Во время кризиса

В дикости состоит сохранение мира.
Генри Торо

Есть особый способ оценивать отношения человека с природным миром — интуитивное понимание, основы которого заложил защитник природных ресурсов и альпинист XIX века Джон Мюир, а позже развивала наука экология. Это идея о том, что все вещи объединены, взаимосвязаны, что человеческие существа представляют собой просто один из миллионов видов, которые сформировались за три с половиной миллиарда лет эволюции. Согласно этому представлению все живые существа имеют одинаковое право находиться здесь. Так я вижу мир. Так мы можем ответить на вопрос, «почему дикая природа?».

Не потому ли, что дикая природа живописно выглядит на открытках? Что она защищает водоразделы для сельского хозяйства, промышленности, и жилья ниже по течению? Что это хорошее место, чтобы вычистить паутину из наших голов после длинной недели на автозаводе или за дисплеем видеотерминала? Что она сохраняет ресурсы для будущих поколений людей? Что какое-то неизвестное растение, существующее в дикой природе может содержать средство от рака?

Нет, правильный ответ — потому, что дикая природа существует. Потому что это реальный мир, поток жизни, процесс эволюции, хранилище тех трех с половиной миллиардов лет общего странствия.

Медведь гризли, шлепающий вдоль Ручья Пеликанов в Йеллоустонском национальном парке с двумя детенышами имеет столько же прав на жизнь, сколько имеет любой человек, и гораздо более важен экологически. Все вещи имеют внутреннюю ценность, внутреннее достоинство. Их ценность не определяется тем, какой звук они издают на кассовом аппарате национального валового продукта, или тем, действительно ли они являются хорошими. Они хороши, потому что они существуют.

Даже более важным, чем отдельное дикое существо, является дикое сообщество — дикая природа, поток жизни, не испытывающий препятствий со стороны человека.

Мы, как человеческие существа, как члены индустриального общества, не имеем никаких божественных полномочий прокладывать дороги, завоевывать, управлять, разрабатывать или использовать каждый квадратный дюйм этой планеты. Как сказал Эдвард Эбби, автор «Отшельника Пустыни» и «Банды гаечного ключа», мы имеем право находиться здесь, но не одновременно повсюду.

Сохранение дикой местности — не просто вопрос уравновешивания особых интересов конкурирующих групп, чтобы достичь надлежащего использования и сочетания видов на наших общественных землях, и разрешить конфликт между различными способами отдыха на открытом воздухе. Это — этический и моральный вопрос. На уровне религии. Люди переступили границы; мы уничтожаем сам процесс жизни.

Лесничий и сторонник дикой природы Олдо Леопольд наверное, лучше всего сформулировал эту этику:

Правильно то, что сохраняет целостность, стабильность и красоту биотического сообщества. Неправильно то, что имеет противоположную тенденцию.1

1Все цитаты из Олдо Леопольда, используемые в этой книге, взяты из его классической работы «Альманах песчаного графства» (Нью-Йорк: Издательство Оксфордского Университета, 1949 г.), которая считается наиболее известной книгой по охране природы в этом столетии. Леопольд, возможно, наиболее влиятельный мыслитель в области охраны природы, которого породила наша страна. Его прекрасная биография, «Олдо Леопольд: его жизнь и работа», написана Куртом Мейне (Мэдисон: Издательство Висконсинского Университета, 1988 г.).

Кризис, на пороге которого мы сейчас стоим, взывает к нашим чувствам. Когда я лоббировал охрану природы в Вашингтоне (округ Колумбия), мне посоветовали поместить свое сердце в сейф и заменить свой мозг карманным калькулятором. Мне посоветовали стать рациональным, а не эмоциональным, использовать факты и числа, цитировать экономистов и ученых. Ты потеряешь доверие, если позволишь себе показать эмоции.

