я не стану акцентировать внимание на этой теме.

Выше я упомянул, что гражданина следует привлечь к осуществлению выбора общей ориентации.

Предварительный вопрос, очевидно, касается того, кто будет определять соответствующие выборы и характер этих выборов. В конце концов можно выбирать что-либо из тысячи различных целей и направлений. Следовательно, надо подготовить предварительное решение о цели каждого выбора. Если этот выбор возложить на политических деятелей, это непременно будет тип выбора между "атомной бомбой и жилищным строительством" или даже "величие Франции или застой".

Чтобы сделать действительный экономический выбор, следует вновь обратиться к техницистам, дабы узнать о разветвлениях выбора, которые основываются не на полете воображения и не на идеологии, а на конкретных возможностях реализации, о которых может знать только техницист. Обычное популярное изречение гласит, что выбирающие должны быть правильно информированы о предмете выбора, а первейшей задачей технициста будет исчерпывающее и простое объяснение содержания проблемы. Таким образом, уже предварительное техническое вмешательство определяет очертания плана с точки зрения возможностей. Но даже если дано простое объяснение, можно ли полагать, что гражданин соответствует назначению делать выбор?

Небольшой пример (который я приводил раньше, но обращаюсь к нему снова, потому что, на мой взгляд, он важен) прольет некоторый свет на эту иллюзию возможности граждан самим определять "великие цели", оставляя на долю техницистов лишь выбор способов и средств: проблему четвертой недели каникул. Альфред Сови (чья вера в демократию вне подозрений и все работы которого написаны в рамках очерченной выше схемы) написал в "Sud-Ouest" (1963, 17, 18 янв.) две статьи с целью показать среднему читателю, в чем именно состоит проблема, и настаивал, что необходимо предпринять определенные выборы, т.е. попытался показать, что решение не можетбыть ни "политическим", ни предметом страсти или демагогии: вопрос стоит о конкретных экономических вещах. Это были превосходные статьи. Но, сделав небольшой опрос читателей "Sud-Ouest", я смог установить, что средняя читающая публика (не из числа студентов и профессоров, которые уже были в известной мере знакомы с проблемой) плохо осведомлена: лишь 3% опрошенных прочитало обе статьи. Кроме того, в статьях Сови уже отмечает, что если будет предоставлена четвертая неделя каникул, то это приведет к известным ограничениям, например, к сокращению жилищного строительства и строительства школ, кроме того, вероятно, даже и большим затратам. Сови приводит некоторые примеры, а затем заключает: "Здесь не место описывать подоплеку этого решения". Иными словами, "страна" сама должна выбирать. "Страна должна предстать перед ясными и недвусмысленными выборами" (превосходно!). Но... цель этих выборов не может быть сформулирована здесь, т.е. в двух газетных статьях. Но тогда мы должны задать вопрос: где же, в таком случае, будет описана подоплека решения? В длинных и нудных исследованиях, учитывающих все соотношения и следствия, т.е. в работах, вовсе не доступных для неспециалиста, который далек от понимания даже ясных, простых статей. Даже если не принимать в расчет тот факт, что информация может иметь сомнительную достоверность, равно с большим числом выборов возрастают трудности в деле выбора для среднего гражданина, поскольку он в большинстве случаев будет сталкиваться с элементами выбора, которые имеют для него одинаковую важность.

В дополнение к этому приходится сталкиваться не только с интеллектуальной неспособностью, беспомощностью, но и прежде всего с непроизвольными инстинктами. Предложите на рассмотрение какого-нибудь гражданина хотя бы вопрос о продлении оплачиваемого отпускало четырех недель, и ничто не помешает ему принять решение в пользу этого предложения. Если вы предложите выбор "автомобиль для каждого или более развитая социальная структура", то решение будет сделано в пользу последней; но если проблема более сложная, как можно будет разобраться в ней? Пьер Боше прав, когда говорит, что "французский потребитель энергии подвергнут опасности принять иррациональный выбор между углем за умеренную цену, электричеством по маргинальной цене и нефтепродуктами, цены которых зависят от множества факторов, включая транспортировку" [171].

