Современный анархистский активизм

История борьбы прошлых лет по-прежнему влияет на анархистские представлениями об активизме. Далее я подробно остановлюсь на том, каким образом современные проекты, движения и идейные течения отражают и преобразуют идеи прошлого. Разумеется, это выборка, а не полный перечень. Более того, сама информация не является строгим определением и подлежит обсуждению. Как верно подметил Франсис Дюпюи-Дери, «побеседуй с очередным анархистом, и узнаешь новую историю анархизма»[181]. Так же как и он, я выделяю шесть основных направлений анархической мысли: повстанческое движение, анархизм классовой борьбы, постлевая анархия, социальный анархизм, постанархизм и анархизм с маленькой буквы «а». Частичные совпадения этих позиций отражают взаимное влияние движений и идей в кругах анархистов и неупорядоченность анархистской политической культуры[182]. Кому-то различия между ними могут показаться субъективными, но они помогут выявить теоретические и практические принципы, которые формируют современный политический активизм.

Повстанческий анархизм

Повстанческий анархизм — это отказ вести переговоры или идти на компромисс с врагами. Он не является идеологической позицией; скорее, это течение, включающее в себя множество форм[183]. Часто повстанческий анархизм называют политикой нападения, которая проявляется в активном саботаже корпоративных и государственных структур и политических коммюнике.

Еще одна влиятельная фигура — Альфредо Бонанно. Стремясь противостоять тому, что он считал воплощением анархических идей XIX века, — тенденции относиться к историческим трудам анархистов как к философии и извлекать абстрактные, общие принципы без учета контекста[184], — Бонанно развил свою идею восстания в критике итальянских товарищей, оставшихся преданными устаревшей идее революции, и английских анархистов, таких как Вард и Рид, которых он обвинил в нейтрализации анархистской политики. Возвращаясь к истории, он противопоставил их «кропоткинский» анархизм гибкой революционной политике, разработанной на основе идей Малатесты. Подхватив его критику жесткого детерминизма Кропоткина, Бонанно утверждал, что активное неприятие насилия в послевоенном «кропоткинизме» было столь же негибким, как и до войны. Он хотел возродить активистские традиции, ставящие во главу угла гибкость.

Как и Бонанно, современные повстанцы, как правило, воздерживаются от массового активизма и отвергают программные предложения, поддерживающие локальные восстания и мятежи. Они делают упор на свободные, временные и неформальные объединения. С точки зрения философа и переводчика Вольфи Ландштрейхера, «серьезный вопрос» заключается в том, «как будет действовать отдельный человек, а это, по мнению анархистов, определяется самим человеком с учетом его желаний, мечтаний, возможностей и обстоятельств, в зависимости от того, какую жизнь он пытается построить»[185]. Отвергая «организации, которым нужно пополнение рядов, — союзы, партии, федерации и т.п. — и которые приравнивают революцию к силе своей организации, подчиняющей человека группе»[186], сторонники повстанческого анархизма выступают за автономные организации. В основе таких организаций должна лежать модель общности: «небольшая группа, организованная и поддерживаемая добровольно, которая стремится определить, что угнетает ее членов и какую форму должна принять их борьба за освобождение»[187].

Анархизм классовой борьбы

Классовая борьба — понятие тоже широкое. Определить происхождение этого термина довольно трудно. В 1960-х годах социальный эколог Мюррей Букчин призывал анархистов перенимать у марксистов язык классовой борьбы, дабы создавать жизнеспособные и мощные революционные движения. С тех пор сторонники анархизма классовой борьбы используют этот термин для разграничения анархистской организации и более разобщенных форм социального активизма. В этом контексте анархизм классовой борьбы возник вследствие роста феминистских, экологических и прочих движений, воспринимаемых в анализе угнетенных групп как второстепенный класс. К представителям анархизма классовой борьбы, как правило, относятся феминистки, антирасисты и зеленые, но в первую очередь это все же эгалитаристы, которые борются против буржуазных привилегий и государственной власти.

Представители анархизма классовой борьбы традиционно прослеживают свои интеллектуальные истоки до анархо-коммунизма, анархо-коллективизма и анархо-синдикализма Кропоткина, Бакунина, Рокера и Малатесты. К наиболее значимым группам этого направления относятся сеть поддержки заключенных Анархический черный крест (АЧК), Интернационал федераций анархистов (ИФА) и платформистский проект Anarkismo.net[188]. Сюда же относится и революционный синдикализм, хотя он и не носит явно анархический характер.

