ГЛАВА III. Общая подача голосов. – Несовместность

Закон, организующий общую подачу голосов, возбуждает множество вопросов, один важнее другого; и за каждый из них стоило бы гг. оппозиционных депутатов предать суду. Я коснусь двух или трех из этих вопросов, единственно для того, чтобы доказать во–первых: что наши депутаты, толкуя об общей подаче голосов, постоянно вертятся вокруг софизма, который старые логики называли ignoratio elenchi, незнание предмета; а во–вторых: что политические убеждения их, достаточно выраженные присягой, совершенно несовместны с истинным избирательным правом.

I. Право голоса прирожденно человеку и гражданину

В прошедшем году бельгийская клерикальная партия, охватившая более половины Бельгии, решилась сделать шаг вперед и, приняв мнение г. Женуда об общей подаче голосов, предложила закон, который, расширяя избирательное право, может считаться первым опытом общей и прямой подачи голосов. Самозванные либералы, присвоившие себе монополию прогресса, были жестоко посрамлены, когда противники опередили их, приняв под свою защиту политическое освобождение масс. Они назвали клерикальное предложение лицемерным и революционным; против него возбудили дух консерватизма, который в конституционной Бельгии еще свирепее, чем в императорской Франции; короче, проект, дающий избирательное право всем гражданам, достигшим совершеннолетия и имеющим постоянное место жительства, был заменен другим, по которому это право подчиняется разным условиям образования и способностей. Каждый избиратель, говорят они, должен, по крайней мере, уметь читать и писать, т. е. получить первоначальное образование. Предложение клерикалов было отвергнуто, и это было одной из причин их поражения на выборах 11 августа.

Разумеется, желательно, чтобы каждый гражданин получил хотя самую скромную долю образования, какую можно приобрести всюду от самых смиренных школьных учителей: но тем не менее, возражение бельгийских либералов противно всем принципам, исполнено коварства, в отношении к сопернической партии, и недоброжелательства, в отношении народа. В демократии, – а ведь бельгийцы выдают себя за демократов – избирательное право прирожденно человеку и гражданину точно так же, как право собственности, наследства, завещания, труда, судебной защиты и жалобы, ассоциации, купли и продажи, возведения построек, заключения брака и рождения, как обязательство нести военную службу и платить налог. Разве когда-нибудь, для отправления этих прав, вытекающих из демократическаго принципа, требовали от граждан предварительного предъявления ученых аттестатов? Как! Вы даете безграмотному все права, совокупность которых составляет высшее достоинство человека и гражданина, и отказываете ему в первом и самом необходимом праве, праве объявлять: пользуются ли его доверием или нет люди, призванные писать для него законы, поверять счеты администрации и назначать налоги, которые ему придется платить! Сознайтесь, что это хуже всякой непоследовательности, что это просто буржуазная подлость. Понятно, если права подачи голоса лишают безумных, несовершеннолетних, изменников и подлецов: одни вне закона и общества; другие лишились или еще не приобрели способностей взрослого человека. Но ни начальное, ни высшее образование нельзя считать такою способностью: говорить это значит повторять довод Тартюфа, который обяснял, что принимает подарок Оргона, который для него обокрал своих детей, потому что опасается как бы такое прекрасное состояние не попало в неверные руки. Бельгийские либералы поступили как Тартюфы, тогда как клерикалы говорили языком революции.

