ГЛАВА X. Индивидуальная личность и Общество.

Из того, что анархисты, противники высшей власти, хотят полного перерождения современного общества, выведено заключение, что они враги общества вообще. Их обвиняют в том, что они стремятся к возврату в первобытное состояние.

Анархисты знают, что человек не может жить изолированным, и что люди должны ассоциироваться, для того чтобы наилучшим образом использовать свои силы; поэтому анархисты хотят, чтобы общественная организация была основана на солидарности, а не на антагонизме, и оставляя в стороне воззрения прежних социологов и современных политико-экономов, принялись за изучение такой системы общественного строя, при которой общество приспособляется к потребностям индивидуумов, а не индивидуумы к произвольно организовавшемуся обществу.

Согласно учению буржуазной политической экономии, индивидуальная личность не что иное, как крошечная частица общества, которое представляет собою сложный живой организм, вмещающий в себе все человечество. Индивидуум есть только клеточка в этом организме и так как по теории политико-экономов — клеточка — деление организма, то и единичный человек, следовательно, должен быть в полном подчинении у человеческого общества.

Исходя из этой точки зрения апологеты буржуазии силятся оправдать заработную плату и зависимое положение пролетариата. Для них общество есть мировой организм, эволюционирующий и имеющий право ради своего развития переделывать по своему усмотрению индивидуумов, составляющих его существо. Критерием эволюции и прогресса общества служит, по их мнению, неслыханная роскошь, проявляемая привиллегированным меньшинством, которое сосредоточило в своих руках капитал и безумно расточает миллиарды ради того, чтобы их блеском ослепить толпу.

А что роскошь меньшинства окупается ценою древнейшей нищеты большинства, что накопление капиталов в руках немногих происходит в ущерб тем, кто их вырабатывает своим трудом, об этом они не думают!

Пусть миллионы умирают от голода, лишь бы безработица происходила вследствие переполнения магазинов, лишь бы капиталы Ротшильдов, Вандербильдтов, Джей Гульдов и Макаев доказывали, что общество богато! оно так богато, что из-за избытка продуктов вынуждено вести войны с «дикарями» с целью заставить их носить штаны, в то время, как идеал этих несчастных — ходить с непокрытой задней частью тела и без рукавов! Так богато, что отдельные лица швыряют миллионами и не знают, на что тратить свои доходы.

На основании таких именно рассуждений проповедуют людям, что они должны уважать существующие социальные учреждения; что масса обязана жертвовать собою ради частных интересов, и что отдельные люди, ради сохранения своей доли благосостояния и безопасности, должны защищать привиллегии эксплуататоров против тех из товарищей по неволе, которые, будучи дальновиднее их, хотят изменить современный строй.

На самом деле, социальный строй является для человека орудием освобождения его от сил природы; средством расширить поприще его деятельности, развить в нем самостоятельность и силы, необходимые для преодоления препятствий, а равно и средством уменьшения до минимума количества времени, нужного на производство предметов первой необходимости, вследствие которого труд стал бы удовольствием, а не наказанием, каким он является в. настоящее время.

Как далеко мы ни возвратимся назад в истории человечества, мы застаем людей, соединившихся в ассоциации; среди самых некультурных народов, не имеющих истории, и там видим группировки в несколько человек или семейств.

Изучая доисторические времена, мы находим следы таких ассоциаций за несколько тысячелетий до нашего времени.

В какой период своего развития человек начал искать общества ближних? В какую эпоху он почувствовал потребность соединить свои силы с другими, чтобы одолеть врага или положенные природой препятствия? Было ли это в каменный период, или раньше, когда его человеческая натура едва лишь начинала выделяться из первобытного животного состояния; или еще раньше, когда ничто не дозволяло предчувствовать под грубой оболочкой животного будущего властелина мира, который в гордости своей отречется от своего происхождения? — все это для нас безразлично.

Для нас индивидуум предшествовал обществу, и не он должен покоряться произвольно установленным порядкам, а порядки эти должны быть приспособлены к его развитию.

