Варан. Права животных

Перед вами лежит большой кусок мяса. Взгляд падает только на него и веки не смеют облизать глаза. Окружение растворяется, спина не чувствует кожаный диван, не имеет значения из чего сделана тарелка из кости. Важно лишь то, что на ней. Нож осторожно двигается, легкие движения разрезают плоть из которой вытекает немного крови. Плоской стороной вилки вы осторожно давите на большую часть и видите, как из капельки красной жидкости осторожно стекают. Они стекают, плавно огибая все изгибы разреза, уже на уровне формы предвещая уникальные вкусовые ощущения. Наконец вилка протыкает часть мяса и вы пробуете поданое блюдо... Это место с традиционной кухней подсказал вам ваш немного странный знакомый. Оно находится далеко от центра города, где-то в кварталах, куда даже собаки стараются не заглядывать. Недорогая аренда, дешёвые ингредиенты, скромный антураж — всё это не мешает чему-то похожему на свинину доставлять вам удовольствие. Мышцы, дававшие движение, сейчас сами двигаются во рту, перетираясь до самых маленьких крупиц чистого вкусового вдохновенства, толкающего брать новые кусочки. Бледно-желтый жир приятно тает во рту, а кровь, ранее текшая по чьему-то телу сейчас служит прекрасным соусом, растекаясь уже в собственной пасти. Её красная жидкость чуть подсаливает и подмачивает слегка жестковатое мясо, нежно ласкающим вкусовые рецепторы. Лишь только добрав последние кусочки вы замечаете небольшую записку: «Каков на вкус брат твой?». Вы смотрите на ранее открытые двери. Это, конечно же, шутка.

Начнем с небольшого примечания. В этом тексте я расширяю область права в том числе и на животных, понимая что следуя такой логике можно дойти до «прав эмбриона». Я не считаю, что эмбрион обладает какими-либо правами, так как не обладают центральной нервной системой, а следовательно не могут испытывать каких-либо ощущений, в том числе и связанных с болью. Можно назвать такую позицию фейербахианской, так как в своих «Предварительных тезисах реформы философии» он писал буквально следующее: «Только испытывающее нужду существо есть существо необходимое. Существование без потребностей есть бесполезное существование. Что вообще лишено потребностей, то не имеет потребности и в существовании. Существует ли оно или нет - безразлично, безразлично для него самого, безразлично для других. Существо без нужды есть существо без почвы. Только то, что способно страдать, заслуживает существования». Это довольно интересные слова для мыслителя, поставившего именно принцип человека в основу своей философии. И в действительности мы знаем, что сам по себе эмбрион страданий не испытывает, но испытывает лишь беременная, которая его вынашивает.

Мы конечно можем отрицать необходимость прав у животных, исходя из их несубъектности, но будучи последовательными мы придем к выводу, что уже часть людей (в первую очередь люди с сильными нарушениями когнитивных функций) не будет обладать правами. Таким образом, либо базовые права, вроде банального права на жизнь, не являются правами в прямом смысле слова, либо животные должны обладать правами. По понятным причинам мы мало внимания уделяем правам животных. Сложно говорить о правах других видов, когда в своем собственном мы находим такое неравенство в возможностях, такую степень угнетения и эксплуатации и насилия. Но даже в такой ситуации важно говорить о правах животных, хотя кажется что именно сейчас это самая последняя из всего списка проблем человечества.

Однако нередко несправедливость именно по отношению животных поднимала волну возмущения, которая в критический момент могла вылиться во вполне осознанные и даже радикальные политические действия. Тут можно вспомнить победу Трампа на выборах на фоне скандала вокруг гибели белки Арахиса, обыгранной сторонниками нынешнего президента США как провал политики предшественника. Ближе по времени и контексту другой случай: депутат ГосДумы Николай Арефьев призвал сжечь собачников и поддержал своего коллегу Николая Цеда, предлагавшего варить мыло из бездомных собак. В ответ на это активисты из Татарстана подали коллективное прошение в Генпрокурору, намереваясь о лишении Арефьева мандата. Можно вспомнить и иные подобные случаи, например, нашумевшую в соцсетях и СМИ трагедию кота Твикса. Напрашивается вывод, что случаи, связанные с насилием или с угрозой насилия по отношению к домашним животным, привлекают пристальное внимание и могут вызвать весьма серьёзное негодование публики.

