Глава пятая. Иракский след

Через восемь лет наиболее реакционные силы администраций Рейгана-Буша I восстановили былые сильные позиции в результате выборов 2000 года. Они отдавали себе отчет, что события 11 сентября позволят им достигнуть далеко идущих целей еще более энергично, чем до этого, четко придерживаясь давно проверенного сценария действий.

СЦЕНАРИЙ ДЕЙСТВИЙ: ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

Для Дж. Буша-младшего специалисты по связям с общественностью, спичрайтеры, выбрали имидж такого простого парня, праведника, который руководствуется «внутренней интуицией» и бесстрашно вступает в борьбу, чтобы «избавить мир от злодеев». Он полагается на собственное «видение» и «представления», напоминающие причудливую смесь ковбойской героики, карикатурных античных эпических образов и детских сказок. Впервые за последнее время образный ряд восприятия лидера страны был таким примитивным и ничем не примечательным. Риторика его высказываний при этом имела столь яркую тональность: все государства должны объединиться для того, чтобы победить «мировой бич терроризма» (Рейган), в частности международный государственный терроризм — «чуму, распространяемую злобными противниками цивилизации как таковой» в их порыве «установить варварские отношения в современном мире» (Джордж Шульц){216}.

Сразу же возникает ряд важных вопросов: что составляет суть терроризма? в чем его отличие от агрессивной политики или противодействия насилию? Даже самые общие ответы смогли бы многое прояснить, хотя эти вопросы никогда не будут вынесены на публику. Был найден подходящий вариант ответа: понятие терроризма определяется в соответствии с заявлениями руководства страны. После объявления новой фазы контртеррористической борьбы правительство США перешло от слов к действию{217}.

В 1980-х годах двумя главными направлениями «войны с терроризмом» стали Латинская Америка и Ближневосточно-Средиземноморский регион. В странах Центральной Америки, сразу же после объявления борьбы с террором, она приняла самые варварские формы террористической войны, что выставлялось как грандиозный успех, а все сопутствующие ужасы быстро забывались. Как мы увидим далее, совершенные на Ближнем Востоке Вашингтоном и их местными союзниками действия по своей разрушительной силе гораздо превосходили степень тяжести преступлений, инкриминируемых их официальным врагам. Эти факты особенно примечательны, потому что единичные террористические акции, спровоцировавшие их, в середине 1980-х годов представлялись пропагандистской машиной как главное событие года — впечатляющее достижение.

Что касается других случаев, то, к примеру, правительство Южной Африки — союзник США в период президентства Р. Рейгана — полностью несет ответственность за 1,5 миллиона погибших и 60 миллионов долларов материального ущерба в недавно освободившихся к тому времени португальских колониях — Анголе и Мозамбике. По данным исследования ЮНИСЕФ, в результате применения в этих странах мер «массового террора» погибло 850 000 детей и младенцев (150 000 только в 1988 году) и подорваны все позитивные начинания раннего периода после обретения ими независимости. Это уже не говоря о действиях в самой Южной Африки, где правительство защищало интересы цивилизованного общества от грубых нападок Африканского Национального Конгресса Нельсона Манделы, который Пентагон в 1988 году назвал одной из «наиболее одиозных террористических групп». В то же время правительство Р. Рейгана боролось за снятие всяческих санкций с Южной Африки, наращивало с ней торговые отношения и обеспечивало значительную дипломатическую поддержку этой стране{218}.

Одно из достижений тогдашнего правительства США стало широко известно: это была успешная реализация на протяжении 1980-х годов ЦРУ, совместно с другими структурами, программы по рекрутированию радикальных исламистов в военные террористические группы. Задачей этой группы, по мнению советника Дж. Картера по национальной безопасности Збигнева Бжезинского, было «втягивание СССР в афганскую ловушку» посредством проведения секретных операций для того, чтобы спровоцировать советское вторжение в Афганистан. После того как вторжение состоялось, реакция американских властей была основана на абсолютно переформулированной интерпретации реальных причин решения советского руководства, полагает сведущий в этой сфере исследователь Реймонд Гартхоф. Он пишет, что советская сторона приняла это решение с большими трениями, исходя из узких оборонных задач, о чем «теперь стало доподлинно известно из советских архивов». Он также полагает, что для окружения Р. Рейгана после того, как год спустя он стал президентом США, «единственной целью» в этой сфере было «пустить Советам кровь и подвергнуть их резкому осуждению мирового сообщества». Прямым следствием всего этого стала война, которая привела к полному опустошению Афганистана. Общая обстановка после вывода советских войск и установления при поддержке США протектората исламистов стала еще более мрачной. В длительной перспективе результатом стала двадцатилетняя гражданская война и непрекращающийся террор. В 1980-х годах возникла еще большая угроза — «силовые операции, проводимые на советской территории афганскими боевиками и диверсантами при поддержке ЦРУ, едва не привели к развязыванию полномасштабного советско-пакистанского конфликта, если не столкновения СССР и США», что могло иметь непредсказуемые последствия{219}.

С уходом советских войск террористические группы, организованные, вооруженные и обученные США и их союзниками («Аль-Каида» и прочие исламистские организации), перенесли свои усилия на другие направления и, в частности, занялись разжиганием индо-пакистанского конфликта, «который достиг невероятной интенсивности к марту 1993 года». В дальнейшем ситуация, раздуваемая действиями этих групп, несколько раз грозила перерасти в конфликт с применением ядерного оружия. В феврале 1993 года исламисты были близки к осуществлению подрыва Центра мировой торговли в США в соответствие с «тактикой, изученной по пособиям ЦРУ». За этим, предположительно, стоял шейх Омар Абдель Рахман, для которого в США был организован зеленый коридор и который находился под защитой ЦРУ{220}. Другие результаты деятельности исламистов по всему миру в меньшей степени требуют дополнительного упоминания.

Известны также, по крайней мере отчасти, факты американской поддержки на протяжении длительного времени Саддама Хусейна, что, как правило, связывается с политикой сдерживания Ирана. Капитуляция этой страны в войне с Ираком ничего не изменила. В начале 1990 года в Госдепартаменте объяснили: «Нам необходимо отстаивать интересы американских экспортеров», добавив при этом стандартный набор формулировок, что помощь Саддаму Хусейну позволит улучшить положение с правами человека, укрепит стабильность и мир в регионе. В октябре 1989 года, по прошествии многих лет с момента окончания войны с Ираном и более чем через год после газовой атаки в курдских поселениях, санкционированной Саддамом Хусейном, президент США Дж. Буш I подписал распоряжение о мерах по обеспечению национальной безопасности. В нем говорилось, что «нормализация отношений между США и Ираком послужит долгосрочным интересам наших двух стран и заложит основы стабильности в регионе Персидского залива и на Ближнем Востоке». Вскоре после этого, воспользовавшись началом военной операции в Панаме, он снял ограничения на предоставление займов Ираку.

США направили в Ирак продовольственные продукты, в которых страна испытывала острую нужду после развала курдского сельского хозяйства, а также высокотехнологичное оборудование и биологические вещества, которые могли быть использованы для производства оружия массового поражения. Период потепления в отношениях двух стран официально ознаменовался визитом в апреле 1990 года в Ирак делегации американских сенаторов во главе с руководителем большинства в Сенате. США и будущим кандидатом в президенты от Республиканской партии Бобом Доулом. Он передал Саддаму Хусейну добрые пожелания президента Буша и заверил его в том, что все текущие проблемы в отношениях не исходят от американского руководства, а напряженность нагнетается «строптивыми и избалованными журналистами». Сенатор Алан Симпсон посоветовал «пригласить всех их в Ирак и позволить им убедиться», насколько они заблуждаются в своих оценках. Доул сообщил Саддаму, что критически отзывавшийся о нем комментатор на радио «Голос Америки» был снят с должности{221}.

Саддам Хусейн был не единственным тираном, заслужившим признание американского руководства. Среди прочих можно назвать Фердинанда Маркоса, Дювалье, известного как «Бэйби Док», а также Николае Чаушеску. Все они были свергнуты у себя на родине, несмотря на активную поддержку США до того, как их участь было предопределена. Другим фаворитом США был индонезийский президент Сухарто, который не уступал в своем варварстве Хусейну. Первой главой страны, удостоенным приема Дж. Буша-старшего в Белом доме, стал лидер Заира Мобуту Сесе Секо — известный душегуб, садист и коррупционер. Диктаторам Южной Кореи оказывали в Вашингтоне теплый прием до того, как их режим был свергнут в 1987 году в результате народных волнений. Даже менее значительные преступники, пока они были в чем-то полезны, могли рассчитывать на поддержку американского руководства. Госсекретарь США Шульц был очарован Мануэлем Норьегой и специально вылетел в Панаму, чтобы поздравить его с победой на выборах, которая была одержана посредством мошенничества и запугивания, при этом Шульц хвалил этого бандита за «инициирование демократического процесса». Позднее Норьега утратил былую значимость и был причислен к категории «злодеев», хотя, как и у Саддама, его самые страшные преступления остались в прошлом. Через некоторое время именно он стал причиной вторжения американских войск в Панаму (эти события уже упоминались) и был похищен из посольства Ватикана в ходе операции «Правое дело»{222}.

Величина злодейств этих людей вполне сопоставима с преступлениями Саддама Хусейна. В этом отношении очень показателен пример Н. Чаушеску. В период его правления румыны жили в постоянном страхе репрессий со стороны ужасных спецслужб, печально известных своей жестокостью и варварством. Через неделю после его свержения (в декабре 1989 года в результате внезапно вспыхнувшего народного восстания) в газете «Вашингтон пост» вышла статья, где описывалось, как он «пустил прахом национальную экономику, подвергал репрессиям интеллигенцию и уничтожал произведения искусства в Румынии», там же приводились «холодящие сердце факты попрания человеческого достоинства».

Президент Дж. Буш II был правдив, когда выступал «в стиле Кеннеди» на площади Свободы в Бухаресте и воздавал почести «нации, которая всего двенадцать лет назад избавилась от своего железного диктатора Николае Чаушеску». Это была речь, преисполненная ярких эмоций. «Буш говорил, а холодный проливной дождь заливал его черный плащ и непокрытую голову: „Вы знаете, в чем состоит различие между добром и злом — вы видели лицо зла; румынский народ знает, что нельзя попустительствовать кровожадным диктаторам; им необходимо давать решительный отпор“»{223}.

Президент и его свита забыли упомянуть, каким образом его отец со своими коллегами следовали советам, как «нужно давать решительный отпор» железным диктаторам типа Чаушеску. Ответ лежит на поверхности и не удивляет своей новизной: поддерживая. Мы сталкиваемся лицом к лицу со «злом» и протягиваем ему руку, по крайней мере, если это может быть для нас в какой-то мере выгодно. В статье «Вашингтон пост», которая уже упоминалась, была верно подмечена одна деталь, когда говорилось о том, что «президент Буш [I] правильно сделал, выступив с предложением установить дипломатические отношения с поспешно созданным тогда [румынским] Советом национального спасения. Но это никак не снимает со стран Запада ответственности за поддержку репрессивного режима на протяжении длительного периода времени». Эта мысль осталась без внимания, как и другие неугодные попытки проникнуть в суть происходящего в мире.

