Плеханов Георгий. Анархизм и социализм (выдержки)
Брошюра Г. В. Плеханова (1856 - 1918), посвященная критике анархизма, вышла в Берлине в 1894 г.
Макс Штирнер имеет полное право называться отцом анархизма... Он... первый развил эту теорию.
Анархическую теорию Макса Штирнера назвали карикатурой на философию религии Людвига Фейербаха. Дошли даже до того, что высказали предположение, будто единственной побудительной причиной составления книги Штирнером было желание осмеять эту философию.
Однако это совершенно необоснованное предположение. Штирнер не думал шутить, излагая свою теорию; она была его глубоким убеждением...
***
Макс Штирнер... хочет вывести последние и радикальнейшие, по его мнению, следствия из его (Фейербаха) теории.
Для того, чтобы избежать господства «призрака» над нами, чтобы наконец стать на реальную почву, мы обладаем лишь одним средством: взять за исходный пункт единственное реальное существо — наше собственное «я»...
Религия, наука, мораль, право, закон, семья, государство, все это — гнет, налагаемый на нас во имя абстракции, и с ним должно бороться «я» — индивид, проникнутый сознанием своего собственного «дела», бороться всеми находящимися в его распоряжении средствами. Ваша мораль — не только мораль философа-буржуа, но и самая возвышенная, человеч- нейшая мораль — есть только религия, переменившая «высшую сущность». Ваше право, которое, думаете вы, родилось вместе с человеком, есть только призрак; и если вы его блюдете, то вы не пошли дальше героев Гомера, чувствовавших страх, едва лишь видели они какого-нибудь бога в рядах своих врагов. Право есть сила...
Опровергнуть выводы нашего автора вообще невозможно — просто потому, что сказать: я ничего не признаю над собой — значит утверждать уже этим самым следующее: каждое учреждение, налагающее на меня какую-либо обязанность, подавляет меня. А это простая теология.
Ясно, что ни одно «я» не может существовать самолично. Штирнер хорошо знал это, и вот почему он и проповедует свой «Союз эгоистов», то есть свободную ассоциацию, в которую вступает каждое «я» и в которой оно остается тогда — и пока — это согласуется с его интересами.
Остановимся немного на этом месте.
Перед нами «эгоистическая» система par excellence. Быть может, она единственная в своем роде во всей истории человеческой мысли. Обвиняли в проповедовании эгоизма французских материалистов прошлого столетия. Но это огромная ошибка. Французские материалисты всегда проповедовали «добродетель», и они это совершали с таким рвением, что Гримм [107] не без основания мог смеяться над их напускным смирением...
Макс Штирнер преследует совершенно противоположную цель. Он смеется над «добродетелью», далек от того, чтобы желать ее торжества, и считает разумными существами лишь тех эгоистов, которые ставят свое «я» выше всего. Повторяю, он теоретик эгоизма par excellence.
Добрые граждане, слух которых столь же стыдлив и добродетелен, как жестки их сердца, те самые буржуа, которые пьют вино, а открыто проповедуют воду, прониклись глубочайшим возмущением по поводу имморальности Штирнера: «Но ведь это полная гибель мира!» — восклицали они. Но, как всегда случается, добродетель филистера оказалась весьма слабой при аргументировании. «Истинная заслуга Штирнера заключается в том, что он сказал последнее слово молодой атеистической школы (то есть левого крыла гегелевской школы. Г. Я.)»,— писал француз Тайандье [108]. Филистеры всех других стран тоже в этом видели заслугу смелого писателя. Но с точки зрения современного социализма эта заслуга освещается совершенно другим светом.
Во-первых, неоспоримая заслуга Штирнера заключается в том, что он открыто и энергично вступил в борьбу с той кисло- сладкой сентиментальностью буржуазных реформистов и многих социалистов-утопистов, которая учит, что освобождение пролетариата будет результатом «добродетельного образа действий» «отдающихся» делу людей различных классов и, главным образом, класса имущих. Штирнер прекрасно знает, чего можно ожидать от «самоотвержения» эксплуататоров. «Богатые» жестки, но «бедные» (такова терминология нашего автора) неправы, плачась на это, ибо не богатые создают нищету бедных, а бедные, создающие богатства для богатых. Значит, если тяжело их положение, они должны взяться за самих себя. Чтобы его изменить, они должны лишь подняться на богатых; тогда, когда они серьезно захотят этого,— тогда станут они сильными и наступит конец господству богатства. Спасение лежит в борьбе, а не в бесплодных призывах к великодушию угнетателей. Таким образом Штирнер проповедует классовую борьбу. Конечно, последнее представляет он себе в абстрактной форме борьбы известного числа «я» против меньшего числа не менее эгоистических «я». Однако здесь сталкиваемся мы с другой заслугой Штирнера.
По Тайандье, он сказал последнее слово молодой атеистической школы немецкой философии. В действительности он сказал только последнее слово идеалистической спекулятивной школы. Но в этом его неоспоримая заслуга.
В своей критике религии Фейербах лишь наполовину материалист. Поклоняясь Богу, человек поклоняется лишь своей собственной идеализированной сущности. Это верно. Однако... где же причина исторического превращения «сущности человека»? Фейербах ничего не ответил на это. Для него сущность человека — лишь абстрактное понятие, как натура человека для французских материалистов. В этом основная ошибка его критики религии. Штирнер очень хорошо замечает, что она не имеет достаточно солидной конструкции, и он хочет укрепить ее, впуская свежий воздух действительности. Он поворачивается спиной ко всем фантомам, ко всякому «продукту мысли». В действительности- говорит он себе,— существуют лишь индивидуумы, следовательно, возьмем за исходный пункт индивидуумы. Но какого индивидуума берет он за исходный пункт? Ивана, Петра, Якова или Сидора? Ничуть не бывало,- индивидуума вообще, новую абстракцию и к тому же самую тощую, а именно: «я».