Но, черт побери, я — животное. Живое существо из плоти и крови, бури и ярости. Океаны Земного текут через мои вены, ветры неба заполняют мои легкие, сами скалы планеты — мои кости. Я живой! Я — не машина, бессмысленный автомат, винтик в индустриальном мире, какой-то андроид Нового Века. Когда бензопила врезается в сердце двухтысячелетних прибрежных сейквой, она врезается в мои внутренности. Когда бульдозер пробивается через амазонский дождевой лес, он едет на меня. Когда японский китобой стреляет взрывающимся гарпуном в большого кита, мое сердце разрывается на куски. Я — это земля, земля — это я.

Почему я не должен быть эмоциональным, сердитым, страстным? Сумасшедшие мужчины и женщины разрушают эту красивую, сине-зеленую, живую Землю. Одержимые люди, для которых нет ничего ценного, кроме грязного долларового счета, крушат колонны здания эволюции четырех тысяч миллионов лет.

В мире, управляемом ТНК, нас учат использовать только часть наших умов: левое полушарие мозга, рациональную, расчетливую часть. Эта часть нашего мозга является ценной и необходимой, но это не единственное местоположение нашего сознания. Мы должны восстановить контакт с эмоциональным, интуитивным правым полушарием нашего мозга, с нашей мозговой корой рептилий, со всем нашим телом. Затем мы должны выйти за его пределы, чтобы мыслить со всей Землей. Дэвид Броуер, бывший одно время руководителем Сьерра Клуба, сказал, что нельзя посадить калифорнийского кондора в зоопарк Сан-Диего и по-прежнему иметь кондора. Принадлежность к кондорам не ограничивается кончиками черных перьев на его крыльях. Кондор — это также место; это — термальные источники, бьющие над Прибрежным хребтом, скалистые обнажения, на которых он откладывает свои яйца, и падаль, которой он питается.

Общество сделало нам лоботомию. Социум сегодня может работать как наркотик, как сома в книге «О дивном новом мире», удерживать нас в строю, успокаивать нас, лишать нас способности к страсти. Роботы не задают вопросов. Свободные мужчины и женщины задают. Дикими животными нельзя управлять; их можно одомашнить, даже сломать, но тогда они не будут больше свободными, не будут больше дикими.

Мы должны вырваться из общества, замораживающего наши страсти, мы должны стать животными снова. Чувствовать притяжение полной луны и слышать музыку гусей над головой. Мы должны любить Землю и испытывать гнев против ее разрушителей. Мы должны открыть себя для отношений друг с другом и с землей; мы должны сметь любить и испытывать чувства к кому-то. И когда придет последний поцелуй жизни — смерть, — мы должны не прятаться, а быстро и радостно идти в эту прекрасную ночь. Когда я умру, то не хочу, чтобы меня обработали и положили в свинцовый ящик. Положите меня в дикой природе, позвольте мне насладиться воссоединением с пищевой цепью, возрождаясь в ласке, стервятнике, черве и плесени.

Освободиться от позолоченных цепей цивилизованности — не легко. Нельзя почерпнуть состояние дикого изящества из книг, из умствований, из рациональных аргументов. Наша страсть происходит от нашей связи с Землей, и только непосредственно в дикой природе мы можем соединить наши умы и наши тела с землей, понимая, что не существует никакого различия.

Наряду со страстью, мы нуждаемся в новом видении мира. Почему мы должны удовлетворяться тем, как его нам представляют Луизиана-Пасифик, Мицубиси, Пентагон, и Эксон? Почему мы должны быть ограничены узкими альтернативами, представленными нам Конгрессом и Лесной Службой при обсуждении защиты земли?

Нам говорят, что Серый Волк и Медведь Гризли ушли с большей части Западных земель и никогда не смогут быть восстановлены, что Лось и Бизон и Пантера — не более чем тени на Востоке и больше не вернутся, что Глен Каньон и Хетч-Хетчи находятся под мертвой водой водохранилища, и мы никогда не увидим их снова, что Прерия Высокой Травы и Восточный Лиственный Лес остались только в воспоминаниях, и что мы больше никогда не сможем вернуть дикие земли к востоку от Скалистых гор.