В 1983 году вице-президент Дж. Буш выражал свое восхищение успехами румынского руководства во главе с Чаушеску в политической и экономической сфере и в области «уважения прав человека». Через два года посол США в Румынии был снят с должности из-за неодобрения Вашингтоном высказанных им опасений по поводу румынской ситуации с соблюдением прав человека. Вскоре после этого госсекретарь США Шульц в ходе своего визита в Румынию лестно отозвался о ней, назвав ее одной из «стран коммунизма с человеческим лицом», и пообещал предоставить ей режим экономического благоприятствования. Так продолжалось до того момента, пока Чаушеску не был свергнут румынским народом. Очень похожие ситуации складывались с другими убийцами и мучителями своих стран из круга знакомых Рейгана и Буша.

После того как эта восхваляемая им «страна коммунизма с человеческим лицом» канула в лету, Вашингтон заявил о том, что Румыния наконец-то избавилась от «невыносимой ноши». В этот самый момент американское руководство сняло ограничения на предоставление международных займов Ираку в целях «увеличения экспортных показателей США и создания предпосылок для более тесных контактов двух стран, учитывая улучшение дел в Ираке в области прав человека», — объясняли с бесстрастными лицами сотрудники Госдепа США{224}.

Американское руководство, как обычно, с полной уверенностью находит оправдания необходимости свержения государственных диктаторов, которых до недавнего времени само поддерживало. Д. Рамсфельд с гордостью заявил, что Саддам Хусейн присоединился к «пантеону свергнутых жестоких диктаторов», к коему уже относится Н. Чаушеску (к их низложению США имели непосредственное отношение). Вместе с заявлением Д. Рамсфельда появились цитаты слов Пола Вульфовица, в которых он объяснял, что его приверженность демократии особенно усилилась «в период становления его карьеры, когда он работал сотрудником управления Госдепа по делам стран Азии во времена президентства Р. Рейгана». Примечательно, что в это время американское руководство активно выступало в поддержку антигуманного режима Сухарто и жестокого и коррумпированного режима Маркоса, чье падение, как теперь отмечает Вульфовиц, доказывает, что защита демократии «не обходится без участия США»{225}. США защищали Маркоса до той поры, пока это представлялось разумным с точки зрения открытого протеста общества, бизнес-кругов и армии. Другие примеры, характеризующие подобные тенденции во внешней политике США, выглядят не менее убедительно.

Со временем бывшие международные политические изгои были преданы забвению и новые фавориты заняли свое место. Среди них — диктаторы Средней Азии (Ислам Каримов в Узбекистане, Сапармурат Ниязов в Туркменистане и другие), которые становились еще более жесткими в своей деятельности по мере того, как были признаны участниками вновь объявленной «войны с террором». Это, в свою очередь, усиливало позиции США в стратегически важном регионе, где сосредоточены значительные природные ресурсы. В другом уголке мира, в богатейшей по своим запасам драгоценной нефти Экваториальной Гвинее, правил Теодоро Обианг, которого считают одним из самых кровавых тиранов в мире. Вскоре после переизбрания на следующий семилетний срок с 97 % перевесом на выборах он был принят со всеми почестями президентом Бушем в сентябре 2002 года.

Радушие американского руководства не знало пределов и с алжирскими лидерами, которые к тому времени уже заслужили похвалы Госдепа при Б. Клинтоне за их последовательную борьбу с терроризмом — имелись в виду ужасающие факты государственных террористических действий. Буш довел американскую политику поощрения террора и пыток до абсурда, когда направил военную помощь и другие грузы в качестве содействия алжирскому правительству. Помощник госсекретаря США по делам Ближнего Востока Уильям Бёрнз пояснил, что Вашингтону «стоит многому поучиться у Алжира в сфере борьбы с терроризмом». «Мистер Бёрнз абсолютно прав», — ответил Роберт Фиск. Действительно, «Америке пришлось многому научиться в сфере борьбы с терроризмом у Алжира», включая освоение варварских методик пыток, о которых Фиск и ряд других журналистов позднее писали на протяжении нескольких лет, а факты их совершения были вскоре подтверждены алжирскими военными перебежчиками в Лондоне и Париже. Лара Марлоуи написала, что «около 200 тысяч алжирцев были убиты в течение одиннадцати лет с момента, когда военные группы отказались признать результаты первых демократических выборов в стране из-за того, что победу одержала исламистская партия». «Если Алжир рассматривать как модель американской политики противодействия исламскому фундаментализму, то нас всех впереди ждут большие трудности»{226}.

Вышеприведенные примеры позволяют увидеть преемственность во внешней политике американского руководства последних лет. Во внутренней политике отмечается та же преемственность.

СЦЕНАРИЙ ДЕЙСТВИЙ: ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА

В период нахождения Р. Рейгана на посту президента США страна переживала период очень скромных темпов экономического развития, тянувшийся с 1970-х годов. В результате развития экономики выигрывали исключительно самые обеспеченные слои населения, в отличие, скажем, от «золотого века» пятидесятых и шестидесятых, когда увеличивающиеся материальные блага распределялись в обществе равномерно. В период президентства Р. Рейгана и Дж. Буша-старшего уровень реальной заработной платы неуклонно снижался вместе с уменьшением размеров страховых пособий и пенсий, увеличилось количество рабочих часов, а работодатели получили возможности обходить ограничения, связанные с деятельностью профсоюзов. Эти преобразования, естественно, не были популярны. К моменту окончания президентского срока Дж. Буша I Р. Рейган, наравне с Р. Никсоном, считался самым непопулярным из живущих бывших президентов США{227}.

В таких условиях совсем не просто сохранить политическое влияние. Существует единственное средство: вселить чувство страха в сердца людей. Эта тактика была принята на вооружение при Рейгане и Буше, когда политическое руководство США непрестанно вело ожесточенную борьбу с мировым злом в различных его проявлениях, чтобы посредством страха вызвать у американцев покорность.

На протяжении первой фазы войны с террором американцы подвергались колоссальной опасности. К ноябрю 1981 года ливийские наемные убийцы свободно гуляли по улицам Вашингтона в попытках застрелить президента, после того как тот отважно выдвинул ультиматумы негодяю М. Каддафи. Теперь американское правительство рассматривало Ливию как безопасную грушу для битья и, в связи с этим, проводило ряд силовых операций, приводивших к гибели большого числа ливийцев. Расчет был на ответную агрессивную реакцию Ливии, которую можно было бы обратить в средство запугивания американского общества.

В тот момент, когда американцы смогли с облегчением вздохнуть в связи с тем, что президент Картер чудом избежал встречи с ливийскими наемниками, М. Каддафи уже готовил следующий ужасный план. На сей раз ливийские войска должны были пересечь 960 километров пустыни и осуществить вторжение в Судан, при этом ВВС США и их союзники оказались совершенно беспомощны. По некоторым сведениям, Каддафи также разработал настолько искусный план свержения правительства Судана, что спецслужбы Судана и Египта смогли узнать о его намерениях только после их осуществления. Так сообщили несколько журналистов, которые с огромным трудом получили эту информацию. Последовавшая демонстрация силы США заставила госсекретаря Шульца поспешно объявить, что в результате «быстрой и решительной» реакции Р. Рейгана, который продемонстрировал поистине «ковбойскую сноровку» (это так сильно пленяло сознание многих уважаемых интеллектуалов, в данном случае Джона Пола), Каддафи «был поставлен на место». Этот эпизод вскоре был вычеркнут из упоминаний, поскольку в нем не было больше необходимости{228}.

После того как затихло обсуждение ливийской истории, возникла другая, еще более серьезная ситуация: вспыхнула опасность использования СССР военных баз в Гренаде для бомбардировок США. К счастью, президент молниеносно отреагировал на этот вызов. После отклонения предложений о мирном урегулировании конфликта на условиях США в Гренаде высадилось 6000 американских солдат элитных подразделений, которые сломили сопротивление нескольких десятков слабо вооруженных кубинских строителей среднего возраста, а галантный ковбой из Белого дома назвал американские войска «оплотом национальной безопасности»{229}.

Но угрозы США не были на этом исчерпаны. Вскоре на горизонте забрезжила никарагуанская опасность, где обнаружилось прибежище для террористов и диверсантов всего лишь в двух днях езды от Харлинджена в Техасе, в то время как никарагуанское руководство позволяло себе заявления в духе «Майн Кампфа». Слава богу, главнокомандующий США, как У. Черчилль в его борьбе с нацистами, отказался сдаться и смог отразить нашествие вражеских орд, несмотря на их мощную поддержку со стороны М. Каддафи, который намеревался «стереть Америку с лица Земли»{230}.

В то время как Белый дом пытался консолидировать парламентскую поддержку для принятия решения о проведении военных действий в Никарагуа в 1986 году, США организовывали опасные провокации в заливе Сидры. Они сопровождались бомбардировками ливийских территорий с телевизионным освещением в прямом эфире и убийствами десятков людей без каких-либо видимых причин, и все это делалось для нагнетания ливийской опасности в американском общественном сознании. Пытаясь дать официальные объяснения причин атаки, американское руководство апеллировало к Статье 51 Устава ООН, которая предполагает право члена ООН «на самооборону перед угрозой нападения». Это, по сути, было первое открытое объявление доктрины «превентивной войны» и окончательное, если говорить всерьез, крушение надежд на спокойствие в мире и на главенство закона. Случилось именно так. Аналитик правовой и законодательной рубрики газеты «Нью-Йорк таймс» Энтони Льюис позитивно отмечал стремление администрации Р. Рейгана полагаться в своей деятельности «на норму закона о том, что применение силы против преступников, которые систематически нарушают закон, является оправданной мерой самозащиты». Представьте последствия того, что все будут обладать возможностью применять доктрину Рейгана — Льюиса против всех остальных{231}.

На протяжении десятилетия ничего не менялось. Европейский туристический бизнес нес убытки, так как американцы опасались совершать путешествия в Европу из-за угрозы терактов со стороны арабских фанатиков или других сумасшедших. В самой Америке были пущены в ход другие общественные фобии. Уровень преступности в США не сильно отличается от других развитых стран. Однако боязнь стать жертвой преступления гораздо выше. То же самое можно сказать о наркотиках: то, что воспринимается как проблема в других странах, у нас считается реальной угрозой обществу. Американскому политическому руководству не составляет труда, используя СМИ, играть на страхах американцев. Время от времени проводятся соответствующие кампании, когда это необходимо для интересов внутренней политики. Побег расиста Уилли Нортона накануне президентских выборов 1988 года служит отличной тому иллюстрацией.

Другой иллюстрацией такой политики является объявление в 1989 году нового этапа «войны с наркотиками». Администрация президента выступила с громкими заявлениями о том, что латиноамериканские наркодельцы представляют огромную опасность для американского общества, несмотря на неопровержимые доказательства того, что степень их вины не столь велика. Как поясняет журналист и редактор Холдинг Картер, бывший помощник госсекретаря в администрации Дж. Картера, власти уверены в успехе данной тактики. «Не надо ходить к гадалке, чтобы понять, что американские СМИ готовы выполнить любую просьбу и будут поддакивать любому слову из Белого дома, вне зависимости от того, кто в данный момент является его хозяином, стоит лишь щелкнуть пальцами», — пишет он.