ИФА уходит своими корнями в МТР и руководствуется принципами децентрализованной федерации и автономности для поддержки борьбы на местном уровне. Цель этого объединения — «упразднение всех форм власти, будь то экономическая, политическая, социальная, религиозная, культурная или сексуальная, построение свободного общества без классов, государств или границ, основанного на анархическом федерализме и взаимопомощи»[189]. Имея местные представительства в Европе и Южной Америке и связи с ассоциациями по всему миру, филиалы ИФА борются против репрессивных законов, избирательных кампаний, за освобождение заключенных и отстаивают права трудящихся.

Проект Anarkismo.net ведет свою родословную от «Платформы» махновцев, делая упор на организационные практики, направленные на создание анархической культуры путем непосредственной деятельности в городских и сельских общинах рабочего класса. В состав проекта в том числе входит базирующийся в Йоханнесбурге анархо-коммунистический фронт Zabalaza[190] — сплоченная группа, принимающая коллективную ответственность за продвижение своих идей. Основанный в 2003 году фронт Zabalaza больше стремится координировать политическую активность внутри трудовых организаций и общественных движений и между ними, нежели создавать массовые анархистские движения. На волне народного недовольства деятельностью Африканского национального конгресса он выступает за отмену частной собственности, разделение труда, самоуправление рабочих и распределение по потребностям.

Революционные синдикаты продолжают традиции синдикалистских организаций начала ХХ века. Их приоритеты лежат в области укрепления солидарности рабочих и реорганизации производства в интересах классов производителей. Как и большинство их предшественников, формально они частично или полностью отделены от анархистского активизма. К примеру, знаменитая организация «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ), также известная под названием «уоббли», является полностью независимой. Единственная прямая отсылка к анархизму в профсоюзах — это отказ от «любых альянсов, прямых или косвенных, с любыми политическими партиями или антиполитическими сектами»[191]. В отличие от уоббли, Международная ассоциация трудящихся (МАТ) взяла более мягкий курс, не только провозгласив своей программной целью построение «либертарного коммунизма», но и разрешив «временные альянсы» с другими внепартийными «пролетарскими, профсоюзными и революционными организациями», не относящимися к авангардным192. Тем не менее революционные синдикаты в целом относятся к антикапиталистическому, антимилитаристскому, антипарламентскому классовому движению, перекликающемуся с анархизмом или, по крайней мере, с некоторыми из его течений. Многие анархисты являются активными членами этих профсоюзов.

Как и все анархисты, сторонники анархизма классовой борьбы обращаются к интернационализму и антиколониализму, но часто охотнее взаимодействуют не с другими анархистами, а с левыми, находящимися вне марксистских традиций, в частности с движениями автономистов и рабочих советов. В мировоззренческом плане сторонники анархизма классовой борьбы, как правило, с антипатией относятся к представителям анархо-индивидуализма. Некоторые также считают глубоко порочной идею повстанчества — современную концепцию пропаганды действием. В попытке некоторых повстанцев застолбить термин «активизм» исключительно за приверженцами повстанческого анархизма и дисквалифицировать ненасильственный протест они усматривают серьезную проблему[193].

Постлевая анархия

Постлевая анархия — это подрывное, трансгрессивное течение в анархизме. Среди самых известных его представителей выделяются Боб Блэк и Хаким Бей (он же Питер Ламборн Уилсон). Как объясняет Блэк, это течение отражает ряд «революционных тем», но избегает разработки анархических программ. Постлевая анархия стремится быть «исключительно аполитичной», «гедонистической» и с гордостью называет себя индивидуалистской: «свобода и счастье человека» — вот критерии «хорошего общества». Одно время Блэк поддерживал граучо-марксизм и «коммунистический эгоизм» — политику, основанную на слиянии идей Штирнера и Маркса, — но, пожалуй, более известен тем, что выступает за упразднение труда и его утопическую трансформацию в игру. Он также отвергает надежды на освобождение в результате развития технологий (что перекликается с некоторыми идеями, высказанными Зерзаном в критике пустого общества). Постлевую анархию он противопоставляет «анархо-лефтистскому фундаментализму»194, к которому относятся анархизм классовой борьбы и анархо-синдикализм. С точки зрения Блэка, эти организационные формы обещают социальные преобразования, но при этом сводят на нет возможности их реализации: «Анархизм берет психушку под свою опеку; анархия делает из нее фаланстер. Анархизм легализует наркотики; анархия принимает их. Анархия — это хаос, а Хаос — это анархия»[195].