Чушь! Почему мы должны быть связаны прошлыми ошибками? От нас зависит противопоставить ли представлению о Большой Дикой Природе правительства и общества, представление людей, скромно живущих в сообществе медведей, гремучих змей, лосося, дуба и полынь, москитов и морских водорослей, рек, камней и облаков.

Мы должны потребовать, чтобы были закрыты дороги и реабилитированы зоны сплошной вырубки, разрушены дамбы, а Волки, Гризли, Ягуары, Речные Выдры, Бизон, Лось, Вилорогий Олень, Большерогий Баран, Карибу, и другие истребленные виды возвратились в их родную среду обитания. Мы должны предлагать восстанавливать области дикой природы всех экосистем Америки на нескольких миллионах акров земли, с коридорами между ними для передачи генетической вариативности. Область дикой природы представляет собой арену для эволюции, и ее должно быть достаточное, чтобы природные силы имели свободу действий.

Джон Сид, австралийский основатель Центра Информации Дождевых Лесов, рассказывает о встрече с группой австралийских аборигенов, которая произошла в Сиднее. После встречи они вышли на ночной воздух. Большой город простирался перед ними. Один из аборигенов спросил: «Что Вы видите? Что Вы там видите?»

Джон смотрел на пульсирующие автострады, башни из анодированного стекла и стали, суда в гавани, и ответил: «Я вижу город. Огни, мощеные дороги, небоскребы». Абориген сказал тихо: «Мы по-прежнему видим землю. Мы знаем, где под бетоном растет лес, пасутся кенгуру. Мы видим, где утконос роет свою нору, куда текут реки. Этот город, там... — только струпья. Земля под ним — жива».

То же самое — и в Северной Америке. В кустистых зарослях Новой Англии все еще стоят призраки Белых Сосен высотой 220 футов. На пастбищах и кукурузных полях Великих равнин пасутся призрачные Бизоны и Вой волков звучит эхом из прошлого столетия. На берегах Сан-Франциско фантом Гризли кормится выброшенными на берег останками Китов.

Геноцид против этих диких народов, который велся во всем мире цивилизованными людьми, продолжался лишь мгновение в эволюционном времени. Некоторая виды ушли навсегда, некоторые экосистемы безнадежно испорчены, но, в основном, земля, дикая земля, остается все еще живой под струпьями бетона. Есть ли у нас глаза, чтобы видеть?

Страсть и видение являются предельно важными, но без действия они пусты. Легко опустить руки перед действительно огромными проблемами, стоящими перед Землей, задачами, требующими Геркулеса, нам, простым смертным. Мы чувствуем себя не вправе требовать изменений, когда знаем, что наша жизнь не является чистой, что мы — участники той жизни, которая разоряет планету. Мы чувствуем себя беспомощными, сталкиваясь повсюду с косной серой бюрократией правительства и промышленности.

«Это — слишком сложно, — хныкаем мы и сдаемся. — Лучше не сражаться, чем быть побежденным. Кроме того, с чего нужно начинать? Я — не эксперт и не лидер. Почему они не сделают чего-нибудь?»

Мы цепенеем, потому что проблемы слишком велики. Легче включить телевизор, увлечься современной игрой (тот, кто умирает с наибольшим количеством игрушек, выигрывает!), притупить наши ожидания и страсти выпивкой или белым порошком.

Земля кричит. Слышим ли мы? Мартин Лютер Кинг-младший как-то сказал, что, если у человека нет ничего, за что стоило бы умереть, то он ничего не стоит.

Пришло время для смелых.