Штирнер самым наивным образом воображает, что он дал окончательный ответ на старый философский вопрос, предмет спора уже номиналистов и реалистов средневековья. «Ни одна идея не имеет бытия,— говорит он,— ибо ни одна не способна к телесному воплощению. Это же и составляет содержание схоластического спора реализма и номинализма».
Ах, первый встречный номиналист мог бы самым наглядным образом доказать нашему автору, что его «я» есть такая же «идея», как и всякая другая, что она столь же действительна, как математическая единица (unus).
Иван, Петр, Яков, Сидор находятся во взаимных отношениях, не зависящих от чоли их «я», наложенных на них строением общества, в котором они живут. Критиковать социальные учреждения во имя «я» — значит отказаться от единственной плодотворной в этом случае точки зрения — общества, законов его жизни и его развития и затеряться в туманах абстракции.
Номиналист Штирнер витает именно в этом тумане.
Я есмь я, вот — исходный пункт;
Не-я есть не-Я — это его результат;
Я+Я+Я+ и т. д.— это его социальная утопия.
Это чистый и простой субъективный идеализм, примененный к социальной и политической критике. Это — самоубийство идеалистически-спекулятивной школы.
Но уже в том же (1845) году, когда появился «Единственный» Штирнера, вышла во Франкфурте-на-Майне книга Маркса и Энгельса: «Святое семейство, или критика критической критики, против Бруно Бауэра и компаани». В ней идеалистическая спекуляция подверглась нападению диалектического материализма, теоретической основы современного социализма, и была разбита. «Единственный» пришел слишком поздно.
Мы сказали только что, чтб я—я—я—я — и т. д.— это социальная утопия Штирнера. Его «Союз эгоистов» фактически не что иное, как сумма абстрактных чисел. Каковы, какие могут быть основк их соединения? Их интересы,- отвечает Штирнер. Но какова будет, какая может быть действительная основа того или иного соединения их интересов? Штирнер ничего не говорит об этом, и он не может сказать ничего сколько-нибудь определенного, ибо с высот абстракции, на которые он взлетел, в экономической действительности — матери и няньке всех эгоистических или альтруистических «я» — ничего определенного нельзя увидеть.
Что же удивительного в том, что он не может уяснить себе даже то понятие классовой борьбы, к которому он вообще довольно счастливо подошел. Бедные должны бороться с «богатыми». Но что же дальше — когда они их победят? Тогда каждый из прежних бедных начнет бороться с каждым из прежних богатых, и наоборот, тогда наступит война всех против всех». (Штирнер употребляет буквально это выражение). А статуты «союзов эгоистов» будут в этой колоссальной войне, в этой всеобщей войне, лишь временными перемириями. В этом много воинственного юмора, но ни на йоту нет реализма, о котором мечтал Макс Штирнер.
Покинем здесь союзы эгоистов. Утопист может сколько ему угодно закрывать глаза на экономическую действительность — все же она, хочет ли он того или нет, действует на него, преследует его с силой, не подчиненной господству науки, стихии. Возвышенная религия абстрактного «я» не охраняет Штирнера от навязчивости экономической действительнбсти. Он рассказывает нам не только о «единственном»: его тема — «Единственный и его собственность». Посмотрим, что за вид имеет эта собственность «единственного»?
Само собой разумеется, что Штирнер мало расположен к тому, чтобы уважать собственность как «приобретенное право»... Неуважение к собственности других не мешает, однако, штирнеровскому «я» обляпать наклонностями собственника. Наиболее сильный аргумент против коммунизма состоит, по его мнению, в том, что коммунизм, уничтожая частную собственность, превращает всех членов общества в простых «нищих»...
Собственность эгоиста имеет вид не очень обеспеченной вещи. «Эгоист» остается собственником лишь до тех пор, пока другие «эгоисты» не решатся ограбить его и, таким образом, превратить его в нищего. Но не так страшен черт, как его малюют. Штирнер представляет себе взаимные отношения «эгоистических» собственников не так в виде грабежа, как в виде обмена. И мощь, сила, к которой он беспрерывно апеллирует, есть экономическая мощь освобожденного от старых оков, наложенных на него государством и «обществом» вообще, товарного производителя.
Устами Штирнера говорит душа производителя товаров. Если он выступает против государства, то это потому, что ему кажется — государство недостаточно чтит «собственность» производителя. Он хочет Свою собственность, всю свою собственность. Государство заставляет его платить налоги, государство позволяет себе экспроприировать его во имя общественного блага. Он хочет jus utendi et abutendi*, государство говорит «согласно», но, прибавляет оно, есть злоупотребления и злоупотребления. На что Штирнер восклицает: «Караул, грабят!»... Итак, долой государство, да здравствует простая и совершенная собственность единичного индивидуума!
Штирнер перевел на немецкий язык политическую экономию Сея109. И хотя он перевел и Адама Смииа [110], все-таки он никогда не мог выйти из узкого круга буржуазных вульгарно- экономических понятий. Его «Союз эгоистов» —не что иное, как утопия возмутившегося мелкого буржуа. В этом смысле можно сказать, что он сказал последнее слово буржуазного индивидуализма.