Нам очень просто сопереживать домашним животным, они живут в наших домах, в домах наших родных и друзей, многие публичные фигуры рассказывают в соцсетях и СМИ про своих питомцев, некоторые хозяева заводят аккаунты для собак, кошек и других домашних «братьев наших меньших», Интернет переполнен забавными видео о животных. Кошки и собаки постоянно попадаются нам в пространстве города, а взаимодействия с ними зачастую дарят положительные эмоции. Однако людей мы видим и встречаем намного чаще, но почему-то агрессия и насилие по отношениям к ним зачастую не вызывают такой же бури эмоций, как в случае трагедий и драм с участием домашних питомцев. Можно подумать, что общество дегуманизировалось настолько, что нам стало сложнее применять эмпатию к людям, но мне видится тут нечто другое. Мы не наделяем животных вообще какой-либо субъектностью. Отдельно наш домашний кот или пёс могу вести себя «как люди», но не все коты и собаки вообще. Человек же обычно ведёт себя как человек или, по крайней мере, обязан вести себя как человек, что предполагает следование моральным и правовым нормах, при нарушении которых мы констатируем нечеловеческое или бесчеловечное поведение.

Даже если фактически это будет не так, элита в любом общественном устройстве будет декларировать что само устройство работает на благо всех людей, в том числе учитывая их мнения и желания. Тезис, что народ сам выбрал себе диктатора, сам виноват, что живёт при капитализме можно встретить довольно часто, но вот обвинения коров в том что они сами попали на скотобойню мне слышать не приходилось (разве что в формате «зачем им тогда такое вкусное мясо?»). Именно неспособность животных в человеческом обществе фактически защитить себя и вызывает к ним большую эмпатию и потребность в их защите со стороны людей от других людей. Насколько такое устройство действительно учитывает интересы животных и можно ли создать общество с нечеловеческими индивидами, где последние также смогут повлиять на свою жизнь — другой вопрос.

Подобные соображения и являются фундаментом деятельности защитников права животных. Противники подобных движений в своей риторике указывают на непоследовательность и ограниченность лозунгов зоозащитников. Претензии могут звучать так: «Вы выступаете против повышения цены за проезд, но почему вы не выступаете против повышения цен вообще?», «Вы боретесь против угнетения, но почему вы не боретесь против угнетения белого цисгендерного мужчины?», «Вы выступаете против проявления насилия по отношению к собакам и кошкам, но почему вы миритесь с подобным насилием по отношению к коровам и овцам?». Эти вопросы не лишены смысла, но вопрошающие не учитывают условий активистской и правозащитной деятельности, диктующих определённую тактику. Действительно, при крайне ограниченных ресурсах браться за решение комплексных масштабных проблем означает пустую трату этих ресурсов. Однако тактический проигрыш далеко не всегда означает проигрыш стратегический: хороший стратег может и проиграет хорошему тактику несколько битв, но в итоге может выиграть войну. Из наиболее ярких и нейтральных примеров можно привести третий крестовый поход, где Ричард Львиное Сердце показал себя как блестящий тактик, выиграв все свои сражения, но в итоге победил стратег Салах ад-Дин, ни выигравший ни одной битвы.