Кампания достигла грандиозного успеха, хотя к борьбе с наркотиками это не имело никакого отношения. Боязнь наркотиков поглотила американское общество. У власти появилась возможность очистить городские улицы от ненужных людей и поместить их в уже строящиеся для этих целей тюрьмы. Теперь можно было перейти к началу операции «Правое дело», доблестному завоеванию Панамы, за которым, помимо всего прочего, стояла причастность Норьеги к наркотрафику. В то же время Вашингтон оказывал сильное давление на власти Таиланда, угрожая им санкциями, если они воспрепятствуют ввозу в страну американской табачной продукции, гораздо более вредного продукта. Но все это делалось в тайне от постороннего внимания.

В случае Панамы также было найдено сногсшибательное правовое обоснование. Посол США в ООН, Томас Пикеринг, заявил в Совете Безопасности, что Статья 51 Устава ООН «предполагает применение вооруженной силы в целях самообороны, для защиты национальных интересов и граждан страны», а также для препятствования «контрабанде наркотиков в США». Это, на самом деле, подразумевало защиту интересов ограниченного круга белых бизнесменов и банкиров, многие из которых сами подозревались в наркотрафике и отмывании денег, чему вскоре было получено подтверждение и о чем неоднократно заявляли многие правительственные органы США{232}.

Повсеместно правовые аргументы основаны на принципе, сформулированном въедающимся израильским государственным деятелем Аббой Эбаном: для «легитимации» каких-либо действий необходимо действовать «методом от противного»{233}.

В дальнейшем политическое руководство четко придерживалось данного сценария действий, поскольку все указанные элементы внутренней политики прежнего образца присутствовали в период предвыборной кампании 2000 года. В 1981 году американское руководство сочетало крупное увеличение оборонных расходов со снижением уровня налогов и рассчитывало при этом, что «истерия по поводу растущего дефицита создаст благоприятные условия для сокращения федеральных расходов [на социальные нужды] и, таким образом, у американской администрации появится возможность приостановить реализацию социально-экономических реформ». Дж. Буш-младший также проводил снижение налогов преимущественно в интересах богатых слоев населения, а «объем федеральных расходов достиг при нем колоссальных темпов роста за последние двадцать лет»{234}, впрочем, большая часть бюджетных расходов пошла на военные нужды и, опосредованно, в научно-технический комплекс.

Дефицит федерального бюджета требует придерживаться «фискальной дисциплины», которая в первую очередь ведет к ограничению финансирования услуг, оказываемых населению. По оценкам экономистов американской администрации, объем непогашенных правительством США платежных обязательств составил 44 триллиона долларов. Их аналитический обзор должен был быть включен в феврале 2003 года в ежегодный отчет о расходовании средств, но это не было сделано. Вероятной причиной стало то, что для покрытия указанного дефицита требовалось резкое увеличение налоговой ставки, а Дж. Буш с трудом пытался провести еще одно налоговое послабление, вновь в интересах обеспеченных слоев американского общества. «Президент Буш делает все, чтобы мы оказались в налоговой ловушке», — отмечали экономисты Лоуренс Котликоф и Джефри Саш, предсказывая грядущий кризис. Среди ожидаемых следствий, утверждали они, представляется «снижение в будущем размеров выплат по программам „Социальная защита“[14] и „Медикэр“[15]». Руководитель пресс-службы Белого дома Ари Флейшер подтвердил цифру в 44 триллиона долларов и полностью признал правильность составления анализа: «Без сомнения, программы „Социальная защита“ и „Медикэр“ станут непосильной ношей для будущих поколений, если ответственные лица всерьез не займутся реформированием этих программ», — что, впрочем, не означает финансирование их за счет введения прогрессивных ставок налогообложения. Проблема усугубляется серьезным финансовым кризисом во многих штатах и городах{235}.

Редакция респектабельной «Файненшиал таймс» всего лишь «констатирует очевидное», полагает экономист Пол Кругман, когда она заявляет, что «наиболее ортодоксальные члены Республиканской партии» с их властными полномочиями, кажется, хотят угробить финансовую систему страны, «когда в завуалированной форме предлагают различные привлекательные варианты снижения [расходов на социальные программы]». Кругман утверждает, что программы «Медикэйд»[16], «Медикэр» и «Социальная защита» решено ликвидировать, при этом то же самое может произойти и с целым рядом программ, которые действовали ранее и также были направлены на обеспечение социальной защиты населения от губительного воздействия рынка{236}.

Ликвидация социальных программ направлена на выполнение гораздо более широких задач, нежели концентрация финансовых ресурсов и влияния. Открыто звучат заявления о том, что обеспечение социальной защиты, строительство общеобразовательных школ и прочие отклонения от «правильного пути», необходимость придерживаться которого диктуют всему миру американские военные, имеют в своей основе пагубные доктрины. В числе этих доктрин — губительная убежденность американцев в том, что им, как сообществу, необходимо беспокоиться о состоянии здоровья какой-нибудь вдовы на другом конце города или о перспективах на будущее соседского ребенка. Эти пагубные доктрины основаны на принципе сострадания, который, согласно А. Смиту и Д. Юму, является первоосновой человеческой натуры и который присущ всем нам в силу обладания нами разумом. Приватизация имеет совсем другие преимущества. Если бы пенсии рабочих людей, их медицинское обслуживание и другие жизненно важные вопросы зависели от деятельности биржи и законов рынка, то они бы действовали в ущерб собственным интересам. Им пришлось бы выступать против увеличения зарплат, против безопасных условий труда, за ограничение доступа к медицинскому обслуживанию, а также за проведение мер по снижению издержек их покровителя, на которого они полагаются в манере, свойственной феодальным отношениям.

После всплеска популярности президента в связи с событиями 11 сентября опросы общественного мнения показали увеличение недовольства социальной и экономической политикой президентской администрации. Если и была какая-то возможность сохранить политическое влияние, то, безусловно, единственное решение для администрации Буша заключалось бы в рецепте, сформулированном Анатолием Ливиным. Последний полагал, что «классической современной стратегией правого олигархического блока, находящегося в опасности, является трансформация общественного недовольства в национализм»{237}. Эта стратегия присуща нынешней администрации вне зависимости от изменяющихся обстоятельств, поскольку она получила успешную обкатку в период двенадцати предыдущих лет, пока у власти находились политические силы, которые в настоящий момент стоят за Дж. Бушем.

Основные принципы этой стратегии сформулировал Карл Роув, главный политический советник Дж. Буша-младшего: Республиканская партия на выборах в ноябре 2002 года должна выступать под лозунгом «обеспечение национальной безопасности», так как американцы «полагают, что Республиканская партия сможет защитить США». Сходным образом, объясняет он, на президентских выборах 2004 года необходимо формировать имидж Дж. Буша как президента-полководца. Что касается наиболее актуальных вопросов внутренней политики лета 2004 года, то Буш и его Республиканская партия вряд ли могли рассчитывать на популярность в этой связи, отметил главный аналитик по международным вопросам информационного агентства Юнайтед Пресс Интернэшнл. Однако в сентябре 2002 года очень кстати была раскручена «надвигающаяся внешняя угроза» в лице Ирака. Учитывая ее значение для внутренней политики, «администрация президента начала кампанию, которая была направлена на поддержание и укрепление своего влияния. Она была основана на проведении авантюрной международной политики, новой радикальной стратегии превентивных военных действий в сочетании с жаждой развязывания политически выгодной и своевременной конфронтации с Ираком»{238}.

Данная тактика прекрасно сработала в период избирательной кампании на промежуточных выборах в Конгресс. Несмотря на то что электорат «полагал, что Республиканская партия более печется об интересах крупных корпораций, чем о простых американцах», люди полностью доверяли республиканцам в вопросах национальной безопасности{239}.

В сентябре была опубликована Стратегия национальной безопасности. Рукотворные фобии позволили обеспечить общественную поддержку вторжения в Ирак и утвердить новый принцип развязывания военных действий, руководствуясь исключительно собственными интересами. Они также дали администрации США возможность укрепить свое влияние и продолжить осуществление грубой и непопулярной внутренней политики. Так, американское политическое руководство продолжало придерживаться сценария действий, успешно испытанного в период его первого срока у власти, при этом еще более рьяно проводя в жизнь задуманное, с меньшим количеством внешних ограничений и с потенциально огромными рисками для международной безопасности.

ОПРАВДАННЫЕ РИСКИ

США пошли на развязывание войны в Ираке, отдавая себе отчет в том, что это чревато распространением оружия массового поражение и вспышками терроризма. Однако эти возможные тяжкие последствия воспринимались как оправданные риски в свете перспектив установления контроля над Ираком, укоренения принципа превентивных военных действий и повышения управляемости во внутренней политике.

Свидетельства того, насколько тематика обеспечения национальной безопасности приобрела актуальность, появились вскоре после провозглашения грандиозной имперской стратегии 17 сентября 2002 года. Администрация США внезапно публично «заявила об отказе от участия в международной программе подготовки Конвенции по биологическому оружию, направленной против применения бактериологических средств в военных действиях», и порекомендовала всем своим международным партнерам отложить рассмотрение этого вопроса на 4 года{240}. Как уже отмечалось, в середине октября стало известно, что незадолго до этого политика заигрывания с огнем американских властей едва не стоила всему миру развязывания глобального ядерного конфликта. Десять дней спустя, 23 октября, Комитет ООН по разоружению принял две важнейшие резолюции. Первая призывала к ужесточению мер за нарушение конвенций о признании космического пространства безъядерной зоной и, таким образом, была направлена на «предотвращение серьезных угроз международному миру и спокойствию». Вторая резолюция подтверждала положения Женевского протокола 1925 года, «запрещающего применение отравляющих газов и бактериологического оружия». Обе конвенции были единодушно одобрены всеми членами ООН, за исключением двух стран: США и Израиля. Решение США эквивалентно использованию права вето: по сути, двойного вето — запрет освещения данных обстоятельств в СМИ и нежелание признавать исторически закрепленный прецедент. В лояльных администрации президента СМИ не было ни единого упоминания о провале попыток международного сообщества предотвратить опасность для всего человечества.

Скудные материалы о шокирующих откровениях прошлых лет, сделанных на конференции в Гаване в октябре 2002 года, едва ли могут прояснить что-либо по поводу международного терроризма и силовых сменах режимов или по иракскому вопросу, короче, по поводу всего, что вызывало такое сильное беспокойство участников конференции. Еще до отлета в Гавану они наверняка уже успели ознакомиться с содержанием письма, адресованного руководителем ЦРУ Дж. Тенетом председателю Сенатского комитета по разведывательной деятельности — сенатору Бобу Грэхаму. В этом письме сообщалось, что, несмотря на незначительную вероятность проведения Саддамом террористических акций с применением обычных видов вооружения или химического, биологического оружия, возможность именно такого развития событий «резко возрастает» в связи с началом американской операции по вторжению в Ирак. ФБР, вслед за главным лицом, ответственным за национальную безопасность, также высказывало свои опасения, «что военные действия в Ираке увеличивают вероятность осуществления террористических актов на территории США». Ведущий американский журнал, посвященный деятельности спецслужб и военной тематике, совместно с некоторыми разведывательными учреждениями пришел ровно к таким же выводам, добавляя при этом, что американское вторжение может «спровоцировать рост международных антиамериканских и антизападных настроений… не ослабит, а только усилит ожесточенность действий исламских террористов». «Война в Ираке грозит увеличением нестабильности и новыми террористическими угрозами, — предупреждает руководство европейских силовых ведомств правительства своих стран»; при этом будет происходить пополнение рядов «и так неуклонно расширяющегося антиамериканского лагеря» новой молодой порослью{241}.