Хаким Бей (которого Блэк уважительно называет «безумным суфием») усиливает сюрреалистические и мистические элементы постлевой анархии (Блэк говорит, что Бей превращает хаос в «крик радости, требующий нескончаемых чудес»)[196]. Подобно эволюционисту и анархо-индивидуалисту, пылкому штирнерианцу XIX века Джону Генри Маккею, Бей отвергает то, что он называет «революцией с большой буквы» — преобразующее катастрофическое событие или проект тотального освобождения. Но если Маккей проповедовал эволюционизм, то Бей призывает к более широким революционным переменам путем открытия или создания временных автономных зон (ВАЗ). Эти зоны он рассматривает как пространства, способствующие реализации сюрреалистических, фантастических, утопических проектов и преобразования повседневной жизни. Бей также относится негативно и к традиционным пропагандистским актам. Его идея заключается в том, чтобы переконфигурировать активизм посредством поэтического терроризма: «Искусство — как преступление; преступление — как искусство»[197]. Состоящая из четырех пунктов антипрограмма CrimethInc. — типичная декларация этой ветви постлевого анархического активизма:

Вновь сделать политику актуальной для повседневной жизни. Чем дальше находится объект нашего политического интереса, тем меньше он для нас значит, тем менее реальным и насущным он кажется, — и тем утомительнее политика.

Всякая политическая деятельность должна быть сама по себе радостна и увлекательна. Невозможно победить скуку скукой.

Чтобы осуществить эти первые два шага, необходимо создать совершенно новые политические подходы и методы. Старые уже отжили свое и утратили актуальность. Возможно, они НИКОГДА не были достаточно хорошими, поэтому мир таков, какой он есть сейчас.

Получайте удовольствие! Для скуки не бывает оправданий! Присоединяйтесь к нам, чтобы сделать «революцию» игрой. Игрой с самыми высокими ставками, но при этом радостной и беззаботной![198]

«Манифест эскапологов» — еще одна вариация той же самой концепции (рис. 3.2[199]):

Социальный анархизм

В широком смысле социальный анархизм опирается на идею предложения и развития взаимопомощи. Этот термин Кропоткин и другие ввели для описания взаимозависимости, существующей в человеческих и природных сообществах, а также стремления к солидарности и добровольному сотрудничеству. Изначально он использовался, чтобы обозначить позицию, противоположную тем, кто развивал абстрактное представление о людях как асоциальных, корыстных существах и приходил к выводу, что общественный порядок требует принятия законов для обеспечения безопасности. Этот термин также использовался социал-анархистами для критики анархо-индивидуалистов. Хотя последние никогда не заявляли, что люди не способны к добровольной совместной деятельности, социальные анархисты критиковали идею индивидуалистов о том, что необходимо отстаивать свои права от посягательств сообщества. При этом они (анархо-индивидуалисты) признавали формы собственности, которые могли приводить к возникновению неравенства.

Современное понятие социального анархизма включает в себя как практики альтернативного образа жизни, так и анархистскую этику заботы и построение анархических культур недоминирования. По мнению анархистки, организатора и писательницы Синди Мильштейн, взаимопомощь — это «самое прекрасное, что есть в этике анархизма»:

«Она подразумевает ощущение безграничного великодушия, с которым люди поддерживают проекты друг друга. Она создает непередаваемую атмосферу изобилия, где не бывает дефицита доброты. Она дает надежду на новые отношения участия и помощи, наставничества и отдачи как на саму основу социальной организации»200.

В более узком смысле социальный анархизм конкретизирует идею свободы и имеет свою программную стратегию. Первым в таком ключе этот термин использовал Мюррей Букчин, критикуя то, что он называл «анархизм образа жизни». Это означало уход от общества с целью получения удовольствий в кругу «независимых, своекорыстных, эгоистичных монад»201. Недвусмысленно намекая на таких писателей, как Бей и Блэк, Букчин подверг критике индивидуалистские концепции свободы как автономии и целый ряд движений, обнаруживающих склонность к индивидуализму. Отвергая практики образа жизни как буржуазные, он утверждал, что социальный анархизм подразумевает создание децентрализованных, демократических федераций и отказ от капитализма, и определял социал-анархическую свободу как коллективное неприятие угнетения с целью самореализации индивидуума. Необходимым условием добровольного согласия, эгалитарного объединения и создания экологичных общин были определенные структурные изменения. Кроме того, программа Букчина имела этический аспект. Изменения на местном уровне требовали возрождения идеалов «старых левых», чтобы заново открыть «обильную щедрость души, приверженность миру и гуманизму, редкую степень политической независимости, яркий революционный дух и решительное сопротивление капитализму»202. Будучи описанным таким образом, социальный анархизм согласуется с революционным синдикализмом и анархизмом классовой борьбы, но адаптирует активизм к «ослабеванию рабочего класса как революционного субъекта»203.