Смелость нужна во многом. Требуется смелость, чтобы не позволить вашим детям «присесть» на телевидение. Требуется смелость, чтобы сказать группе охраны природы, к которой вы принадлежите: «Больше никаких компромиссов!» Требуется смелость, чтобы сказать, что дикая природа важнее, чем рабочие места. Требуется смелость, чтобы написать письмо в местную газету. Требуется смелость, чтобы встать и высказаться на публичных слушаниях. Требуется смелость, чтобы жить жизнью, оказывающей меньшее воздействие на природу.

И требуется смелость, чтобы поместить свое тело между машиной и дикой природой, встать перед бензопилой или бульдозером.

В 1848 году Генри Торо отправился в тюрьму, отказавшись в знак протеста против Мексиканской войны выплачивать подоходный налог. Когда Ральф Уолдо Эмерсон пришел, чтобы выкупить его под залог, то спросил: «Генри, что вы делаете здесь (внутри)?»

Торо спокойно ответил: «Ральф, что Вы делаете там (снаружи)?»

В этом безумном мире, где сиюминутная алчность правит долгой жизнью, те из нас, кто разделяет этику земли, непоколебимо и страстно должны сопротивляться безумной машине. Мы должны стать на ее пути, как это сделала 19-летняя орегонская активистка группы «Земля прежде всего!» Валери Вейд, взобравшись на древнюю Ель Дугласа высотой восемьдесят футов, чтобы спасти ее от вырубки; как это сделал проводник и поставщик снаряжения из Вайоминга, основатель «Земля прежде всего!» Хоуви Вольке, когда убирал шесты геодезической разметки вдоль трассы газовой разведки в первозданной среде обитания Лося. Обое подвергали свою жизнь опасности, обое попали в тюрьму. Обое гордились тем, что они сделали. Обое — герои Земли, как и сотни других смелых защитников дикой природы.

Эта защита — не высокомерное отношение Господа-Человека, защищающего нечто меньшее, чем он сам. Скорее — это смиренное соединение с Землей, превращение в дождевой лес, пустыню, гору, дикую природу, защищающие сами себя. Именно становясь частью дикого мы обретаем смелость, гораздо большую чем у нас самих; этот союз дает нам храбрость противостоять агрессивному гуманизму, машине, доллару, тюрьме, уничтожению, защищая то, что является священным и правильным: Великий Танец Жизни.

Восемьдесят лет назад Олдо Леопольд закончил Йельскую школу лесоводства и пошел работать в недавно созданную Лесную Службу в Аризоне и Нью-Мексико. Он был назначен на работу по инвентаризации потенциальных запасов древесины в высоких, диких Белых Горах восточной Аризоны, которые были тогда большой свободной от дорог территорией. Однажды его группа остановилась на краю скалы, нависающей над бурным потоком. Во время обеда они увидели большое животное, переходящее вброд Perny. Сначала они подумали, что это олениха, но когда вертящиеся щенки выскочили из-за ив, чтобы поприветствовать свою мать, они поняли, что это был волк. В те дни, волк, которого вы видели, был волком, в которого вы стреляли. Леопольд и его люди поспешно вытащили свои ружья из чехлов и стали палить. Волчица упала, щенок тянул раздробленную ногу в скалы, и Леопольд поехал вниз, чтобы завершить дело. Позже он написал:

«Мы добрались до старой волчицы вовремя, чтобы увидеть, как яростный зеленый огонь умирает в ее глазах. Я тогда увидел и уже никогда не мог забыть нечто новое в этих глазах — нечто известное только ей и горе. Я был молод тогда и мне не терпелось нажать спусковой крючок; я думал, что поскольку меньше волков означает больше оленей, то отсутствие волков будет охотничим раем. Но, видя угасание зеленого огня, я почувствовал, что ни волк, ни гора не согласились бы с такой точкой зрения».

Зеленый огонь. Нам необходим огонь в глазах волка. Нам необходим огонь земли. И нам необходим огонь в наших собственных глазах.