Одновременно с этим американский специалист по организации неожиданных силовых акций и ядерному шантажу Ричард Бэтс написал о развитии событий в Ираке: «Осознавая неотвратимость поражения, Саддам вполне может нанести свой последний удар — применить [оружие массового поражения] на территории США» — через агентурные сети в Америке. «Вероятность этого не велика, — полагал он, — возможно, она настолько же мала», как вероятность повторения событий 11 сентября{242}. Впрочем, все, кто всерьез задумывается о безопасности и защищенности американцев на территории США и обо всех других людях, которые являются потенциальными объектами террористических атак, не должны попросту сбрасывать со счетов возможность терактов.

Приближенные к администрации президента эксперты разделяют мнение, что интервенция самой мощной военной силы в истории против беззащитного врага может служить поводом для реванша и ответных действий. Многие авторитетные исследователи международных отношений отмечали, что потенциальные жертвы американского политического авантюризма «хорошо знают, что только меры устрашения могут сдержать порыв США», главной из которых является оружие массового поражения (Кеннет Уолц). В этой связи «политика США приводит к повсеместному распространению ядерного оружия». Действия Вашингтона активизируют деятельность террористических групп: «Неудивительно, что… слабые государства и недовольные люди… с озлоблением рассматривают США как главную причину и символ их страданий». Если в таком случае не будут предприняты усилия для того, чтобы облегчить их горестное существование, они начнут предпринимать ответные шаги, используя все доступные им средства, включая террор. В дополнение к этому, по мнению американских разведывательных служб, «усиление экономической стагнации», в основе которой лежит американский подход к распространению принципов глобализации, чревато такими же последствиями{243}.

В этих предупреждениях не было ничего нового. Уже давно стало очевидно, что развитые страны постепенно теряют свою монополию на использование военной силы, сохраняя при этом лишь количественное превосходство в вооружении. Задолго до 11 сентября в ходе специальных исследований было доказано, что «хорошо спланированная операция по ввозу на территорию США контрабанды оружия массового поражения с 90-процентной вероятностью будет успешной». Это является «ахиллесовой пятой Америки», утверждалось в исследовании, вышедшем под тем же названием, где просчитывалось множество возможных вариантов действий террористов. По итогам деятельности рабочей группы «Совета по международным отношениям»[17] количество рассматриваемых вариантов действий террористов было расширено и существенно дополнялось их содержание. Опасность террористических атак приобрела реальные очертания после попыток в 1993 году взорвать здание Всемирного торгового центра, что, как сообщали инженеры-строители здания, при более четком планировании операции могло унести жизни десятков тысяч людей{244}.

Ожидалось, что нападение на Ирак могло стать непосредственной причиной стремительного распространения оружия массового поражения. Эксперт по борьбе с терроризмом (относится к «ястребам») Дэниэл Бенджамин отмечал, что вторжение в Ирак могло спровоцировать «самые страшные последствия распространения оружия массового поражения в истории человечества». Саддам Хусейн хоть и проявил себя как жестокий тиран, но он, однако же, был совсем не глуп. Если Ирак обладал химическим и биологическим оружием, то его хранение подлежало контролю и «обеспечивалось надежной системой командования». Оно ни при каких условиях не могло быть передано Усаме бен Ладену, который представлял угрозу не только для всего мира, но и для самого Саддама Хусейна. Тем не менее, под воздействием внешней агрессии Ирак постиг бы глубочайший социальный кризис, а вместе с ним, вероятно, была бы ликвидирована система централизованного контроля над оружием массового поражения. Оно, в таком случае, вполне могло попасть на огромный «рынок нетрадиционных видов оружия», что предвещало бы «катастрофический поворот событий» по целому ряду аспектов. Послевоенные исследования доказали справедливость опасений Бенджамина, реальные подтверждения которых мы все имели бы возможность лицезреть в случае разграбления иракских полигонов с ядерным оружием{245}.

Критические оценки специалистов и правящей элиты содержали множество важных аспектов. Во-первых, они отражали опасения американского истеблишмента в отношении существования так называемой «сверхдержавы-изгоя», которую весь остальной мир рассматривает как основной источник угрозы международной безопасности и «главный источник внешней опасности для своих стран». Во-вторых, эти оценки отражали необычайно широкий круг мнений и взглядов: приведенные выше высказывания выражают позицию разведывательных служб многих стран, одного ведущего международного военного журнала, двух главных американских журналов по внешней политике, основными сюжетами которых в 2003 году были именно эти темы; а также Американской академии гуманитарных и точных наук, которая опубликовала специальный бюллетень, посвященный этому кругу вопросов; ряда наиболее авторитетных экспертов по вопросам международных отношений, терроризма, стратегического анализа и даже мнения «давосских специалистов», которые задают курс мировой экономики. Кто бы что ни думал об их оценках, трудно найти исторические аналогии столь единодушного критического демарша в отношении готовящейся военной операции. В равной степени абсолютно беспрецедентен всплеск общественных протестов против войны, которая еще не была официально объявлена.

В-третьих, несмотря на то что эта критика вызрела в недрах правящей элиты и экспертного сообщества, она осталась без внимания. Американская администрация не пыталась что-либо противопоставить этим критическим выступлениям и на самом деле, казалось, не замечает их, что, впрочем, было вполне объяснимо. С пропагандистской точки зрения самое сильное в истории государство не должно оправдываться или давать четкие объяснения своим решениям: достаточным основанием является декларирование своих добрых намерений. В таком же духе американские власти уведомили ООН, что она может «оказаться полезной», если подтвердит и скрепит надлежащим образом правильность решений США, в противном случае она неизбежно понесет санкции. Таким образом, США уведомляли весь мир, что власть гегемона освобождает их от необходимости давать кому-либо отчет о каких-либо своих решениях, например о применении ими силы. Признавать, не говоря уже о том, чтобы пытаться опровергнуть, «критические визги» (заимствуя насмешливое выражение МакДжорджа Банди) означает подрывать авторитет власти. Те, кто выступал с критикой США, правы в том, что державная политика ведет к саморазрушению, но политическое руководство обычно обращает на это мало внимания.

В данном случае американская администрация и без предупреждений авторитетных экспертов осознавала, что планируемые военные действия в Ираке, вероятно, увеличат опасность распространения оружия массового поражения и риски проведения терактов против США и их союзников. Но, очевидно, она придавала большее значение потенциальным выгодам от проведения силовой операции. Более того, несмотря на то что стратеги Буша, несомненно, считают неприемлемым распространение оружия массового поражения и увеличение террористической активности, они знают, что эти тенденции можно использовать для достижения собственных целей, как во внешней, так и во внутренней политике. Даже страх и ужас, которые США повсеместно наводят, вполне понятны: они не стремятся понравиться, а хотят, чтобы им подчинялись, и лучше, если это подчинение будет скреплено страхом, что только «укрепит их авторитет».

Несомненным упрощением фактов кажутся слова главного корреспондента и аналитика на Ближнем Востоке Юсефа Ибрагима, когда он сводит весь смысл потенциальных выгод от американского вторжения в Ирак к «укреплению президентской популярности» в краткосрочной перспективе и «превращению „миролюбивого“ Ирака в частную американскую нефтяную вышку»{246}. Однако есть важные основания полагать, что он мыслил в правильном направлении. Поддержание политического влияния и увеличение контроля США над основными мировыми энергоносителями характеризуют две главные цели, о которых американцы достаточно открыто заявляли. Это институционализация радикальной перестройки американского общества с пересмотром основных результатов прогрессивных реформ XX века и утверждение грандиозной имперской стратегии бессменного мирового превосходства США. На фоне таких задач любые риски могут показаться малозначительными.

ЭКСТРЕМИСТЫ В БЛИЖАЙШЕМ ОКРУЖЕНИИ АМЕРИКАНСКОГО РУКОВОДСТВА

Правящую элиту США и экспертное сообщество, которые выступали с критикой политики Белого дома, больше всего занимали вопросы, ставшие предметом жаркой дискуссии в Совете Безопасности ООН. Международные наблюдатели в Ираке безуспешно пытались ответить на эти вопросы: обоснованность иракской угрозы, наличие оружия массового поражения в Ираке, а также соответствие политики США нормам международного права. Никто, к примеру, не вдавался в то, как будут претворяться в жизнь планы по «демократизации» и «либерализации» страны и как будут реализовываться другие важные задачи, которые выходят за рамки вопросов безопасности США и их союзников. Последствия военных действий для жителей Ирака мало кого интересовали, кроме разве что «экстремистов в окружении американского руководства», используя термин МакДжорджа Банди, который так называл тех, кто при оценке вьетнамской войны призывал выйти за рамки категорий военного успеха и цены побед. По мере того как Вашингтон твердо продвигался к началу военной операции в Ираке, «экстремисты» выступали с резкой критикой политического курса и, в отличие от многих других американских политиков того времени, не руководствовались сугубо эгоистическими мотивами.

Международные благотворительные общества и медицинские организации предупреждали, что война в Ираке может стать причиной серьезной гуманитарной катастрофы. По прошествии десяти лет с момента введения разрушительных санкций против Ирака его жители находились на грани выживания. В Швейцарии состоялась международная встреча, на которой прошло обсуждение альтернативных вариантов развития иракских событий. США единственные отказались на ней присутствовать. Участники встречи, среди которых были четыре постоянных члена Совета Безопасности ООН, «выступили с предупреждением о масштабе гуманитарных угроз в связи с началом военных действий в Ираке». В прошлом помощник министра обороны США, Кеннет Бэйкон, теперь ставший главой Международной организации помощи беженцам со штаб-квартирой в Вашингтоне, прогнозировал, что «война парализует иракскую систему здравоохранения и станет причиной появления огромной волны беженцев». В то же время со стороны международных благотворительных организаций все чаще раздавалась критика в адрес американских программ восстановления Ирака после окончания военных действий. Основными пунктами их обвинений были «отсутствие четкой координации предполагаемых мер, крайне недостаточное финансирование и неэффективность военного руководства». Сотрудники ООН с досадой констатировали, что «в [Вашингтоне] намеренно игнорируют наши предостережения о вероятных последствиях планируемой военной операции»{247}.