Социальный анархизм разводит активистов по разным лагерям, при этом не всегда с той однозначностью, которой добивался Букчин. Понимаемый как приверженность взаимопомощи, социальный анархизм включает множество локальных акций и повседневных утопических экспериментов, направленных на то, чтобы заменить саму основу социальных отношений путем «создания новой логики, привычек, пространств, возможностей и физических реалий» в рамках существующих систем204. Крайне важную роль в этих инициативах сыграли панк-движения и такие проекты, как «Еда вместо бомб» (Food Not Bombs), или активистские мероприятия, направленные на освобождение животных. Действительно, в некоторых регионах Восточной Азии — на Филиппинах, в Индонезии, Малайзии, китайском Ухане и Японии — такого рода эксперименты, как утверждается, вдохнули новую жизнь в угасающие анархические традиции205. Этот тип социального анархизма можно с легкостью сбросить со счетов как «анархизм ради образа жизни», но зачастую он бывает основан на «комплексном подходе к социальным изменениям». Позаимствуем изящное высказывание у Мэтью Уилсона: «Дело не в образе жизни, дело в самой жизни»206. Социал-анархистская программа Букчина, напротив, склонна ограничивать активизм, направляя его в определенные организационные русла; все другие, не вписывающиеся в них формы деятельности, она критикует. Следовательно, эта программа заключает в себе риск отнесения социальных анархических экспериментов к «образу жизни» независимо от того, разделяют или нет презираемые Букчиным активисты основные принципы постлевой анархии.

Постанархизм

Постанархизм стремится усилить критику доминирования, переформулируя анархистские представления о свободе и изменениях. В чем-то он схож с постлевой анархией — он так же критикует исторические традиции, которые поддерживают анархисты классовой борьбы, и поощряет критику «лефтизма». При этом постанархистов больше интересует политическая теория постструктурализма, чем практики движений. Их критика направлена на мышление Просвещения. В частности, они отождествляют с этой традицией Букчина, стремящегося вместе с другими сохранить утратившую свою актуальность политическую теорию, архитекторами которой выступили Бакунин и Кропоткин.

Рассматривая власть как силу, действующую на микроуровнях и влияющую на повседневные социальные отношения, постанархисты ставят под сомнение традиционную приверженность анархистов идее упразднения государства. Их доводы не так далеки от антианархической критики 1870-х годов: точка зрения, что власть может быть отменена, коренится в представлениях о человеческой природе и тезисе об освобождении как о достижении совершенства. Постанархизм, таким образом, принимает идею революции как момента освобождающей трансформации, которая искореняет разрушительную власть государства, позволяя людям осознать свою природную доброту и общительность.

Возможные последствия для активизма связаны с переосмыслением постанархистами анархической политики. Здесь существуют два взаимосвязанных хода. Оба они относятся к повторному открытию постструктуралистских течений в истории анархистской мысли. Во-первых, эгоизм Штирнера спасает анархию от анархизма, чтобы пробудить неизменно созидательную, трансгрессивную политику сопротивления. Во-вторых, критика Малатестой детерминизма Кропоткина корректирует идею анархии как финалистской утопии, окончательной (как пункт прибытия общества, а не направление движения), завершенной и достижимой, реализуемой посредством прогрессивного исторического развития, и вновь укореняет ее в повстанческих практиках.

Анархизм с маленькой буквы «а»

В анархизме с маленькой буквы «а» центральное место занимает не теория, а движения, при этом он также представляет собой уход от анархизма с большой буквы «А», то есть анархизма отцов-основателей — Прудона, Бакунина и Кропоткина. Маленькая «а» трактуется по-разному: иногда она отражает эволюцию анархических принципов и устремлений, иногда делает упор на снижение ценности революции в постматериалистическую, постиндустриальную эпоху. Порой ее используют, чтобы вскрыть недостатки анархической теории XIX века или подчеркнуть нравственную сущность анархизма. Однако через все эти интерпретации красной нитью проходит мысль о том, что исторический анархизм — это идеология, конкурирующая с марксизмом, и что к анархистскому активизму следует относиться как к многогранному и неоднородному явлению207.