Из принципа, неоспоримого в демократическом обществе и государстве, что избирательное право прирожденно человеку и гражданину, вытекают весьма важные следствия или заключения. Во–первых, после того как политическое равенство объявлено и приведено в действие посредством общей подачи голосов, народ стремится к равенству экономическому. Это подтверждает вся история: возведите неравенство состояний в принцип, и следствием этого будет политическое неравенство; вы получите теократию, аристократию, общество иерархическое или феодальное. Измените политические учреждения и от аристократии перейдите к демократическому строю, и общество устремится в противоположную сторону: система политических обеспечений поведет ко взаимности и к обеспечениям экономическим. Этого и хотели рабочие кандидаты, и этого то и не хотят их соперники – буржуазы. И у нас водится либеральное тартюфство. Один господин, подвергнутый на последних выборах ответственности за противозаконную ассоциацию, сказал полицейскому коммисару, которому было поручено произвести у него домовый обыск: «Неужели вы забыли, что я предложил себя в кандидаты против правительства только для того, чтобы не допустить избрания рабочего?»… Надо помнить, что между равенством или политическим правом, и равенством или правом экономическим существует тесное соотношение, так что там, где отрицается одно, другое непременно исчезает. Диктаторы, производившие выборы 1863–64 г., знали это; но знала ли это рабочая демократия, которая с такой готовностью пошла на их удочку?

II. Об избирательных округах. По французскому закону, общая подача голосов непосредственна

Это также вытекает из того принципа, что общая подача голосов, т. е. политическое право прирожденно человеку и гражданину и составляет его существенную, неотъемлемую принадлежность. Поэтому, каждый раз, когда враги свободы и равенства пробовали уничтожить их сначала в общественном мнении, а потом и на деле, они старались не только ограничить избирательное право, но и сделать его возможно более посредственным. Так, по конституции VIII года, самодержавие народа было пропущено, как через цедилку, через четыре ряда избраний, так что от него остался только призрак, а в действительности вся власть сосредоточилась в руках первого консула. Народ продолжал подавать голос; он подавал бы его, хотя бы избрания его процеживались не четыре, а двадцать четыре раза. Управляющие классы имеют над классами управляемыми ту выгоду, что последние никогда не замечают, что над ними насмехаются.

Но вот что гораздо важнее.

Если политическое право прирожденно человеку и гражданину, следовательно, если подача голоса должна быть непосредственною, то право это тем более присуще каждой группе граждан, каждой корпорации, общине, городу; все они также должны обладать непосредственным правом избрания. Этого требует демократия и принцип раздельности верховной власти, в силу правила: каждый у себя, каждый за себя, a обеспечение всем. Но понимают ли это Правительство и Оппозиция?

Нынешние избирательные округи порицаются решительно всеми. Оппозиция не отстала, в этом отношении, от общего голоса; она не пропустила этого случая заявить свое неодобрение. Справедливо говорят, что избирательные группы организованы произвольно, без внимания к условиям их соседства, промышленности и интересов, на перекор здравому смыслу и экономическому праву и, можно, пожалуй, прибавить, – вопреки принципу непосредственной и общей подачи голосов. Населения, соединенные природою и историческим развитием, привыкшие жить как бы одною семьей, подверглись насильственному разъединению; другие, чуждые друг другу, были соединены. Это уничтожило значение многих моральных личностей, которые были принуждены подавать голос вне своего округа, в пользу незнакомых людей и интересов. Депутаты, преданные императорскому правительству, открыто жаловались на это; они осмелились сказать, что это зло, что никогда не должно насиловать естественное сродство групп и сочинять произвольно отношения, в видах устранения оппозиционного избрания, которого притом может и не случиться. Все это совершенно справедливо, но не вяжется с системою правительства и оппозиции. И я не понимаю, как у неё хватило смелости хвалиться этим! Пусть же она ответит мне на возражения, которые я приведу против неё.