Несмотря на все ужасы и жестокость режима Саддама Хусейна, он, тем не менее, направлял прибыль от продажи нефти на развитие страны. «Тиран превратил насилие в инструмент государственного управления», в стране установилась «жуткая ситуация с соблюдением прав человека», и все же при нем «половина населения страны стала относиться к среднему классу, и арабы со всего мира… стали поступать в университеты Ирака»{248}. Война 1991 года, в ходе которой целенаправленно уничтожались гидротехнические, водоочистительные сооружения, объекты энергетики, погибло огромное количество иракцев; режим санкций, установленный США и Великобританией, — все это привело страну на грань полного коллапса{249}. Иллюстрацией служат результаты доклада ЮНИСЕФ за 2003 год о положении ребенка в мире, где подчеркивается, что «спад в развитии Ирака за последние десять лет является одним из наиболее резких среди 193 стран, в которых проводилось исследование». Причем уровень детской смертности — «наиболее достоверный индикатор положения дел в области охраны ребенка» — неуклонно увеличивался с 50 до 133 смертей на 1000 новорожденных. По этим показателям Ирак находился на последнем месте в числе неафриканских стран, за исключением Камбоджи и Афганистана. Два агрессивно настроенных военных аналитика отметили, что «экономические санкции вполне могли стать непосредственной [NB] причиной гибели большего числа людей за всю историю человечества, чем так называемое оружие массового поражения», — а это сотни тысяч человек, по самым грубым подсчетам{250}.

Пожалуй, никто на Западе не знает Ирак лучше, чем Дэнис Холидэй и Ханс фон Спонек, авторитетные сотрудники ООН, которые отвечали за координацию всех ооновских гуманитарных операций, имея в своем подчинении сотни международных наблюдателей, каждый день вдоль и поперек колесивших по стране. Оба они подали в отставку в знак протеста против, как описывал Холидэй, введения США и Великобританией экономических санкций, которые иначе как «геноцидом» нельзя было назвать. Они отвергли заявления о том, что иракское правительство якобы скрывало продовольственные продукты и медикаменты. Тан Мьят, сменивший их на должности в ООН, разделял их мнение и считал иракскую систему «лучшей системой распределения продуктов среди населения, с которой он когда-либо сталкивался в Международной продовольственной программе ООН». Руководство Международной продовольственной программы ООН осуществило более миллиона инспекций иракской системы распределения продуктов питания и «не обнаружило никаких значительных фактов мошенничества и предпочтений». Оно также заявило, что «вряд ли можно было придумать другую систему, хотя бы настолько же эффективную», как та, что функционировала в Ираке. Она являлась «самой эффективной в мире», и «опасность крупномасштабной гуманитарной катастрофы» была неминуема в случае нарушения этой системы{251}.

Вслед за Холидэем фон Спонек и ряд других специалистов отмечали на протяжении многих лет, что режим санкций уничтожал иракский народ, в то время как влияние Саддама Хусейна и его окружения неуклонно росло, что делало иракцев более зависимыми от тирана, в руках которого теперь была их судьба. После своей отставки фон Спонек не раз заявлял, что представители США и Великобритании «оказывали на них [на него и Холидэя] систематическое давление с тем, чтобы они воздерживались от участия в консультациях в Совете Безопасности ООН… так как они не хотели придавать огласке те факты, которыми мы оперировали» в отношении жестокого обращения с иракцами и режима санкций{252}.

Американские СМИ поддерживали позицию власти. Познакомиться с взглядами опальных ооновских специалистов рядовые американцы могли исключительно в зарубежной прессе, даже в период наибольшего накала общественной дискуссии вокруг Ирака. Все обсуждения последствий международных санкций против Ирака ограничивались общими рассуждениями и в большей массе были направлены на оправдание политики западных держав, что является вполне привычной практикой, когда речь заходит о преступлениях собственной страны.

Ученая Джой Гордон обнаружила, что даже информация, которой владеет Совет Безопасности ООН, «скрыта от общества», хотя сведения, известные ей и ряду других людей, позволяют констатировать постыдные факты намеренной жестокости и исполнения последовательности мер, которые «на протяжении десятилетий были направлены на ограничение доступа продовольственных товаров в страну… несмотря на бедственное положения ее населения, высокий уровень детской смертности и повсеместное распространение опасных заболеваний». США блокировали доступ в иракские порты танкеров с пресной водой, причем их мотивация была настолько невразумительной, что не вызвала доверия ни у одного военного эксперта ООН, а «происходило это на фоне увеличения детской смертности из-за недостатка питьевой воды и жуткой засухи, охватившей Ирак». Вашингтон также противодействовал осуществлению поставок медицинских вакцин для лечения детей, пока ему не пришлось отступить в связи с резкими протестами ЮНИСЕФ и Всемирной организации здравоохранения, которых также поддержали европейские специалисты по биологическому оружию, считавшие «абсолютно невыполнимыми» двойственные требования американской стороны{253}.

Международная организация Красного Креста — на основе собственного хорошего знания Ирака — в 1999 году сделала заключение, что после десяти лет существования под режимом международных санкций «страна превратилась в руины». «Программа „нефть в обмен на продовольствие“, которая была запущена после принятия Резолюции ООН № 986 в 1995 году, не могла препятствовать общему ухудшению проблем здравоохранения и разрушению системы водоснабжения, что составляло две основные опасности для здоровья и благополучия гражданского населения». Как сообщал Международный комитет Красного Креста, гуманитарные организации своей деятельностью «способны облегчить лишь только самые тяжелые последствия введения режима санкций [и] не могут обеспечить огромные потребности двадцатидвухмиллионного народа»{254}.

Сторонники режима санкций утверждали, что ответственность за сложившееся бедственное положение в Ираке лежит целиком на Саддаме Хусейне, так как он отказался соблюдать предписания резолюций ООН, занимался строительством дворцов и возведением себе памятников. Причем все это на средства, полученные от контрабанды и других незаконных операций, что подтвердили показания координаторов гуманитарных программ ООН и представителей Международной продовольственной программы. Таким образом, выход из сложившейся ситуации состоял в том, чтобы наказать Саддама за его преступления нанесением сокрушительных ударов по его жертвам и укреплением влияния тирана. Согласно такой логике можно сказать, что в случае угона школьного автобуса необходимо его взорвать и убить всех пассажиров, а самого угонщика спасти и свалить всю вину на него{255}.

Уже привычным выглядит «намеренное игнорирование» возможных последствий военной операции для гражданского населения Ирака. Сходным образом — через пять дней после теракта 11 сентября — руководство США потребовало от пакистанских властей «остановить конвои с продовольствием и гуманитарной помощью, предназначенные для афганских жителей». Оно также способствовало выводу из Афганистана сотрудников благотворительных организаций и резкому сокращению ввоза продуктов питания в страну, тем самым заставив «миллионы афганцев голодать»{256}. Эта политика была очень верно определена как «тайный геноцид». По оценкам, количество голодающих афганцев увеличилось с 5 миллионов перед событиями 11 сентября до 7,5 миллионов спустя месяц после теракта. Угрозы, а затем и сами бомбардировки вызвали резкий протест со стороны гуманитарных благотворительных организаций, которые предупредили о возможных последствиях агрессии, к чему американские власти отнеслись с небольшим энтузиазмом и что практически не получило никакой официальной реакции.

Вероятно, очевидные вещи все же необходимо повторять. Одни думают, что худший сценарий развития событий невозможен, и до конца пытаются предпринимать усилия и что-то изменять. Но, как в ситуации с размещением Н. Хрущевым ракет на Кубе, что могло привести к полномасштабной войне и лишь по воле случая этого не произошло, именно наличие альтернативных вариантов действия позволяет определить правильность принятого решения. Эта банальность, которую мы прекрасно понимаем, когда речь заходит о наших официальных врагах, но которую с трудом можем соотносить с собственными поступками.

ДЕМОКРАТИЯ И ПРАВА ЧЕЛОВЕКА

Как уже отмечалось ранее, критики политических решений США ограничивались в своих оценках ключевыми аргументами американской администрации. Они полагали, что знают суть американских намерений в Ираке: разоружение, сдерживание преступности, борьба с терроризмом. Они практически не интересовались вопросами либерализации, демократизации стран Ближнего Востока и другими факторами, которые бы сделали бессмысленными любые инспекции, всю деятельность Совета Безопасности и прочих государственных учреждений. Скорее всего, причины этого лежат в том, что критики были склонны полагать, что пафосная риторика США неотъемлемо сопутствует практически каждой силовой акции и поэтому она не должна вводить наблюдателя в заблуждение. Эта риторика представляется вдвойне несущественной в связи с пренебрежительным отношением к демократическим принципам, как в данной ситуации, так и на протяжении всего последнего времени.

Критики американского внешнеполитического курса также прекрасно понимали, что руководство США, с его показной заботой об иракской демократии, ни разу не выразило сожаления за продолжительную поддержку Саддама Хусейна (или ему подобных, кого власти США поддерживают до сих пор). Оно не проявило признаков раскаянья за то, что помогало Саддаму создавать оружие массового поражения в тот момент, когда он еще представлял серьезную угрозу. Американское руководство не объяснило, когда и почему оно отказалось от идей 1991 года о том, что «лучше всего» было бы создать «в Ираке репрессивную правительственную хунту без участия Саддама Хусейна», которая правила бы так же, как Саддам, но не совершала при этом ошибок, испортивших его репутацию в августе 1990 года{257}.

В то время нынешние союзники американского руководства находились в действующей оппозиции и по этой причине могли более открыто, нежели правительство М. Тэтчер, выступать против преступлений Саддама Хусейна, за которыми стояли власти Великобритании. Примечательно, что Тони Блэр, Джек Стро, Джеф Хун и другие ведущие представители новых лейбористов не вошли в парламентскую группу, выразившую протест против этих преступлений. В декабре 2002 года Джек Стро, тогда уже министр иностранных дел, опубликовал досье о преступных действиях Саддама Хусейна, которое было составлено полностью на основе материалов, собранных в период, когда иракский режим пользовался активной поддержкой США и Великобритании. Однако эти нюансы были опущены с традиционной непоколебимостью моральной правоты. Качество представленных материалов и периодизация фактов в досье главы британского МИДа вызывали множество вопросов, но более всего в данном случае интересовала резкая смена позиции Джека Стро в отношении Саддама Хусейна от благожелательного расположения в сторону скептицизма.

Когда в 2001 году Джек Стро находился на посту министра внутренних дел, к Великобритании с просьбой о предоставлении убежища обратился один иракский гражданин, который у себя на родине был подвергнут незаконному судебному преследованию и пыткам. Дж. Стро ответил отказом на его запрос. В Министерстве внутренних дел Великобритании пояснили, что Дж. Стро «располагает сведениями, что власти Ирака и, в частности, иракские спецслужбы выдвигают обвинения и выносят приговоры исключительно в интересах и в рамках законности» с тем, чтобы «у каждого иракца имелась возможность использовать свое право на независимое и квалифицированное судопроизводство». Внезапное изменение взглядов Дж. Стро очень напоминает высказывания Б. Клинтона, сделанные им где-то между 7 и 11 сентября 1999 года, о том, что Индонезия совершила множество преступных деяний в Восточном Тиморе за последние двадцать пять лет, в период, когда США и Великобритания оказывали индонезийским властям всестороннюю поддержку{258}.