Если спонтанный выбор иррационален, то что произошло бы в том случае, когда у потребителя спрашивали бы совета с целью произвести теоретический выбор из данных гораздо более сложных? В действительности разумная система планирования должна быть готовой к столкновению со спонтанными выборами, должна действовать как отклик на "очевидные" требования и отделить себя от идеологических решений. Может быть, и верно, как говорит Дево, например, что в планировании жилищное строительство должно идти впереди автомобильного производства, но в обществе, становящемся все богаче, жилищное строительство также должно оплачиваться по его реальной стоимости растущим числом семей [172], что не было бы принято с легким сердцем массой потребителей. А Франсуа Перру пишет, основываясь на фактах, что поддержка плана была бы немыслима, если бы не было объявлено об увеличении инвестиций за счет роста потребления, и т.д [173]. Конечно, всегда следует отвергать рациональный и технический характер планирования и отдавать предпочтение широким идеологическим решениям, риску, но в таком случае давайте прекратим разговоры о планировании! Но мы все же должны говорить о нем, потому что все общества обращаются теперь именно к такому способу организации.

Наконец, совершенно иллюзорно — несмотря на исследование Массе, посвященное Пятому плану, — представление о том, что круги граждан могут быть ознакомлены с предстоящими решениями. Лишь незначительное число различных специалистов сможет играть роль и оказывать влияние, да и то ограниченное, на принятие решений.

Более того, почти все сказанное мною о среднем гражданине остается верным также и по отношению к депутату, представляющему своих избирателей, т.е. к человеку, компетентность которого едва ли превосходит компетентность "верхушки среднего класса". Но здесь мы сталкиваемся с новыми проблемами: как могут политические деятели быть действительно связаны с системой планирования?

Нам правильно указывают, что это могло бы иметь место не только на уровне общих решений, но также и на всех ступенях выработки плана. Для предварительного изучения политический деятель отобрал бы документы, представляющие ценность, и статистические данные и проанализировал бы их с точки зрения их объективности. Что касается предвидения, то роль политических деятелей оказалась бы здесь подходящей, поскольку техницисты несведущи и не уверены в этих вопросах и поскольку проекты носят рудиментарный и конъюнктурный характер; в конечном счете политические деятели должны быть связаны с планированием [174].

На деле мне это представляется не очень убедительным; мне кажется, что данное заключение трудно счесть необходимым следствием из посылок. Эти последние могут быть правильными, но они не оправдывают вмешательства политических деятелей: чтобы принимать решения и критиковать предпосылки (а иначе и невозможно войти в суть экономического планирования, которое является очень трудным делом), потребовалось бы вмешательство скорее интеллектуалов и философов, чем политических деятелей. Это ведь вопрос не компетентности, а общего интеллектуального подхода.

На третьей стадии, которая связана с планированием в собственном смысле слова, с расчетами, со способами согласования и координирования, лучше всего решать может "нация" (профсоюзы, потребители, партии и т.д.). Некоторые люди вносили предложения о том, чтобы народ вмешивался в парламентские дебаты; эти дебаты должны приобрести, насколько это возможно, широкий и глубокий характер. Но здесь мы сталкиваемся со всеми трудностями, на которые мы указывали в связи с постановкой вопроса о консультировании у общественного мнения. Поэтому Казес полагает, что должна быть достигнута действительная подготовленность политического аппарата, с тем чтобы его персонал оказался психологически приспособленным (он говорит об интеллектуальном перевоспитании) и подходящим для вовлечения в подобную работу [175]. Конкретно могут представиться только две возможности.

Или действительно очень широкие дебаты, повсеместные консультации, и в этом случае они не могли бы ограничиться парламентскими спорами; действительно, почему надо спрашивать мнение только у профсоюзов и партий? Ведь это вопрос коренных решений, касающихся человеческой жизни, университетов, церквей, семейных ассоциаций, философских обществ, многочисленных групп художников и писателей, а если это так, то дело представляется мне гораздо более сложным. Но в таком случае консультации приведут к небывалой какофонии. А кто же будет решать? И исходя из каких соображений?

Ясно, что большинство аргументов во всех отношениях будет весьма существенным, и политическим деятелям придется возвратиться к своим собственным политическим доводам, которые представляются не очень-то надежными и убедительными критериями, или же им придется основываться на том, что сами техницисты считают в конечном итоге предпочтительным из всего набора предлагаемых вариантов. Мне представляется, что самые разносторонние консультации в этом духе возвратились бы на отзыв и суд техницистов, весьма "просвещенных" сотнями различных мнений.

Или — вторая возможность — можно поразмыслить о создании ассоциации депутатов, которые были бы заняты составлением плана. Но тогда случится то, что всегда происходит во всех технических комиссиях: сначала политический деятель или интеллектуал не вмешивается в дискуссию и не решается выражать свое мнение, потому что техницист имеет (как кажется) неотразимые, неопровержимые доводы; со временем же политический деятель, который продолжительное время был на своем посту, становится специалистом и обретает подлинную компетентность. Но в то же время он приобретает и новую точку зрения и склад ума, сходный со строем мышления технициста. Но это все же не техницист, возводящий в общую концепцию идеи политического деятеля, а политик, который заимствует у технициста его глобальный взгляд и его мотивации. С этого момента решения в действительности перестают быть больше решениями политического деятеля.