В нашей системе централизованной монархии, абсолютной империи или единой и нераздельной республики – это ведь все одно и тоже – группы или естественные округи, сохранения которых так настойчиво требовал один депутат с севера, могут пользоваться самобытностью и уважением правительства лишь тогда, если оно находит это сообразным с национальным единством, этим первым и высшим законом страны и правительства. в видах этого единства, старые провинции были раздроблены на департаменты; с той же целью прежняя демократия, содействуя, сама того не подозревая, видам правительства, постоянно восставала против местного патриотизма; в том же духе, конституция 1848 провозгласила правилом государственного права положение, удержанное и отлично приводимое в исполнение императорским правительством: Представители французского народа представляют не департаменты свои, а всю Францию. Наконец, с этой же целью, гг. де Жирарден и Лабуле, первый в Presse, второй в своих публичных лекциях, требуют коллективнаго единства, как лучшего средства остановить увлечение и исправить заблуждение общей подачи голосов, уничтожить областной дух и поддержать, под видом демократии, стремящейся к единству, политическое и экономическое унижение рабочих масс. Что такое это коллективное единство, как не средство сделать подачу голосов посредственною, заставляя народ подавать голос большими массами, вместо того, чтоб подавать его по степеням, как постановила консульская конституция.

И действительно: посмотрите на последствия. При единой и нераздельной республике, как и при централизованной монархии, всякий гражданин может быть избран во всех 89 департаментах; он может предложить свое кандидатство не только в том департаменте, где живет, где имеет занятие или собственность, где ему знакомы народонаселение, дела и потребности; он может предложить себя в представители и там, где его вовсе не знают, где он не связан никаким интересом, где он имеет за себя только звание гражданина французской нации или известность хорошего адвоката или знаменитаго поэта. Он может явиться кандидатом, говорю я, не только в своем, но и во всяком другом департаменте, и даже одновременно в двух и более департаментах; он может, наконец, предложить себя, как г. Бертрон, друг человеческого рода, сразу всем 89 департаментам. Такое явление немыслимо с точки зрения естественного разделения народонаселения и областей. Что чудовищно в федеральном государстве, то в единой республике вполне нормально и законно. В ней перепутываются и смешиваются самые противоположные местности, мнения, интересы. Можно ли назвать основательным избрание десятью тысячами общин, разделенных нравами, интересами, местными условиями, даже мнениями, такого лица, которое им чуждо, вовсе не интересует их и служит представителем лишь минутного чувства или случайной их прихоти? Чтобы выбор был непосредствен, недостаточно, чтобы избиратель дал непосредственно свой голос избранному; необходимо, чтобы избранный также непосредственно представлял мнения, права, интересы и дела своих избирателей; ведь общество, государство составляют не только желания членов, но и предметы этих желаний.

Такая подача голосов нарушает демократический принцип и представляет самый верный путь к монархии; этого не было бы, если бы голоса действительно подавались непосредственно.

В апреле 1848, Ламартин был избран в один день десятью департаментами. Никто не сомневается что, если бы через две недели после того произошли выборы президента республики, то он был бы избран вместо Людовика–Наполеона. В 1863 г. Эмиль Оливье был кандидатом в пяти департаментах и, как все заметили, начал стремиться к диктатуре в Оппозиции. Но самый интересный факт в этом роде представляет г. Жюль Фавр.

В 1863 г. Г. Жюль Фавр был, как известно, одновременно кандидатом и в Париже, и в Лионе. в Лионе, кроме министерскаго кандидата, соперником его был искренний демократ, доктор Баррье, один из самых почтенных граждан, весьма притом расположенный вступить в Оппозицию, под команду г. Жюль Фавра. В Париже г. Жюль Фавр был избран прямо, по первой баллотировке; но в Лионе ему пришлось перебаллотироваться. Что же вышло? Уже избранный Парижем, он не отказался от кандидатуры в Лионе, и доктор Баррье, в силу странного закона, данного нам демагогией, по которому из двух кандидатов одинакового мнения, получивший меньше голосов должен, в случае перебаллотировки, удалиться со сцены, отказался от представительства. Таким образом, г. Жюль Фавр, уже увенчанный в Париже, пожал новые лавры в Лионе. Давно придвиденным последствием этого двойного избрания г. Жюля Фавра было избрание в Париже г. Гарнье–Пажеса.