Отношение к демократическим принципам проявилось во всей полноте весной 2002 года в ходе мобилизации к предстоящей войне, когда США пришлось столкнуться с чередой массовых общественных протестов. Рост негативных настроений в американском обществе удавалось, по крайней мере, частично сдерживать посредством пропагандистской кампании «Коалиция доброй воли»[18], которая стала набирать обороты в сентябре 2002 года. В Великобритании вопрос о начале военных действий в Ираке разделил общество на две части, а британское правительство продолжало занимать позицию «младшего партнера», придерживаться которой британские власти неохотно начали после Второй мировой войны. Этой позиции они неотступно следовали, даже когда США с пренебрежением относились к их просьбам, в то время как страна находилась на грани выживания.

В других государствах, за пределами «Коалиции», с ее двумя непререкаемыми лидерами, складывалась более острая ситуация. В двух главных европейских странах — в Германии и Франции — позиции официальных властей отражали преобладающие резко антивоенные общественные настроения. Это вылилось в жесткую критику руководства США. Дональд Рамсфельд отозвался об этих европейских странах как о «Старой» Европе, считаться с мнением которых нецелесообразно, поскольку они не слышат призывов Вашингтона. Лицом «Новой» Европы была выбрана Италия, а ее премьер-министр Сильвио Берлускони стал частым гостем в Белом доме. Помехой этому, очевидно, никак не могло послужить то обстоятельство, что итальянское общество преимущественно выступало против войны в Ираке.

Водораздел между правительствами «Старой» и «Новой» Европы был проведен в соответствии с очень простым критерием: правительство относилось к «Старой» Европе с ее злонамеренными порывами тогда и только в том случае, когда оно разделяло позицию подавляющей части своего народа и отказывалось подчиняться приказам из Вашингтона. Не стоит забывать, что самопровозглашенные властители мира — Буш, Пауэлл и другие — откровенно заявляли о своих намерениях осуществить военную операцию, невзирая на мнения ООН или кого бы то ни было из числа «аутсайдеров» и «неприсоединившихся». Страны «Старой» Европы, которые якобы безнадежно застряли в аутсайдерах, тем не менее, не поддержали начинаний США. То же самое сделали страны «Новой» Европы, по крайней мере, если под словом «страна» подразумевать ее граждан. По результатам социологических опросов «Гэллап Интернэшнл» и ряда других источников во всей Европе, в среднем не более и процентов населения в каждой стране положительно относилось к «односторонним силовым действиям США и их союзников». Уровень общественной поддержки военной операции, в случае оформления соответствующего решения ООН, варьировался от 13 процентов (в Испании) до 51 процента (в Нидерландах).

В этой связи особый интерес вызвали восемь стран, чьи лидеры провозгласили себя частью «Новой» Европы, очень надеясь, что их смелость и моральная стойкость получат заслуженное признание. Они обратились к Совету Безопасности ООН с призывом обеспечить «четкое соблюдение принятых резолюций», правда, при этом они не пояснили, как это сделать.

Эти заявления грозят «изоляцией Германии и Франции» — пестрили заголовки восторженных статей в прессе, хотя на самом деле позиции стран «Старой» и «Новой» Европы были не столь очевидны. Для того чтобы подчеркнуть, что Германию и Францию ожидает «изоляция», их не пригласили на подписание дерзкого заявления государств «Новой» Европы — очевидно, из страха, как стало позднее понятно, что они все же могут подписать этот документ{259}.

Стандартная в таких случаях официальная интерпретация событий состояла в том, что бурно развивающаяся и многообещающая «Новая» Европа поддержала решение Вашингтона и тем самым продемонстрировала, что «многие европейцы разделяют позицию США, даже если Франция и Германия выступают с критикой американцев»{260}. Откуда взялись эти «многие европейцы»? Результаты социологических опросов показали, что в странах «Новой» Европы уровень общественного недовольства «решениями США» гораздо выше, чем во Франции и Германии. Особенно это было характерно для Италии и Испании, которых, за их чрезвычайное рвение, окрестили «лидерами „Новой“ Европы».

К счастью для Вашингтона, бывшие коммунистические страны также присоединились к коалиции «Новой» Европы. Среди их граждан общественная поддержка «позиции Вашингтона», суть которой сформулировал К. Пауэлл, а именно — начало военной операции «Коалицией доброй воли», не дожидаясь санкций ООН, варьировалась от 4 процентов (Македония) до и процентов (Румыния). Одобрение военных действий при соответствующих санкциях ООН также было достаточно слабым. Бывший министр иностранных дел Латвии так пояснил эту ситуацию: нам необходимо «приветствовать любые решения США, выкрикивая „Так точно, сэр“… необходимо ублажать американцев любой ценой»{261}.

В самом общем смысле, прессе, которая ценит демократические принципы, стоило бы в своих статьях написать, что к «Старой» Европе принадлежало подавляющее число европейцев, тогда как «Новую» Европу представляла небольшая группа политиков, решивших проявить солидарность с решениями Вашингтона без оглядки на мнение подавляющего большинства граждан своих стран.

Ричард Холбрук выразил либеральную точку зрения на ситуацию, особо подчеркивая тот факт, что «совокупное количество людей [в восьми странах провозглашенной „Новой“ Европы] превышает население тех стран, которые не участвовали в подписании обращения к Совету Безопасности ООН». Это вполне верно, однако здесь есть одно упущение: все эти люди в подавляющей своей массе выражали протест против готовящейся в США военной операции, порой в гораздо большей степени, чем в странах, причисленных к «Старой» Европе{262}. В то же время редакция газеты «Уолл-стрит джорнал» выступала в поддержку заявлений стран, подписавших обращение к Совету Безопасности ООН, подчеркивая, что «оно способствовало развенчанию мифа о том, что Франция и Германия выступают от лица всей Европы и что все европейцы теперь настроены против США». Благородные лидеры восьми стран «Новой» Европы показывали, наряду с «Уолл-стрит джорнал», что «голоса проамериканского большинства жителей Европы не были слышны». Редакция «Уолл-стрит джорнал» подвергла жесткой критике европейские СМИ за их «левацкие» взгляды — очень весомый аргумент — руководствуясь которым они «пытались повсеместно выставить за правду» абсурдную идею о том, что Франция и Германия выступали от лица всей Европы. Эти государства находились в жалком меньшинстве по отношению к европейским странам и пытались выдать желаемое за действительное по той причине, что они «выступали на стороне политических интересов групп по обе стороны Атлантики, которые препятствуют реализации решений президента Буша в Ираке». Такой вывод можно считать верным, если отбросить как радикальную левацкую блажь представления о том, что люди играют мало-мальски значительную роль в демократическом обществе{263}.

Томас Фридман, также выступавший с либеральных позиций, выдвинул предложение об исключении Франции из Совета Безопасности и замены ее Индией, которая «в последнее время демонстрирует большую серьезность намерений… а Франция, как говорят в детском саду, не хочет играть с остальными». Таким образом, она не просто «выступает против решений США в отношении Ирака», а «обнаруживает свое внутреннее желание дистанцироваться от Америки» в стремлении казаться «уникальной». Иными словами, правительство Франции действовало в соответствии с чаяниями французского народа, которые были диаметрально противоположны военным устремлениям Вашингтона. Поэтому Францию сравнивали с «детским садом», хотя, судя по результатам опросов общественного мнения, население стран «Новой» Европы в таком случае вообще стоит называть ясельной группой. Индия, напротив, «серьезна в своих намерениях», о чем свидетельствует политика протонацистского правительства во главе страны. Оно отдало ресурсы государства на откуп транснациональным компаниям и ведет активную пропаганду ультранационалистических ценностей в собственных внутриполитических интересах, а совсем незадолго до прозвучавших заявлений устроило кровавую резню мусульман в штате Гуджарат. Господин Фридман повсеместно восхваляет достижения Индии, в частности бурное развитие ее промышленности по производству программного обеспечения и повышение капитализации ее предприятий. Однако он упорно не желает обращать внимание на одни из самых низких в мире показателей уровня жизни людей в этой стране и на то, что положение женщин в Индии зачастую немногим отличается от положения женщин в Афганистане при режиме талибов. Все это не имеет значения, поскольку Индия проявляет «серьезность своих намерений», так же как плачевные условия жизни афганцев при талибах мало кого всерьез занимали на Западе, пока «Талибан» был открыт для сотрудничества{264}.

В экспертной среде были и другие позиции (Кэйган-Бут), которые предполагали, что, например, С. Берлускони, X. М. Аснар и прочие лица, кто, как Черчилль, поддерживали Вашингтон и демонстрировали «беспримерное политическое мужество», сумели отделить добро от зла. Этим они отличались от тех, кто безропотно поддался «параноидальному и заговорщическому антиамериканизму», охватившему большую часть европейских стран, которые «были одержимы собственной алчностью» и не могли разглядеть всей «мощи идеалистического порыва, движущего Америкой». Конечно, эти политические лидеры даже не пытались повлиять на общественное мнение в своих странах, они просто не обращали на него внимания, когда спешили заручиться поддержкой наиболее сильной в военном отношении страны за всю историю человечества. Впрочем, их сопоставление с фигурами У. Черчилля и Ф. Рузвельта в борьбе с гитлеровской угрозой также неуместно; скорее можно искать их сходство с президентом Дж. Бушем-младшим, чьи «моральные убеждения» в своей основе имеют некую «религиозную экзальтированность», как считают люди, ответственные за его политический имидж{265}.

Существует множество других интересных примеров. Когда Герхард Шрёдер осмелился выступить от лица большей части немецких избирателей на выборах 2002 года, он подвергся жесткой критике за неспособность справиться с ситуацией, обнажившей серьезную проблему: «правительство живет в страхе перед теми, кто его избрал». От этой проблемы немецкому руководству необходимо избавляться, если оно рассчитывает на признание цивилизованного общества{266}.

Особо показателен в нашем случае пример Турции. Как многие другие в регионе, турки презирали Саддама Хусейна, но не испытывали перед ним страха. Они также выступали с резким осуждением военных действий: в январе 2003 года, несмотря на усилия, направленные на убеждение, если не граждан, то по крайней мере руководства различных государств, поддержать затею Вашингтона, 90 процентов турецкого общества выступало против войны с Ираком. Правительство Турции следовало пожеланиям своего народа. Бывший американский посол в Турции Мортон Абрамович, который теперь стал высокопоставленным чиновником и аналитиком, на следующий день после опубликования результатов социологического опроса населения Турции (готовящаяся военная операция в Ираке) пояснил, что турецкое правительство теряет «легитимность (демократические полномочия)». Десять лет назад, объяснял он, «большая часть населения Турции, как сегодня, была против какого-либо вовлечения их страны в военные действия с Ираком». Однако история десятилетней давности имела «одно примечательное отличие»: у власти в Турции был президент Тургут Озал, настоящий демократ, который «сумел преодолеть царившее в турецком обществе нежелание принимать участие в войне в Персидском заливе». К сожалению, нынешнее турецкое руководство «идет на поводу у общества в вопросе участия в другой иракской кампании», вместо того чтобы уступить сильному натиску Вашингтона. «Печально, — восклицал Абрамович, — что в окружении США не осталось демократов в подлинном значении этого слова», как это было десять лет назад{267}.