По этой причине, если мы присмотримся, тот, кто рекомендует передать право решения парламенту, имеет очень мало чего предложить конкретного; и он удаляется со сцены, пока произносятся общие формулы, чтобы иметь возможность наблюдать с институциональной точки зрения процесс превращения их в факты [176]. Всегда вызывает удивление разрыв между жизненностью и явной правомерностью формул демократизации и возможностью предлагаемых практических действий.

Теперь мы обратимся к техническим трудностям, вытекающим из самой природы планирования.

Мы приходим еще к одному аспекту парламентарного вмешательства: к голосованию по принятию плана после того, как он получил техническую разработку. Каждый согласится, что план, поскольку он выдвинут, есть целое, части которого тесно связаны. Каждый элемент плана занимает соответствующее место, выполняет определенную функцию, так что в плане ничего не может быть изменено. Если в нем что-то изменено, то все остальное также подлежит изменению. Следовательно, голосование должно проводиться не по частям плана, а по плану в целом. Таким образом, по необходимости приходится голосовать либо "за", либо "против" плана, но без каких-либо изменений в нем.

тобы избежать этого, предлагают, чтобы планирующая комиссия разрабатывала ряд планов, между которыми парламент мог бы выбирать. Хальф предлагает представлять пять или шесть планов развития с приложением анализа каждой из задач, большого числа составляющих элементов и директивами для местного планирования.

Эта система могла бы показаться наиболее серьезной и дала бы парламенту возможность действительного выбора. Но здесь встречается новое затруднение: когда нам предлагают пять проектов плана, мы видим лишь очень ограниченное число расхождений между ними. Если, например, сохранено лишь пять основных пунктов, представленных в законе от 4 августа 1962 г., и они были бы поставлены на голосование, и если по поводу каждого из этих пунктов было представлено всего по два различных проекта, то это в действительности превратилось бы в наброски плана. Как мог бы тогда парламент приняться за действительное обсуждение этих двадцати пяти набросков; и если бы этого не произошло, если бы они были сведены к пяти, кто произвел бы этот предварительный отбор? Вполне очевидно, что не кто иной, как плановая комиссия, которая опять-таки осталась бы хозяином положения как в деле принятия решений, так и в выборе направления. Все это показывает, в какой мере политики действительно участвуют в парламентском обсуждении и, более того, что можно сказать об их способности принимать решения; все это ненадежно и вряд ли осуществимо.

То же самое мы должны сказать и о профсоюзах. Все указанные выше трудности встречаются также и здесь. Особенно перед профсоюзами стремительно вырастает насущная потребность в узких специалистах в связи со всякой настоящей дискуссией, которую предстоит вести с техницистами по проблемам планирования. И тогда мы обнаруживаем то же самое развитие, которое мы отметили, говоря о политическом деятеле.

Что касается профсоюзов, то существует, кроме того, еще одно затруднение.

В общем, позиция тред-юнионистов ясна: они желают принимать участие в составлении плана и даже играть преобладающую роль в этом деле. Но если — когда работа техницистов закончена и парламент проголосовал — результат не вполне удовлетворяет их, они хотят освободиться от обязанности выполнять этот план. Они не желают больше чувствовать себя связанными этим планом. Данная ситуация хорошо освещена в статье "Экономика и гуманизм", где показано, что профсоюзы непригодны к тому, чтобы "определять новые задачи" и "глубоко проникать в сущность сложных актуальных проблем", потому что они по существу исходят из ложных посылок, касающихся экономики [177]. Они полагают, что единственная проблема, которая все еще стоит, — проблема прибавочной стоимости, и что удовлетворение нужд зависит от повышения заработной платы, — оба этих экономических понятия ныне вышли из моды. Теперь планирование, даже если оно не "капиталистическое", с простой технической точки зрения не может основываться на тех устаревших представлениях, которых придерживаются профсоюзы. Кроме того, легко понять позицию политических деятелей, которые, полагают, что если профсоюзы желают принимать участие в разработке плана, то они обязаны также и выполнять этот план; политические деятели считают, что здесь подтасован "квазиконтракт", что нельзя каждый раз умывать руки и переходить снова в оппозицию [178]. Но если они поддерживают план, то это значит, что профсоюзы откажутся от своей политики агитации и от своих требований, откажутся в пользу реализации плана, и в этом случае они потеряют престиж и значение в рабочем классе. Если же они, наоборот, вынуждены будут любой ценой поддерживать свой оппозиционизм и настаивать на своих притязаниях, то вряд ли можно будет принять их сотрудничество в деле планирования — это было бы несерьезно. Можно видеть, таким образом, что проблема далека от ясности и очевидности, как это угодно утверждать некоторым.