Без сомнения, многие согласятся со мною, что такие факты прямо нарушают принцип непосредственной подачи голосов. Многие скажут, что если в унитарном государстве законно и возможно, чтобы одно лицо представляло несколько избирательных округов, то в демократии, особенно в рабочей демократии, это ни с чем не сообразно; что формальность поверки полномочий не исправляет дела и не меняет принципа, потому что представительство дается не поверкою собрания, а голосом избирателей; что, наконец, правительству, если бы оно менее думало о своих выгодах, не следовало признавать второго избрания г. Жюля Фавра, как явного злоупотребления, возмутительного нарушения принципов, как действия антидемократического и антиреспубликанского. Но, как и следовало ожидать, оно не сделало этого и признало оба представительства г. Жюль Фавра. Императорскому правительству было очень выгодно не найти в этом никакой неправильности: в лице Жюля Фавра утверждался монархический принцип. Оно рассудило так: уступите мне мое разделение на округи, а я уступлю вам ваши представительства.

Теперь я спрошу всякого честного человека: какой должен быть медный лоб у самозванно–демократических представителей, которые, поняв и проведя таким образом принцип единства в действие, осмеливаются упрекать правительство за его избирательные округи, совершенно законные и согласные с принципом единства, тем более безупречные, что ради единства они нарушают все естественные отношения, a тем не менее считаются всеми произвольными? Правительство было в этом случае право не только с точки зрения избирательнаго закона, которым ему предоставлено распоряжаться делением на округи, но и с точки зрения конституции 1852 и всех предшествовавших, с точки зрения всей правительственной системы последних семидесяти лет. Императорское правительство могло сказать им: я раздробило естественные группы всюду, где они казались противными великому принципу нашего политического единства; при этом я воспользовалось моим правом и исполнило свой долг. Не вам, похитителям кандидатур, ворам голосов, более преданным принципу единства, чем само правительство, более деспотам, чем сам Император, не вам упрекать меня в этом.

III. Об избирательных подкупах

Во время последней поверки полномочий в законодательном корпусе, Оппозиция нашла во многих случаях злоупотребление влиянием, т. е. подкуп избирателей. Комиссары правительства отвечали на это указанием на некоторые поступки кандидатов Оппозиции, столь же заслуживающие порицания, как и поступки правительственных кандидатов.

Заседания законодательного корпуса стенографированы и напечатаны в «Moniteur'»е. Следовательно, всегда можно легко доказать ссылкою на эти документы, что демократические пуритане ничем не лучше своих противников, и что страна хорошо сделает, если при первом удобном случае выгонит обе партии по шеям.

Но вопрос в том, имеют ли право, при общей и непосредственной подаче голосов, упрекать избирателей в подкупности и продажности, хотя даже факт сам по себе был верен? Здесь мне приходится обвинить депутатов Оппозиции в том, что, дав стране самый гнусный и соблазнительный пример своими происками, вдобавок они одурачили ее своими софизмами.

При избирательной системе, ограниченной цензом, какая существовала во Франции до революции 1848, когда избирательное сословие состояло исключительно из граждан, платящих по меньшей мере 200 франков прямых налогов, было понятно, что охотники до депутатства имели обычай заискивать голоса у избирателей. Заискивание это было, конечно, необязательно, но общепринято. Нацию представлял род союза из 250 или 300,000 избирателей; и хотя депутат не считался их частным поверенным, а представителем всей нации, но весьма понятно, что избираемый ими от лица страны, он заискивал их расположение и выставлял им на вид права свои на их предпочтение. В сущности это было немое признание верховности сил, дань почтения общей подачи голосов. Такие происки были рациональны, и потому общественное мнение не преследовало их. В некоторых случаях и тогда можно было обвинить избирателей и избранного в подкупе. Могло случиться, что привилегированное сословие избирателей нарушало свои политические обязанности, руководствовалось кастовым эгоизмом и не обращало внимания на более важные интересы конституции и народа. Так, за год до февральской революции, палата четыре раза отвергла избрание г. Шарля Лафитта.