Нет сомнения, что первые ассоциации людей или антропопитеков были временные и основанные на абсолютном равенстве. К ним влекло отдельных индивидуумов, вероятно, бессознательное еще чувство общественности, и наверно то, что в ассоциациях они находили себе более спокойное существование и лучшее возмещение понесенных трудов, так как продукты распределялись по потребностям, по крайней мере, главным потребностям, сообразно с добытыми результатами. Опыт перехода от природного изолированного состояния к ассоциации показывает, что будущий человек тогда уже понимал или предчувствовал, что только путем соединения всех сил с силами ближних он сможет в борьбе за существование устоять против врагов, вооруженных лучше, чем он.

То обстоятельство, что мало-по-малу человек дал себя поработить и подчинился власти и эксплуатации, навязанным ему несколькими индивидуумами, которых он признал своими главарями, не означает прогресса, а наоборот, доказывает если не полнейший регресс, то во всяком случае задержку и замедление прогресса, ибо с того дня, в который появились главари, одна часть сил стала уходить на поддержание их авторитета, а другая часть или тратилась на борьбу против него, или была парализована самим фактом его существования. Таким образом терялась напрасно сила, которая могла бы быть лучше использована на борьбу с враждебными явлениями окружающей природы.

Из того, что более сильные и более ловкие индивидуумы сумели обратить в свою исключительную пользу эти зачаточные ассоциации, в ущерб прочим сочленам, не следует, что эксплуатация их законна.

Если первые опыты были направлены на неверный путь, то это не значит, что так должно быть и впредь; если наши предки были настолько наивны, что стерпели ярмо, надетое на них тогдашними эксплуататорами, или были слишком слабы, чтобы сопротивляться им, то неужели мы, нынешние их потомки, понимающие свои права и сознающие свои силы, будем продолжать нести это иго.

Такая теория была бы черезчур удобной. Даже в обществах в мире животных, на которые нам указывают, когда хотят доказать целесообразность власти, даже там нет того, чтобы индивидуумы соглашались работать для своего главы, удовлетворять все его прихоти, каковы бы они ни были, терпеть лишения, и недоедать, в то время как он истреблял бы и расточал продукты труда всего общества.

У пчел и муравьев, как мы уже видели в одной из предыдущих глав, существует специализация работы, и индивидуальная личность дифференцировалась в отдельные типы. Так как интеллект не дал им изобресть орудия из неодушевленной материи, независимые от их организма, то таковые заменяют им члены их тела, и эти члены-орудия, развиваясь в направлении специализации, повлекли за собою соответствующее изменение всего организма. Изменения эти передавались от поколения к поколению, и таким образом выработалось, в среде одной и той же разновидности, несколько различных индивидуальных типов, которые представляют как бы отдельные разновидности.

Однако дифференциация способностей и специализация труда отнюдь не допускают подчинения какой бы то ни было власти; каждый индивидуум работает согласно своей природе на общее благо, потому что общее благо есть и его собственное; каждый участвует в труде сообразно своим способностям, но за то участвует и в потреблении съестных запасов, сообразно своим потребностям. Когда муравей голоден, он трогает своими щупальцами сытого товарища, и тот отрыгивает ему части пищи, содержащейся в его желудке, и если бы один из них вздумал расточать запасы общины, то товарищи не замедлили бы проучить его.

Мы не требуем от представителей буржуазии, чтобы они были столь же предупредительны, как муравьи, и когда говорим, что заставим их отрыгнуть, то конечно в другом смысле. Но они, которые даже в мире насекомых ищут аргументов в защиту буржуазного строя, они не должны бы забывать, что эти крошечные животные не терпят паразитизма своих собратьев и умеют предупредить его!