Неофициальный лидер правящей турецкой партии, Реджеп Тайип Эрдоган, явно демонстрируя полное непонимание демократических принципов, не только осудил жажду войны политиков из Вашингтона, но также затронул абсолютно неприкосновенные вопросы. Он подверг критике «различные страны, в том числе США, которые активно ведут разработки в области создания оружия массового поражения, призывая при этом другие государства к разоружению»{268}.

Под давлением США положение с демократией в Турции стало улучшаться. В то время как население еще с большей силой, чем раньше, протестовало против начала военных действий в Ираке, правительство Турции, в конце концов, поддалось сильнейшему давлению со стороны США, главным образом в экономическом отношении, и согласилось поддержать Вашингтон, вне зависимости от «преобладающих в обществе протестных настроений». Один «западный дипломат», — вероятно, из посольства США — заявил в интервью, что он был «воодушевлен» этим решением и расценил его как очень «позитивный шаг» турецкого руководства. Турецкий корреспондент Амберин Заман заявил, что:

«Военные действия против Ирака являются крайне непопулярными среди турецкого населения. По этой причине заседание парламента Турции во вторник прошло в закрытом режиме, а голосование по вопросам повестки было тайным. В пятницу все заголовки газет пестрили резко критическими замечаниями в адрес правящей Партии справедливости и развития. На главной странице уважаемой ежедневной газеты „Радикал“ можно было прочитать: „Парламент страны отошел от соблюдения интересов турецкого народа“».

Практически единодушно турки выступили против резолюций Вашингтона, но очевидно было то, что турецкое руководство не может не последовать за США, и в связи с этим Турция присоединилась к другим странам «Новой» Европы{269}.

Или же турецкое руководство только изображало покорность. Впоследствии Турция преподала Западу еще один урок демократии. В итоге парламент страны не разрешил США разместить свои войска на территории Турции. Данное решение было охарактеризовано уже в привычных терминах:

«Проведение наземной фазы военной операции было приостановлено, так как Турция, вновь по политическим причинам, сочла для себя неприемлемой роль плацдарма для нанесения удара по Ираку с севера. Правительство Турции дало слабину перед лицом внутренних антивоенных настроений»{270}.

Предпосылки этого очевидны. Сильные правительства могут пренебречь мнением своих граждан и «принять роль», уготованную им мировым гегемоном; слабые правительства подчиняются воле 95 процентов граждан их страны.

Главный стратег Пентагона Пол Вульфовиц сформулировал ключевую мысль в этом отношении. Он так же, как и все, ругал турецкое правительство за неправильное поведение, но еще больше он поносил турецкое военное руководство, «которое не оправдало ожиданий США, не смогло взять ситуацию в свои руки» и проявило слабость, позволив правительству страны удовлетворить чаяния подавляющей части турецкого населения. Он полагал, что в сложившейся ситуации турецким властям надо было «открыто признать свою ошибку и приложить все усилия, чтобы оказаться хоть в чем-то полезными США». Позиция Вульфовица особенно показательна, поскольку его называют главным вдохновителем демократического крестового похода на Ближний Восток{271}.

Заявления «Старой» и «Новой» Европы, вся эта истерия вокруг них в позволяют понять позицию политических и интеллектуальных элит в отношении демократических принципов. Нет ничего нового в неприязни к демократии. По ряду понятных причин в этом заключается привычная позиция тех, кто наделен властью либо какими-то привилегиями. Но такая позиция редко находит столь яркое выражение. Это помогает понять причины, по которым критики правящей элиты обращают внимание на ее пышную риторику вокруг вопросов демократизации при общем крайне пренебрежительном отношении руководства к принципам демократии, что, судя по официальным заявлениям, приобрело массовый характер.

Хорошо осведомленные аналитики отмечают, что внешней политике Дж. Буша присущ «удручающий дуализм», а также что его приверженность «неорейгановскому стилю политического поведения подстегивает начало новой бурной кампании по распространению демократии на Ближнем Востоке». Однако современная внешнеполитическая повестка дня предлагает Вашингтону привлекательные перспективы для того, чтобы «отбросить свои демократические колебания и укреплять контакты с различными местными авторитарными режимами», как это довольно последовательно делалось раньше. Томас Кэрозерс[19], отмечая этот «дуализм», а также дальнейшее стремление поддерживать жестокие и репрессивные режимы, выражал надежду на то, что Дж. Буш начнет «действовать в соответствии с подлинным духом внешней политики президента Рональда Рейгана» в «ее стремлении повсеместно насаждать демократические ценности»{272}.

Интересно было услышать такое заявление именно от него. Кэрозерс проделал немалый объем работы, чтобы постичь так называемый «подлинный смысл» приверженности Р. Рейгана демократии. Он выступал как ученый и как очевидец событий, которым он давал оценку. Дело в том, что он принимал участие в проектах Госдепа при Р. Рейгане по распространению демократических ценностей в Латинской Америке. Он оценивал эти программы как «откровенно провальные». В южной части латиноамериканского континента, где влияние Вашингтона было минимальным, наблюдались наиболее бурные темпы развития демократии. Администрация Р. Рейгана сперва пыталась найти способы помешать этому, но впоследствии признала это как данность. Там, где влияние Вашингтона было наибольшим, США в итоге добивались самых незначительных успехов. Причины этого Кэрозерс видит в том, что стремление администрации Рейгана к демократии ограничивалось «узкими, директивными способами осуществления демократических изменений, и это не было чревато подрывом устоявшихся структур власти, с которыми у США сложился длительный опыт взаимодействия». Вашингтон прикладывал значительные усилия для того, чтобы поддержать целостность «государственного строя… в странах с явно недемократическими режимами» и пресечь любые попытки «популистской смены власти». Кэрозерс признает наличие множества критических оценок рейгановского подхода с позиций либерализма, но в то же время считает эти оценки несостоятельными из-за «извечной слабости» либеральной критики: она не предлагает ничего взамен. Возможность предоставления населению свободы выбора пути собственного развития нельзя рассматривать в качестве альтернативы — это его незыблемое право. Кэрозерс не придает большого значения тому факту, что на протяжении всего периода действия американских программ по демократизации Латинской Америки политическое руководство США усердно пыталось устранять угрозы собственным интересам в лице тех стран региона, где наиболее успешно развивалась демократия{273}.

Простые люди, которым предлагают демократию в таком виде, прекрасно осознают, к чему это может привести. Распространено мнение о том, что повсеместное формальное закрепление демократических институтов в странах Латинской Америки сопровождается усилением разочарованности в отношении демократии как таковой. Как отметил несколько лет назад аргентинский политолог Атилио Борон, одной из причин этого стало то, что новая волна демократизации в латиноамериканских странах совпала с неолиберальными экономическими реформами, которые препятствуют развитию эффективных демократических систем{274}.

В основе послевоенной Бреттон-Вудской системы[20] лежали четкие меры контроля капитала и достаточно фиксированная стоимость международной валюты. Это было направлено не только на получение прибыли, но также давало правительствам возможность проводить в высокой степени популярные в их странах демократические преобразования. Часто высказывалось мнение, что финансовая либерализация, предопределившая начало неолиберальной эры в 1970-х годах, вместе с тем ограничила свободу демократического выбора, так как право принимать важнейшие государственные решения получил так называемый «виртуальный Сенат» кредиторов и инвесторов{275}. Правительствам теперь пришлось столкнуться с «„трудностями двухуровневой электоральной структуры“. В ее рамках оказались противопоставлены интересы рядовых избирателей и международных валютных маклеров, управляющих хедж-фондов, „ежесекундно отслеживающих малейшие колебания общественного мнения“ в отношении экономической и финансовой политики развивающихся и развитых стран». В этом противостоянии у сторон крайне неравные силы.

Семьдесят лет назад Джон Мейнард Кейнс предупреждал, что «деятельность различных сил глобального финансового рынка сводит на нет любые возможности проведения демократического эксперимента по предоставлению гражданам права на осуществление самоуправления». Генеральный секретарь Организации американских государств, ярый защитник неолиберальной глобализации, открывая ежегодную сессию, выступил с предупреждением в духе Кейнса. Он говорил, что свобода движения капитала — «наиболее критикуемый аспект процессов глобализации», а по сути, основа глобализации — является «серьезнейшим препятствием» на пути демократического правления{276}. Эти опасения восходят еще к работам Адама Смита. Его знаменитая формулировка — «невидимая рука рынка» в работе «Исследование о природе и причинах богатства народов» — появляется в контексте рассуждений о разрушительных последствиях иностранных инвестиций. Как он полагал, Англии их не стоит опасаться, так как «невидимая рука рынка» создаст условия, при которых инвесторам будет выгодно не вывозить капитал за пределы своих стран.

Те же самые опасения верны для других компонентов неолиберальной политики: к примеру, приватизация сужает диапазон демократических возможностей, особенно в сфере либерализации «сектора услуг», что вызывало в свое время колоссальное общественное недовольство. Программы приватизации осуществлялись без какого-либо серьезного теоретического обоснования и предварительного эмпирического анализа{277}.

Нарастающее разочарование формальной демократией стало очевидным также в США, в значительной мере в неолиберальный период развития. Большая дискуссия развернулась вокруг так называемых «украденных выборов» в ноябре 2000 года и недоумения в связи с тем, что американское общество, казалось, отнеслось к этому без особого внимания. Эти общественные настроения получили подтверждение в материалах социологических опросов. Накануне выборов три четверти населения относились к предвыборной кампании как к игре, которую организуют крупные группы интересов, партийное руководство, политтехнологи, чьими стараниями кандидаты стали говорить «практически все, что угодно, чтобы быть избранными». Избиратели не могли определить для себя позиции кандидатов практически по всему спектру актуальных вопросов текущей политической ситуации. Как раз на это эксперты предвыборных штабов и делали упор. Те актуальные общеполитические вопросы, которые вызывали наибольшее разногласие элиты и общества, были исключены из предвыборной дискуссии. Избиратели должны были ориентироваться на «личные качества» кандидатов, а не на «наиболее острые политические проблемы».

В общей массе электората, с недоверием относившейся к богатым слоям американского общества, была прослойка избирателей, которые осознавали, что интересы их социального класса или группы были в опасности, и по этой причине голосовали за представителей более консервативной части обеих сильно коммерцализированных партий. Однако традиционно формирование электоральных предпочтений американского общества происходило по-другому, что периодически приводило к равному делению голосов на выборах, как случилось в 2000 году. Среди трудящихся главным фактором формирования предпочтений выступали неэкономические вопросы, такие, как право на ношение оружия или «религиозность», и люди часто голосовали заведомо в ущерб их собственным важнейшим интересам, очевидно, полагая, что другого выбора у них нет. В 2000 году, когда более 50 процентов американцев проголосовало таким образом, ощущение «безвластия» достигло наивысшей степени{278}.