Общая и непосредственная подача голосов, изменился принцип, и дела не могут оставаться в прежнем виде. Представителей страны назначает уже не привилегированное сословие от имени десяти миллионов граждан, достигших 21 года, имеющих постоянное местожительство, а самодержавный народ, непосредственно сами десять миллионов избирателей, которые выше конституции, выше государя и государства, выше всякого письменного закона, интерес которых выше всякого другого. Они назначают своих депутатов прямо, без всякого посредничества.

Из этого, непреложного принципа прежде всего, следует, что заискивать приходится не кандидату у избирателей, a скорее избирателям у кандидата. Если мы видим противное, то это заискивание уже не будет иметь при общей подаче голосов того смысла, как при цензе; теперь, пока народ еще не получил образования, заискивание – средство указывать избирателям на сущность интересов, которые депутату придется защищать, на затруднения и вопросы, которые ему представятся. Но рано или поздно, придется возвратиться к правильному порядку вещей, если только общая подача голосов выйдет когда нибудь из своего первобытного бессмыслия.

Но самое важное следствие общей и непосредственной подачи голосов состоит в том, что избрания нельзя обвинять в подкупе, даже если бы и было доказано, что избиратели были действительно подкуплены.

Избрание всякое происходит всегда в виду не только требований права, но и различных интересов избирателей. Но если право, по сущности своей неподкупно, резко отличается от всего, что не есть право, и потому не допускает никакого недоразумения и смешения, то нельзя сказать того же о выгоде, принцип которой и состоит именно в подкупности. Что же такое продажность или подкупность в политических делах, как не расчёт выгоды? Попробуйте определить их иначе.

Весь вопрос значит в том: сделать интересы, которыми руководствуются избиратели, честными, добросовестными, законными, а не постыдными и вредными. Но, скажите пожалуйста, кто здесь судья интересов, и что вы назовете интересом бесчестным и интересом законным? Какая будет, с вашей точки зрения, разница между человеком, которого департамент называет своим благодетелем, и тем, которого вам угодно называть подкупателем? Ведь я не думаю, что, восставая против подкупа, вы хотите уничтожить возможность приносить пользу, устранить преданность и внушить массам неблагодарность. А если так, то скажите же на милость, почему кандидат, геройски обещающий объявить всемирную войну для защиты польской аристократии, политически честнее того, который, обращаясь к не столь рыцарским чувствам, обязывается поддерживать мир в интересе крестьян, работников и буржуазии? Почему тот, кто, прямо говоря о материальных выгодах, по просьбе своих непосредственных доверителей, обещает выхлопотать им канал, железную дорогу и т. п., чем он хуже того, кто, стоя на более высокой точке зрения общих интересов, хочет противиться этим сооружениям, полагая, что общая польза требует перенести их в другой департамент?

Демократы–социалисты, подавшие голос за Пельтана, хотя сами говорили, что он не из их партии, дали ему свои голоса тоже ведь не даром. Это был очень плохой политический расчёт, но расчёт. Ведь самое 14 июля 1789 г. было оплачено ночью 4–го августа. Общая и непосредственная подача голосов всегда будет иметь этот смысл или будет бессмыслицей.