У пчел мы находим один класс индивидуумов, который можно сравнить с современной золотой молодежью; это сброд веселых виверов, единственное времяпрепровождение которых составляют любовь и продолжение рода. Подобно современным молодым представителям буржуазии, эти аристократики живут плодами чужого труда и сами никогда не работают. Правда, в свое оправдание они могут сказать, что ввиду специализации труда, и так как рабочий класс состоит из выродившихся самок, они нужны для населения улья, ибо без них невозможно нормальное продолжение рода. Но несмотря на такое оправдание, по исполнении их назначения: оплодотворения самки, рабочие спешат убить их, чтобы не кормить ненужных дармоедов.

А пчелиная царица, являющаяся якобы эмблемой монархической власти! и она вынуждена была сойти с высоты и довольствоваться ролью, более скромной, но за то и более полезной.

Те из ученых, кто более заботится о правильном освещении фактов, чем о поисках за оправданиями для сильных мира сего, распределяющих пенсии и награды, признали по тщательном изучении жизни улья, что якобы царица — не что иное, как мать небывалой среди людей плодовитости, ибо она в буквальном, а не только в переносном значении слова, мать своего народа. Если за ней более ухаживают и лучше кормят, чем прочих, и если она как будто не принимает участия в трудах общины, то это только потому, что у ней есть гораздо более важная работа: беспрерывно класть яички, чтобы обезпечить потомство для колонии.

Возьмем простейшую ассоциацию среди млекопитающих, напр., жвачных. Стадо, состоящее из самок и молодежи, под предводительством матерого самца — вот и все общество. Но и здесь никто не работает для прокормления так называемого вожака. Единственная его привиллегия — это исключительное право на ласки самок, не оспариваемое у него молодыми самцами.

Зато на нем лежит обязанность заботиться о безопасности стада, в то время как оно пасется и молодые играют; он обязан подавать сигнал при приближении врага, быть последним при отступлении и защищать тыл.

Когда молодые самцы выростут, они отобьют у него самок, и если он достаточно еще силен, то прогонит их из стада и будет вынужден довольствоваться остатками своего гарема. Но и здесь мы не видим ни следов власти, ни эксплуатации.

У одних только муравьев мы находим следы эксплуатации в виде рабства; но это рабство только относительное, ибо рабами являются исключительно рабочие муравьи, принадлежащие к другой разновидности и взятые еще куколками. Они рождаются у своих повелителей и не могут себя считать принадлежащими к одной с ними разновидности, ибо в сущности исполняют только те функции, которые должны были бы исполнять в родном муравейнике.

Везде мы находим солидарность, а если иногда и встречается подчиненность, то сознательная, обдуманная и всегда основанная на согласии индивидуума, а не слепая покорность. Бесчисленные восстания, какими обозначен исторический путь пролетариата, революции против правительств всех времен ясно доказывают, что хотя попытки к освобождению были подавляемы, но чувство независимости никогда не угасало в душе индивидуума, и притупляясь только на время, вновь возгоралась всякий раз, когда этого требовали события.

Следствием предрассудков, привитых воспитанием, было то, что после каждой революции люди возвращались к старым привычкам власти и гнета. С первого момента, как человечество начало себя помнить, оно было всегда управляемо, и поэтому неудивительно, что оно не может верить в ничем не регламентируемую свободу. Но в настоящее время предрассудки падают под ударами, наносимыми им духом критики, и врожденное чувство независимости находит себе надлежащее выражение: человечество не желает больше иметь повелителей и требует свободы.

Итак ассоциация необходима человеку; она условие sine qua non его интеллектуального развития. Но из того, что человек не может жить вне общества, не следует заключать, что он должен приносить себя в жертву ассоциации, ибо общество имеет raison dъêtre постолько, посколько оно выгодно для индивидуума. Если оно ему вредит, то он имеет право уклониться от него, и в таком случае мы должны будем признать, что общество, эта абстрактная величина найденная социологами и политиками, по существу своему не имеет никакого права и никакой власти над индивидуумом; что благосостояние индивидуума ни в каком случае не должно приноситься в жертву обществу; что такие величины, как: власть, собственность, отечество, семья — только орудия, придуманные теми, кому это выгодно, для упразднения индивидуальности человека и эксплуатирования его в их исключительную пользу.