Наконец, остается вопрос, связанный с демократизацией при помощи профсоюзов. Чтобы какая-либо демократизация вообще могла иметь место благодаря участию профсоюзов, необходимо, чтобы профсоюзы сами были построены по демократическому принципу (об этом см. главу IV).

Подведем итог: методы демократизации, участия политических деятелей в планировании, решения о выборах на политическом уровне оказываются при ближайшем рассмотрении в высшей степени иллюзорными и безрезультатными.

Но следует рассмотреть последнюю группу вопросов: препятствия, которые причиняются всяким действительным влиянием технической реальности, с которой должен иметь дело политический деятель. Первая мысль, которая приходит в голову, это наличие промежуточных планов, или планов среднего уровня. Становится все яснее и яснее, что приходится сталкиваться с двумя видами планирования: краткосрочным и перспективным. Например, наряду с проблемами рационализации капиталовложений стоит проблема "человеческого материала", который должен иметь определенные навыки и соответствующим образом использоваться. Теперь навыки нельзя приобрести за год или за два. Теперь получает все большее и большее признание то обстоятельство, что необходимо кое-что предвидеть на десять или пятнадцать лет вперед, чтобы обучать персонал, который потребуется в том или ином секторе. Существует очевидная связь между подготовкой кадров и развитием производства [179], последнее становится все больше зависимым от первого.

Для такого рода проектирования никакое политическое решение невозможно: мы предстаем перед фактами и вполне объективными тенденциями, в оценке которых нет места никаким оттенкам в мнениях. Перед лицом детальности и строгости исследований, которые были предприняты в этом направлении [180], нельзя обнаружить, чтобы сюда вклинивались какие-либо дискуссии о ценности этого проектирования, исходящие от неспециалистов. Совершенно ясно, что перспективный план в свою очередь обусловливал все промежуточные планы, которые не могут быть в корне перестроены, например, в случае с подготовкой кадров. План капиталовложений должен быть увязан с ожидаемым периодом. Здесь я обнаруживаю новое подтверждение того, что выше я относил к нижним пределам выбора. Еще один из нижних пределов, который сокращает возможности выбора — равно как и число объектов выбора, — это наличие предшествующего плана.

План не появляется на пустом месте; ему предшествовал какой-то другой план (если не происходит революция, что всегда возможно, и в этом случае политический деятель снова берет верх, но здесь мы покидаем почву планирования). Желаем мы того или нет, существует преемственность между двумя планами: второй обусловлен результатами, достигнутыми благодаря первому. Эта преемственность признается столь необходимой, что Мен-дес-Франс основывался на ней, с тем чтобы ввести свою процедуру в парламент [181] (документация подлежала оформлению за год до принятия законодательного решения и за два года до завершения плана с тем, чтобы можно было проанализировать итоги и предусмотреть новые возможности выбора). Здесь также невозможны резкие переключения, т.е. на деле невозможно каждые четыре года предлагать принятие "великих решений", "основных направлений", "решающих выборов"; какие бы ни произошли изменения в мнениях, для формирования самих фактов нужно определенное время, великие решения чаще всего принимаются на будущее в самом ходе событий и в процессе планирования.

Третье ограничение возможностей, которое я не стану подвергать подробному рассмотрению, состоит в комбинированности техницистского и административного шпарата при обсуждении плана и проведении его в жизнь. На этом уровне политическая власть встает перед лицом единственной действительно грозной силы, возникающей из взаимной поддержки между этими двумя элементами — часто разделенными, иногда противостоящими друг другу, но в данном случае объединенными. Воздействие административного аппарата на план, далекое от того, чтобы быть фактором демократизации, придает администрации такую силу, благодаря которой она может с легкостью избегнуть влияний политического деятеля [182]. Комбинация двух указанных элементов порождает исключительную эффективность, против которой мало что может устоять.