Следовательно, нечего и говорить при общей подаче голосов о продажности и подкупах: этого не дозволяет ни логика, ни уважение к народу и его учреждениям. Это оскорбление народного величества. Целый год уже Оппозиция то утверждает, что общая и непосредственная подача голосов учреждена для уничтожения избирательных подкупов; то признает, по примеру г. Жюль Симона, что общая и непосредственная подача голосов должна быть руководима, и что, овладев властью, Оппозиция, конечно, не оставит ее без руководства; то обещает избирателям заботиться об их интересах, а когда они поверят ей, то упрекает их за это; словом, противоречит себе на каждом шагу и не понимает, что нельзя возводить случайное в общее. И такой‑то Оппозиции дать наши голоса! Выбрать в наши представители людей, политические предрассудки которых нам вполне известны, которые только что представили нам такие образчики своей скромности и своего уважения к свободе избраний; которые обратили иго, угнетающее свободу, в орудие своей узурпации; которые своей присягой изменили республиканской нравственности и представительством одного лица в нескольких округах доказали свое стремление к президентству в республике; которые, будучи призваны к контролю над правительством, оправдали наши предчувствия и заявили свою измену на основании общей подачи голосов, как двадцать лет тому назад изменили бы на основании цензовых выборов; с которыми нам следовало бы бороться в палате депутатов, если бы мы каким-нибудь особенным чудом попали в нее; которые, наконец, будучи призваны управлять республикой и представлять народ, не сумели понять ни в 1848, при взрыве социальных идей, ни в 1852, после государственного переворота, ни в 1863–64 годах, при появлении рабочих кандидатур, что общая и непосредственная подача голосов состоит вовсе не в том, что масса избирателей непомерно увеличивается: не могли понять, что она совершенно переворачивает и изменяет всю политическую и экономическую систему, от центральной власти до последней сельской школы!

Они толкуют о свободе и подкупе. Да понимают ли они еще, что такое свобода и неподкупность общей подачи голосов?

В настоящей, честной демократии, организованной на истинных началах народного самодержавия, т. е. на принципах договорного права, невозможно никакое стеснительное или развращающее влияние центральной власти на народ: нелепо и предполагать это.

Почему? потому что в истинно–свободной демократии центральная власть есть ничто иное, как собрание депутатов, естественных представителей местных интересов, созванных на совещание; – потому что каждый депутат прежде всего принадлежит местности, которая избрала его своим представителем: он её гражданин, её специальный поверенный, которому поручено защищать её интересы с тем, чтобы перед лицом великого общенародного суда согласовать их с общими интересами страны; потому что собрание депутатов, избирая из среды своей центральный исполнительный комитет, не отделяет его, однако, от себя, не ставит его выше себя, не дает ему силы вступить с ним в распрю, подобно избранному королю или президенту; наконец – потому что общие интересы согласуются прямо на основании местных; и закон, и самое действие центральной власти вытекают из столкновений этих местных интересов, из взаимного их уравновешивания; таким образом, центральная власть совершенно свободна в отношении избирателей, которым нечего ждать от неё, как ей нечего бояться их неприязни. Вот, как мы уже сказали, уничтожается возможность преступных сделок, подкупов, заговоров, составляемых ценою золота, против общественной свободы, высшим правительством страны и частью избирателей, то есть депутатами и их доверителями.

И вот почему серьезные люди, сознающие положение дел и понимающие эти основные начала общественного Права, не приняли бы поручения, подобного тому, за которое ухватились самозванные демократы. Они не стали бы беззаботно впутываться в ту логическую несовместность, какая обнаруживается между непосредственной подачей голосов и централизованным государством. Они увидели бы, что общая подача голосов требует столько представителей, сколько существует естественных групп, или, если угодно, столько депутаций, сколько провинциальных самодержавий. Они признали бы, что если, несмотря на милостивое снисхождение всех монархических конституций с двойным, тройным, пятерным и десятерным представительством, разум и народное право не допускают, чтобы один человек был представителем нескольких округов, то тем менее можно допустить, чтобы один депутат, одна власть были представителями целого народа, и притом в то время, когда народ избирает себе представителей по местностям. Они убедились бы, что сорокалетний опыт достаточно осудил это противоречие; что прошло время, когда, при общем непонимании истинных принципов правления, общественная совесть могла допускать подобные сделки, и что, наконец, в этом случае, истинным друзьям свободы, основателям Демократии, остается только отклонить от себя парламентское полномочие и объявить свое представительство невозможным.