Одно из объяснений такого сдвига заключается в том, что анархизм с большой буквы был феминизирован в 1960-х годах, когда классовая борьба бакунинско-кропоткинского типа уступила место менее жесткой форме активизма. Как символ возрождения анархизма в это время вдруг возникает почти забытый образ Эммы Гольдман, а фраза «Если я не могу танцевать, это не моя революция!», благодаря которой с ее творчеством познакомилось целое поколение активистов 1970-х годов, отражает разрыв между двумя разновидностями анархизма208. В таком историческом контексте испанская революция представляет собой последний вздох пролетарского анархического катастрофизма. Ритмическая революция Гольдман открыла форму подвижного активизма, который подпитывал не только послевоенный феминизм, движение за гражданские права и антиколониальную борьбу, но и более поздние кампании за экологическую и социальную справедливость.

Анархизм с маленькой буквы «а» пропагандирует «горизонтализм», то есть организационные практики, противостоящие иерархии и доминированию. Он отвергает анархо-лефтизм и программные изменения, но при этом объединяет навеянные уоббли идеи лидерства с социал-анархистской этикой и постлевыми принципами автономии. Аналогичным образом анархизм с маленькой буквы «а» мобилизует сетевые группы и объединения на массовые демонстрации, используя в качестве инструментов борьбы с капитализмом самоорганизацию, прямые действия, тактику забастовок революционных профсоюзов и консенсусную прямую демократию. Анархизм с маленькой буквы «а» во многих отношениях перекликается с социальным анархизмом. Его приверженцы склонны относить себя к активистам общественных движений и строить теории на основе опыта, а не ссылаться на историю идей и труды выдающихся исторических личностей. Их стремление связать исторический анархизм с политикой классовой борьбы еще больше увеличивает разрыв между этими двумя течениями.

Такие подчас дезориентирующие совпадения и противоречия в среде активистов объясняются сложностью внутренних дебатов. Центральные вопросы революции и преобразований, организации и свободы имеют давние исторические корни, и найти на них четкие ответы часто бывает невозможно. Современный анархический активизм теоретизируется как результат практики, но он также оценивает себя с точки зрения теории и пересматривает историческую практику в изменившихся политических контекстах. Подобно тому как резкий контраст между революцией и эволюцией, организацией и антиорганизацией создает видимость четких границ, разделяющих анархистов прошлого, споры о социальном анархизме и анархизме образа жизни влекут за собой риск преуменьшения общности близких по своей сути организаций. Исследования глобальных и транснациональных анархистских движений показывают, что противники авторитаризма всегда вели борьбу одновременно по нескольким направлениям. Историк Кирвин Шаффер отмечает, что «мужчины, женщины, а иногда даже дети», участвовавшие в анархической борьбе на Кубе в начале ХХ века, не выбирали между профсоюзным и контркультурным общественным активизмом. Они «занимались всеми аспектами кубинского анархизма, как на рабочем месте, так и за его пределами»209. Более того, отличительной особенностью современного анархистского активизма является изменчивость его границ. Активизм в значительной степени формируется под влиянием дебатов, проводимых теми, кто действует в условиях потребительского капитализма и либеральной демократии того или иного рода, поэтому он основывается на идее сопротивления, а не на революционных преобразованиях. Хотя анархистские движения существуют отдельно и вполне оформлены, во время общих кампаний или в рамках временных ассоциаций спутать их довольно легко.

Размышляя о различиях между анархизмом классовой борьбы и анархизмом образа жизни, канадец Аллан Антлифф говорит:

«Люди заинтересованы в создании движения, опирающегося на повседневную жизнь общества, в котором они живут. Я имею в виду такие вещи, как доступное жилье, информационные каналы, художественное творчество, проекты альтернативного образования, борьбу за социальную справедливость, то есть все то, что имеет значение в повседневной жизни людей. Такая работа заставляет расширять кругозор и ставить в центр внимания задачи вовлечения людей в движение или совместную работу с союзными организациями. Времени на междоусобицы просто не остается»210.