Постепенно демократия сводится к праву выбирать между тем или иным предметом потребления. Бизнес-сообщество уже давно пытается заставить людей жить в соответствии с некой «философией упадка» и «с представлениями о тщетности жизни», с тем, чтобы «их внимание фокусировалось на поверхностных вещах, которые составляют основу современной потребительской моды»{279}. Будучи подвержены с юных лет такой пропаганде, американцы смиряются с бессмысленностью жизни, с их подчиненным положением и отказываются от абсурдных идей о самостоятельности своих действий. Они вверяют свою судьбу в руки корпоративных менеджеров, рекламщиков и так называемого «просвещенного меньшинства», которые обслуживают интересы власти и сами исполняют властные полномочия.

С этой точки зрения, достаточно свойственной американским элитам, ноябрьские выборы 2000 года не обнаружили никакого нарушения демократических принципов в США, а, скорее, стали свидетельством триумфа демократии. В общем смысле, для американского руководства было бы предпочтительно, если бы демократия также триумфально прошествовала по всем странам Западного полушария, несмотря на сопротивление местного населения.

ИЗБАВЛЕНИЕ ОТТИРАНИИ: ЭФФЕКТИВНЫЕ СПОСОБЫ

Вероятность того, что Вашингтон внезапно опомнится и займется улучшением состояния демократии и прав человека в Ираке или где-либо еще, кажется невообразимой. В этом отношении те, кого называют «экстремистами в окружении руководства США», не должны обнадеживать себя пустыми ожиданиями. Напротив, им следует неуклонно наращивать давление на американское правительство, чтобы во внешней политике США произошли ощутимые перемены.

В случае Ирака стоит задуматься над тем, о чем давно говорят наиболее компетентные в этих вопросах специалисты. «Эффективным способом решения» проблем смены правящего в этой стране режима «является снятие экономических санкций, в результате введения которых страна оказалась на пороге полного обнищания. Был уничтожен иракский средний класс и устранены всяческие возможности для появления альтернатив правящему руководству страны». Скорее, «санкции за двенадцать лет как ничто иное укрепили режим С. Хусейна» (Ханс фон Спонек). Более того, введение санкций поставило иракское население в жесткую зависимость от правящего репрессивного руководства и лишило страну надежды на выход из создавшегося положения. Дэнис Холидэй выразил следующую мысль: «Своими действиями мы лишь укрепили [правящий в стране режим] и устранили всяческие возможности изменения ситуации. Я убежден, что если бы в Ираке нормально развивалась экономика, в обществе воцарился бы мир и спокойствие, прежний уклад жизни был бы восстановлен, то иракцы беспрепятственно смогли бы выбрать приемлемую для них и их страны форму правления»{280}.

Все это не более чем иллюзии, скажете вы. Исторический опыт говорит об обратном. Стоит вспомнить судьбы многих отъявленных кровавых тиранов, которые пользовались поддержкой руководства Вашингтона до самого последнего своего часа у власти, пока не свергались в результате какого-нибудь внутреннего переворота. Важным является пример Н. Чаушеску — один из множества, но достаточно показательный с точки зрения внутренних общественных предпосылок создания и поддержания репрессивного режима.

По мере смещения приоритетов к 2002 году во всеуслышание было объявлено, что те, кто разделяет ответственность за двадцатилетние мучения иракского народа, теперь получили право применить силу для установления в стране демократии.# Даже более чем достаточные доказательства потворства США чудовищным преступлениям и их пренебрежение к принципам демократии никого не заставили усомниться в подлинности намерений американского руководства. Если же отбросить недоверие, то все равно силовые меры должны применяться только в случае, когда все эффективные мирные способы решения проблемы исчерпаны. В случае Ирака такие эффективные способы даже не пытались найти, поэтому вряд ли можно утверждать, что ситуация здесь потребовала использования крайних мер. Это утверждение верно вне зависимости от чьих-либо субъективных ожиданий успешного разрешения трудностей посредством силовой операции, при том, что все они, по существу, беспочвенны. Перефразируя слова Лары Марлоуи, можно сказать, что если такая политика является моделью мировой американской гегемонии, то только один Господь Бог может нас спасти.

Со времен Дж. Буша I (на самом деле, начиная с еще более раннего периода) Вашингтон оказывал С. Хусейну поддержку самого разного рода. Когда в августе 1990 года он переступил порог дозволенного, что бы в дальнейшем не предпринимало и как бы не обосновывало свои действия руководство США, главный принцип оставался незыблемым: население Ирака не должно получить возможность контролировать процессы, происходящие в их стране. Будто подтверждая это, иракскому диктатору позволяют подавить народные волнения в стране в 1991 году. Как было официально сообщено, Вашингтону необходимо установить в Ираке режим военной хунты, которая смогла бы навести в стране «железный порядок». За неимением другой альтернативы был выбран С. Хусейн. Повстанцы были обречены на неудачу, так как «за пределами Ирака мало кто хотел, чтобы они победили». «За пределами Ирака» — это в США и в ближайших союзных странах, где укрепилось «однозначное мнение» о том, что «вне зависимости от тяжести преступлений, совершенных иракским лидером, именно он способен обеспечить настоящую стабильность в стране и во всем регионе, в отличие от тех, кто в настоящий момент страдает от его репрессий». Интересно, что все эти оценки, разделяемые союзниками США со столь глубоким единодушием, не упоминались в связи с обнародованием шокирующих сводок и репортажей об обнаружении массовых захоронений жертв репрессий С. Хусейна, которые были санкционированы Вашингтоном. Именно эти материалы использовались американским руководством для «морального обоснования» начала недавней военной операции против Ирака. Свидетельства «массовых захоронений и ужасающих масштабов геноцида иракского народа со стороны С. Хусейна» стали известны еще в 1991 году, но эти печальные факты замалчивались с целью поддержания «стабильности» в стране на протяжении всех этих лет{281}.

В результате народных волнений власть в Ираке могла оказаться в руках неподконтрольных Вашингтону местных групп. Последовавшее за подавлением волнений введение санкций было направлено на то, чтобы в дальнейшем исключить любые возможности возобновления социальных потрясений. В их результате во многих странах мира оказались свергнуты абсолютно бесчеловечные режимы, впрочем, поддерживаемые руководством США. Американские власти сами всегда стремились проводить государственные перевороты посредством специально организованных ими групп, однако в данном случае народные волнения грозили Вашингтону потерей влияния в стране. Об этих опасениях американских властей свидетельствует хотя бы аргумент президента Дж. Буша, высказанный им на Международном саммите на Азорских островах в марте 2003 года, где он заявил, что США в любом случае осуществят вторжение в Ирак, вне зависимости от того, будет там С. Хусейн и его приспешники или они покинут страну.

В настоящее время ключевым моментом любой дискуссии по поводу Ирака продолжает являться вопрос о том, кто возглавит страну. Ведущие представители антиамериканской коалиции сразу же потребовали, чтобы ключевую роль в послевоенном устройстве Ирака играла ООН, и отвергли главенство США в процессе восстановления страны и формирования нового правительства. Они решительно отмели любые возможности установления «протектората США в Ираке». Даже члены назначенного Вашингтоном временного правительства выступили с резкой критикой попыток американского руководства ограничить их полномочия с целью сосредоточить контроль над ключевыми вопросами внутренней политики в собственных руках. По некоторым данным, шиитское большинство Ирака, если бы получило право голоса, могло выступить за создание Исламской республики, что никак не отвечало стратегическим интересам Вашингтона в данном регионе.

Кажется, нет оснований сомневаться в том, что американское руководство продолжит повсеместно следовать избранному им внешнеполитическому курсу. Формально провозглашенная демократия является благом только тогда, когда это согласуется с подчинением американской воле, как в случае стран «Новой» Европы или «ограниченных директивных» демократических систем стран Латинской Америки во главе с «традиционными силами и давними союзниками США» (Кэрозерс). Брент Скауфорд, советник Дж. Буша I по вопросам национальной безопасности, обращаясь к сторонникам умеренных взглядов, заметил, что, если в ходе выборов в Ираке «победят радикальные силы… мы, безусловно, не допустим, чтобы они пришли к власти»{282}. Таким образом, если у шиитского большинства окажется значительное количество мест в будущем иракском правительстве и они попытаются объединиться с другими силами с целью упрочения связей с Ираном, то следует считать их «радикалами» и относиться к ним соответственно. Однако верить в то, что что-то изменится в случае победы светских демократов над теми, кто оказался «радикалами», наивно, по крайней мере, если мы не считаем историю пустым звуком.

Суть видения США ситуации в стране отражена в схеме организации «Гражданской администрации послевоенного Ирака». В шестнадцати ячейках этой схемы жирным текстом выведены имена, должности и список обязанностей каждого ее члена, начиная с президентского посла Пола Бремера во главе организации (он находится в подчинении Пентагона) и далее по всему списку должностей. Семь членов этой организации — генералы, большинство других — государственные служащие, и ни одного иракца. В конце списка располагается шестнадцатая ячейка, ее размер на две трети меньше остальных, здесь нет имен, не значатся должностные функции, а нежирная подпись гласит: «Советники иракского правительства»{283}.

Смена политики США в отношении управления послевоенным устройством Ирака вызывает недоумение. Повсеместно Вашингтон чрезвычайно доволен, если удается переложить ответственность и издержки восстановления страны на чьи-либо другие плечи, но в Ираке американцы настояли на том, чтобы взять все в свои руки. В этом нет ничего нелогичного. «Ирак — не Восточный Тимор, Косово или Афганистан», — справедливо подчеркнула Кондолиза Райс{284}. Она не пояснила, в чем состоит отличие. Вероятно, оно слишком очевидно: в Ираке целью всей затеи и главным трофеем был сам Ирак; в других случаях получение целых государств в свое распоряжение было лишь побочной целью. Именно поэтому США должны руководить всем процессом послевоенного переустройства страны, а не ООН или иракский народ.

Даже если абстрагироваться от главного вопроса, кто возглавит послевоенный Ирак, перед всеми, обеспокоенными будущим страны, стояли три главные задачи: (1) свергнуть режим тирании, (2) прекратить действие санкций, от которых страдает мирное население, а не правящая элита, (3) поддержать хоть относительную видимость международного порядка. Среди порядочных людей вряд ли могут возникнуть сомнения по поводу первых двух задач: их осуществление уже стало бы поводом для ликования, особенно для тех, кто выступил против американской поддержки Саддама Хусейна перед его вторжением в Кувейт и сразу же после этой агрессии, а также для тех, кто принял в штыки последовавшее введение режима санкций. Таким образом, они откровенно радостно восприняли развязку событий. Вторая задача, как, впрочем, вероятно, и первая, могла быть реализована без ущерба для осуществления третьей задачи. Администрация Дж. Буша открыто заявила о своих намерениях окончательно ликвидировать то, что осталось от системы миропорядка, и утвердить свое право использовать силу в качестве средства контроля международных отношений, а Ирак при этом служил, по словам газеты «Нью-Йорк таймс», некой «пробиркой» для обкатки новых «правовых норм» в действии. Эти намерения породили страх, а подчас и ненависть во всем мире и ввергли в отчаяние всех, кто не мог смириться с «позорным существованием»{285} и опасался выбора такого пути развития. Тем не менее, этот выбор все еще предстоит сделать, и он во многом зависит от мнения граждан Америки.