Что общество не имеет потребностей, ему только свойственных, и не представляет собою независимого организма — это очевидно, и все сравнения, которыми хотят нас убедить, слишком искусственны и бездоказательны. Во многих случаях общество можно сравнить с организмом, и сравнение будет более или менее удачно, но полной идентичности не существует.

Индивидуумы ассоциируются ради того, чтобы наилучшим образом использовать свои силы; ассоциация бывает временной или постоянной; взаимные отношения индивидуумов в ней могут быть самыми разнообразными, но все это не создает отдельного живого существа, и, когда во имя этого якобы организма предъявляются какие то особые права, противоречащие правам индивидуумов, его составляющих, то это только доказывает, что те члены ассоциации, которые присваивают себе право управлять обществом, желают выдвинуть вперед свои личные интересы в ущерб интересам прочих членов ассоциации.

Если бы общество было построено на естественном базисе, то социальные интересы не сталкивались бы в нем с индивидуальными; представляя собою конгрегат клеточек, животное не ощущает в себе ни одной потребности, которая вредила бы составным его частицам, разве только в случаях патологических, и тогда результатом является гибель части клеточек, и за нею, как следствие, гибель самого животного.

Таково именно состояние современного общества, настолько неуравновешенного, что в нем не только общественные интересы идут в разрез с индивидуальными, но и частные интересы каждого человека находятся в конфликте с интересами его соседей; это состояние патологическое, порождающее гибель целой массы индивидуумов и вместе с тем вносящее беспорядок в общество и влекущее его к упадку и разложению.

Стремление рассматривать и по-днесь человека, как простую принадлежность общества не мало способствовало заблуждению изобретателей социальных систем, которые приносят свободу человека в жертву ради процветания той или другой системы, ими произвольно придуманной.

Что касается анархистов, то они хотят строить свое здание на истинной природе человека и истинном значении ассоциации, и видят в человечестве только обширное поприще, на котором могут свободно эволюционировать всевозможные темпераменты, идеи и концепции. По их мнению, общество имеет право на существование и развитие постольку, поскольку оно внесет улучшение в жизнь человека, взятого как индивидуально, так и вообще; и поскольку оно будет способствовать его прогрессу, предоставляя полный простор его способностям и не полагая никаких ограничений, вредных его личности, кроме уже существующих в силу естественных условий, среди которых он живет.

Некоторые из социалистов, опираясь на мнении Геккеля, следующим образом стараются оправдать свои централистические стремления:

«Будем рассматривать — говорят они — любой порядок явлений, самого различного характера, напр., космогеническую теорию, согласно которой путем постепенного сгущения материи, свободной и колеблемой волнами вихреобразного движения, возникают небесные тела, коих массы, во взаимной связи, подчинены действию одних на другие; — или: нервную систему, а следовательно и интеллект, которые развиваются по мере концентрации клеточек, распределяющихся по разным подразделениям, вокруг общего органа-центра; — или: речь, которая развивается, начав с последовательного расположения слов, неизменяемых и независимых друг от друга, и кончая изменением смысла в связи с изменением составных их элементов, при чем сами слова изменяют свое значение, сообразно взаимному их отношению — со всякой точки зрения мы видим, что эволюция совершается переходом из состояния свободного в состояние концентрированное, и что по мере увеличения концентрации частиц увеличивается и взаимная зависимость их, т. е. действие частиц становится все менее и менее самостоятельным и независимым от содействия других частиц». (Г. Девилль, «Анархизм»).

Чего только не скажет человек с авторитарным складом ума! Группируясь, клеточки становятся зависимыми друг от друга, и г-н Девилль выводит отсюда заключение, что ни одна из них не может шевелиться без разрешения других. Глубокое заблуждение, господа сторонники власти, очень глубокое! Ассоциируя свои силы, люди, как и клеточки, становятся в зависимость друг от друга только в том смысле, что как хорошее, так и дурное ощущение, испытываемые целым, отражаются на составных частях и, наоборот, ощущение одной составной части передается в большей или меньшей степени целому.