Четвертая трудность проистекает из того часто отмечаемого факта, что в планировании нелегко провести четкую разграничительную линию между средствами и целями, между великими политическими решениями и их техническими орудиями (т.е. самими планами). Только техницист может, исходя из имеющихся в распоряжении средств, сказать, что возможно реализовать, если иметь перед собой ту или иную цель; и, соответственно, простое техническое формулирование такого-то и такого-то намерения имеет тенденцию к преобразованию его путем элиминирования легковесных, случайных, эмоциональных, "человеческих" элементов, содержащихся в какой-нибудь речи. Простой гражданин, который высказывает свое мнение, не узнает его после того, как пожелание претворилось в действительность, подвергнувшись строгим методам экономических расчетов. Иными словами, формулируя выбор на уровне речи, мнения или чувства, человек не знает заранее о том, каким будет конечный результат в терминах разработанных планов, возможностей потребления, вкладов, общего баланса экономики. В ходе таких расчетов техницист вынужден делать исправления, еще раз пересматривать свою работу, чтобы избежать неувязок и плачевных результатов.

Это приводит нас к последней трудности. Хорошо известно, что часто появляется необходимость произвести изменения и поправки в плане в самом процессе его выполнения — не обязательно из-за наличия в нем ошибок, а просто в силу складывающихся обстоятельств. В таких случаях говорят иногда об "активном" планировании Halff Report. Например, как может быть приспособлен наш план к условиям плохого урожая 1963 г., притоку беженцев из Алжира, оплачиваемой четвертой неделе отпуска и т.д.? Здесь предстоят изменения в плане, которые могут быть произведены только техницистами.

Совершенно ясно, что в процессе выполнения плана невозможно вновь прибегать к консультациям и политическим дискуссиям, эти проблемы обычно чисто технические и предполагают огромное количество изменений в плане; открытие политической дискуссии лишь затемнило бы ситуацию и не привело бы ни к какому решению. Но здесь мы снова видим, до какой степени ограничены вмешательство политической власти и возможности выбора; мы снова обнаруживаем еще один "нижний предел", который несет с собою дополнительную опасность: люди не знают, когда именно должен быть сделан выбор. Только техницист, оказавшись перед необходимостью вмешательства, подходит для решения этой задачи. Но разве этот факт сам по себе не делает всякую полемику ничтожной? Все еще идет дискуссия о том, была ли или нет стабилизация плана 1963 г. полной переменой курса Четвертого плана. Разве здесь не имеется постоянная опасность такой же трансформации? Чего ради должен парламент отвергать такие изменения, если он по существу некомпетентен ни в деталях новых экономических явлений, ни в изменениях, предполагаемых пересмотром плана? По мере того как ситуация разыгрывается в деталях, становится ясно, что анализ не конкретен. И, несомненно, эта проблема встает постоянно; перед лицом точных и конкретных исследований, производимых плановиками, когда бы ни ставилась проблема "политического планирования" отношений или "демократического планирования", мы впадаем в словопрения и абстрактные решения или, гипнотизируя себя словами, удовлетворяемся понятием демократизации — понятием совершенно надуманным.

Нет явного представления даже о простом решении в следующем роде: надо ли в политическом действии начинать с общей дискуссии по всеобъемлющим решениям плана или же с дискуссий по отдельным вопросам в различных группах и секторах общества, чтобы обрести представление о требованиях и нуждах? Нетрудно видеть, что эти два различных подхода приведут к совершенно различным результатам. Вот почему в этом пункте мне трудно согласиться с Мейно, когда он говорит: "План — это инструмент управления, который становится фактором технической власти, когда его разработка и выполнение находятся вне надзора и вмешательства политического руководства" [183].

Я полагаю, что это присуще самой природе планирования. Мейно также склонен добавить: "Несомненно, что сама природа планирования и предполагаемая ею стройность и связанность делают подобные мероприятия более трудными. Нельзя ожидать, что имеются пути удовлетворительных решений с первого раза; примирение между тем, что "политически желательно" и "технически осуществимо", оказывается трудновыполнимым; но было бы серьезной ошибкой отдавать раз и навсегда дело планирования техницистам..." Верно, и мне очень бы хотелось, чтобы решение было найдено, и я, впрочем, без удовольствия, взираю на это возрастание власти техницистов, хотя мне кажется еще более опасным стремление удовлетвориться просто словами и отговорками. Но Мейно не идет на это.

Закончив этот анализ, я прихожу к заключению, что формула о демократизации планирования (или соединение политики и техники в планирующей системе) служит характерным примером политической иллюзии, пустых словесных выкрутасов. Утешительно то, что человек приходит к их осознанию, когда оказывается перед реальным возрастанием этого фактора планирования и задумывается над последствиями, ставящими демократию под вопрос.