Я собираюсь в дальнейшем одну из статей полностью посвятить взаимоотношению стратегии и тактики, мне есть что сказать как противникам, так и сторонникам «узкой рамки», но пока не об этом. Николай Арефьев, стараясь подорвать саму основу движения в защиту прав домашних животных, обвинил его сторонников в лицемерии и игнорировании убийств сельскохозяйственных животных. Депутат таким образом хотел защитить своё собственное положение, отбиться от нападок общественников после откровенно антигуманного призыва сжигать собачников, но внезапно сказал нечто осмысленное. Животные в наших квартирах становятся как бы членами семьи и потому имеют привилегии по по отношению к животным на фермах. Люди спокойно относятся к существованию целой индустрии, убивающей животных, но взрываются негодованием, когда узнают о умышленном убийстве домашнего питомца. Наиболее ярко это можно фиксировать на примере поросёнка Кальви, о котором японская блогерша заботились на протяжении ста дней как о домашнем питомце, заставив свою аудиторию полюбить Кальви. Потом поросёнок был якобы забит и съеден, осталось до конца непонятно, был ли это розыгрыш, или перфоманс против употребления в пишу животных, или просто чёрный юмор для привлечения подписчиков и повышения числа просмотров. Интересно, что аудитория была ошеломлена, многие расстроились, хотя Кальви — лишь один из многих поросят, ежедневно попадающих на наши столы. Но обращение с ним как с домашним питомцев как бы очеловечили его и заставили людей остро переживать его гибель.

Но на эту проблему можно посмотреть шире. В отдельных странах можно приобрести уже приготовленное тушку собаки, даже в СНГ-пространстве, есть шуточное убеждение, что дешёвую шаурму делают из кошек. Но употребление собак и кошек в пишу кажется нам дикостью, хотя ещё большей дикостью нам кажется поедание мяса человека. При этом абстрактное мясо человека вряд ли можно отличить от мяса свиньи, из откровений разоблачённых и осужденных людоедов следует, что вкус действительно похож. С одной стороны, мы видим привилегию человека быть не съеденным, с другой стороны возможность человека быть съеденным именно в силу того, что это привилегия, а не право. Раскрыв эту мысль мы раскроем всю природу привилегий и их нестабильность по сравнению с правами. Говоря о привилегиях мы зачастую говорим о социальных группах и об определении принадлежности к той или иной социальной группе, но системное определение принадлежности требует выделение какого-то признака, по которому эту принадлежность можно определить. Проблема в том, что таких признаков обычно не существует, наличие одних признаков зачастую компенсируется отсутствием других. Можно ли сказать, что обладающий российским паспортом человек будет скорее русским чем нет, а не обладающий — наоборот? Ну допустим можно, хотя в России живёт огромное количество разных национальностей. Но дети европиоидной внешности, приехавшие с северного Казахстана, по такому критерию русскими не являются и соответственно не получат места в школах. Тогда наверно русского определяет его внешность? Ну допустим, хотя человека с именем и фамилий Иван Иванов, говорящего на русском языке, считающим себя русским и чьи предки несколько поколений жили в Якутске столкнется с тем, что камера в Петербурге определит его как мигранта. Принадлежность к социальной группе в системном виде определяется по зачастую случайному фактору, а следовательно и наличие привилегии тоже. Если вы хотите, чтобы ваша социальная группа обладала определенными возможностями, боритесь не за привилегии, а за права, права для всех.

В этом плане пример с мясом может быть несколько некорректным, так как при налиичии должного количества времени, оборудования, компетенции и желания генетический анализ может показать, чье это мясо. Но факт постоянного наличия всех этих компонентов у каждого человека в каждой ситуации очевидно ложен. Кроме того, то, что становится нормальным по отношению к одной группе легко расширить до всего общества в целом. Если нормально насилие над животными, то почему бы не применить его к заключенным, детям или пациентам психиатрических клиник? Свобода индивида лишь тогда является полной (и в сущности свободой) когда свободен каждый отдельный индивид. Потому и веганство в последнюю очередь является заботой о собственном здоровье, но в первую очередь — заботой о свободе, свободе другого, но через это и моей собственной. Права животных, любых животных, неотделимы от прав человека.