Если бы в конгрегате клеточек, вошедших в состав сложного организма, для одной группы их создалось больше дурного, чем хорошего, — как это произошло в современном обществе с рабочими — то ассоциация не имела бы места, а вы, господа, хотите, чтобы человек с его умом продолжал выносить порядок вещей, которого не стали бы терпеть безконечно малые существа, с самыми простейшими мозговыми центрами.

Из вышеизложенного явствует, что между ассоциировавшимися индивидуумами должна быть самая тесная солидарность, но из этого не следует, что должна быть связана свобода каждого из них; если бы ваши рассуждения, господа, были верны, то оказалось бы, что ассоциация вредна для человека, ибо подавляет в нем индивидуальность, между тем как свобода — общее стремление человечества! Чтобы сохранить независимость, человек, следовательно, долженъ был бы существовать изолированным; вывод столь же абсурдный, как и все рассуждение, из которого он выведен.

Создав себе машины, которыми можно работать после самой непродолжительной подготовки, человек — в противоположность клеточкам и насекомым — избежал необходимости переформировать свой организм. Обладая столь чудным органом, как рука, которой он приводит в движение все машины, придуманные его изобретательным умом, он имеет возможность, не прибегая к индивидуальной специализации, приспособляться ко всем обстоятельствам борьбы за существование.

Способности и концепция бесконечно разнообразны в людях, но не вызывают никаких изменений в организме человека, и делают для него невозможным приспособление к таким наклонностям, каких у него не было в зародыше, и таким образом положение его в обществе не имеет никакого сходства с специализацией труда у клеточек и наличностью бесполых у насекомых.

Впрочем, все якобы научные доводы опровергаются самой буржуазной наукой устами одной личности, которая отрицая власть с научной точки зрения, признает ее в политике и между представителями власти занимала не последнее место.

«Действительно ли существует между ними (многоклетчатыми существами) централизация, о которой говорит г. Геккель? Подразделяются ли в них клеточки на клеточки повелевающие, и клеточки повинующиеся, на господ и слуг? Все известные нам факты дают весьма определенный отрицательный ответ на эти вопросы».

«Я не буду настаивать на очевидно существующей автономии каждой клеточки в многоклетчатом организме. Ни г. Геккель ни кто-либо другой не отрицают существование ее, но важно выяснить в точности ее пределы; тогда мы увидим, что она гораздо шире, чем полагают, и что если верно, что все клеточки зависят друг от друга, то не менее верно и то, что ни одна клеточка не командует над другими, и что даже самые высшие многоклетчатые организмы ни в каком случае не могут быть сравниваемы с монархией либо каким-нибудь другим правительством, авторитарным и централизованным» («Ланессан, Transformation стр. 183).

И дальше:

«Автономия и солидарность; этими двумя словами резюмируются условия существования клеток во всяком многоклетчатом организме, и автономия и солидарность должны войти в основание всякого общества, если таковое будет строиться по образцу, заимствуемому у существующих живых организмов». (Он же, стр. 196).

Нам говорят, что с какой точки зрения ни смотреть на эволюцию, окажется, что она всегда совершается путем перехода от формы хаотической к координированной. Мы, анархисты, говорим тоже самое; нами всегда признавалось, что если индивидуальной свободе будет предоставлена возможность проявляться, то в начале будут происходить явления, кажущиеся нелогичными, но ввиду зла, которое мы терпим от современного строя, основанного на власти, желательнее переносить хаотическое состояние, чем возвращаться к власти, доказавшей уже на деле упорядочения свою полную несостоятельность.

Предоставим индивидуумам свободу ассоциаций, и пусть свободно развиваются идеи, и в очень непродолжительном времени все недоразумения, колебания, ошибки исчезнут сами собою, в силу их вреда для индивидуумов, и воцарятся общая гармония и координированная деятельность всех наших способностей и сил.

Итак, общество не есть организм, существующий сам по себе, и его существование не независимо от существования индивидуумов, его составляющих. Само по себе оно — ничто. Если индивидуумы будут уничтожены, общество перестанет существовать; но если распадется общество, и индивидуумы изолируются, они будут жить плохо, возвратятся в первобытное дикое состояние, и способности их будут регрессировать, но, в конце концов, они все-таки будут продолжать существовать.

Мы видели, что в живых организмах, даже самых высших, клеточки, хотя связанные между собою тесной солидарностью, остаются самостоятельными, и поэтому сравнение сторонников власти неудачно. Теперь увидим, что оно более чем неудачно; оно — нелогично.

Образовать столь значительное скопление, какое нужно, например, для млекопитающего, и выработать такое разделение труда, при котором каждая клеточка занимает определенное место в колонии и исполняет всегда одинаковую долю труда, клеточки могли только при том условии, что в самом начале возникновения агрегации отдельная клеточка не сознавала своей индивидуальности и не имела предрасположения к той или иной работе; если из клеточек одни сгруппировались для образования мускулов, другие — кожи, шерсти, костей, если одни вырабатывают кровь, другие лимфу, желчь, еще другие — мысль, никогда не выходя из своей специальности настолько, что приспособление к другой работе для них до такой степени невозможно, что они атрофируются и гибнут от перемены условий их деятельности, — то все это доказывает их первоначальную пластичность, каковой нет у человека, ибо он сам по себе существо сложное и вполне законченное.

Процесс приспособления клеточек лучше всего изучается на простейших животных. Рассматривая амебу и монеру, простейшие виды протистов, увидим, что эти желатиновидные существа движутся, питаются и размножаются, не имея на то никаких специальных органов. Индивидуум исполняет все функции любой частью своего организма: передвигается, выпуская из тела удлинения, заменяющие ноги; ест, хватая первой попавшейся частью тела пищу, которую обволакивает и растворяет в себе; ради размножения, в средине его делается съужение, которое все более и более удлиняется, образуя два ясно выраженных индивидуума, и когда сегментация совершится, индивидуумы разрываются и представляют собою два самостоятельных организма, во всем схожих с тем, от которого произошли.

Выше описано размножение амебы; у монеры размножение более сложное и проходит через несколько фазисов. Если подняться на несколько ступеней выше по лестнице простейших животных, мы встретим асцидию, у которой индивидуум состоит не из одной клеточки, а из целой колонии клеточек, и в ней функции уже начинают специализироваться. Здесь мы находим наружную кожу, слизистую оболочку, одно отверстие для принятия пищи и другое для удаления отбросов. Но специализация так еще мало развита, и столь недавняя, что можно животное вывернуть наизнанку, как перчатку, и оно будет продолжать жить, при чем наружная кожица заменит собою пищеварительную слизистую оболочку, как будто в жизни животного ничего не произошло анормального.

Возьмем некоторые виды пресноводных гидр; одну такую гидру можно вывернуть и ввести внутрь другой: слизистые оболочки срастутся, и оба животные составят одно, которое будет продолжать жить, не ощущая никакого неудобства от такого соединения организмов, и не подозревая, что с большим правом, чем какой-нибудь самодержец, может говорить о себе во множественном числе.

Можно сделать опыт и в обратную сторону; одну такую гидру разрезать на несколько частей; сколько было кусков, столько явится новых индивидуумов, которые будут жить и дополнять себя, выделив из организма те части, которых не хватает.

Итак, мы видим, что первичные клетки мало-по-малу специализировались в работе и потеряли способность трансформации только вследствие эволюции и прогресса того организма, в состав которого они вошли. Но солидаризуясь с колонией, отдельная клетка, как мы видели, не сделалась ее слугою; солидарность ее с остальными клеточками стала до того тесной, что если она откажется исполнять свою работу, вся колония погибнет, или по крайней мере пострадает, если, конечно, не удалить ее и не заменить другою. Но и сама первая клеточка пострадает, и в этом случае она подчинена принуждению, идущему со стороны естественных законов, управляющих ее существованием, а не несет произвольно наложенное одним классом сочленов ассоциации наказание, между тем в современных обществах законы наказуют проступки против существующего строя, но санкция этих законов так неестественна и так непрочна, что даже те, кем они должны быть приведены в исполнение, не могут сговориться между собою в понимании их. Когда в вашем обществе, господа, каждый проступок против законов повлечет за собою наказание самому себе, без вмешательства тех, кто присвоил себе власть распределять награды и наказания, тогда вы будете иметь право называть свое общество естественным и сравнивать его с живым организмом. Пока же оно воплощение беспорядка, хаоса.

Как мы уже видели выше, идеал политической экономии состоит в том, чтобы специализировать индивидуумов и удерживать их на одной клетке социальной шахматной доски, не давая сойти с нее. С каждым днем рабочий становится менее способным к цельной, законченной работе; с каждым днем он более приспособляется к какой-либо специализации, из которой не предвидится выхода для него: один всю жизнь будет делать булавочные головки и не знать, как заостряются концы; другой всю жизнь будет штамповать на машине кусок металла, не зная его назначения в целом механизме. Вот куда ведет нас буржуазия в надежде, еще более поработить нас труду, который ей будет угодно нам предоставить.

Буржуазные экономисты кричат, что неимущие слишком много плодят детей. Они хотели бы лишить рабочих и этой радости, и так как в силу их системы в мастерские идут женщины и дети, то им хотелось бы уменьшить контингент рабочих-мужчин: можно было бы ограничиваться несколькими для тех работ, где мужчину не могут заменить женщины и дети; таким образом, рабочий мужчина специализировался бы в нескольких работах, точь в точь, как бесполые у пчел и муравьев и воины у термитов.

Что касается буржуа-хозяина, то кроме «законной» семьи, долженствующей наследовать его состояние и продолжать буржуазную цивилизацию, он имел бы гарем из работниц-самок, которые рожали бы ему незаконных детей, предназначенных со временем пополнять собою фабрики, канцелярии и казармы, также безответно, как безответно их матери служили для господ орудиями удовольствий и деторождения.

Идеал не заманчивый! Мы хорошо понимаем буржуазию, когда она проповедует, что индивидуальность должна приноситься в жертву эволюции их социального строя.

К счастью индивидуальность не хочет долее служить жертвою; не хочет, чтобы все ее способности атрофировались благодаря упражнению одной только из них. Она стремится предоставить свободу всем своим дарованиям и приобретать, если нужно, новые; она хочет развиваться, расти, приобрести возможно большую сумму познаний, какие могут быть уделом человека. Да, общество должно эволюционировать не как самостоятельный организм, в развитии своем управляющий эволюцией клеточек; эволюция общества должна быть прямым следствием эволюции человека.

Итак, общество имеет raison dъêtre только при условии, что те, кто входит в его состав, получают в нем полное удовлетворение и свободу. Цель его: доставлять возможно большую сумму удовлетворений с наименьшей затратой сил, и так как потребности разнообразны, темпераменты дифференцируются на тысячи различных видов, то и будущая ассоциация может вылиться в самые разнообразные формы, т. е. группы, имеющие образоваться в день, когда индивидуальность получит свободу, могут быть бесчисленны. Из этого следует, что стремление направлять все усилия к одной точке, и именно улучшению социального строя, взятому вне индивидуального счастья, ошибочно и противоречит здравому смыслу.

Расширьте поле индивидуальной эволюции, и получится благоприятная социальная эволюция; если хотите, чтобы ассоциация сил, признанная нами необходимой, не приостановила своих функций, сделайте так, чтобы индивидуальность в ней не была оскорблена ни в одном своем стремлении, ни связана ни в одном движении.

Так как социальный строй, по существу, имеет raison dъêtre постольку, поскольку он полезен для индивидуума, то общая гармония может водвориться только тогда, когда каждому человеку будет предоставлено право свободно эволюционировать.

Если хоть один индивидуум будет обижен, ассоциация станет для него злом и потеряет raison dъêtre, и он будет вправе выйти из нее и восстать против законов, которые она ему навязывает.