Демократический коммунализм

Вероятно, анархизм Букчина был выстроен на базе концепции условий. Будучи сочувствующим критиком Маркса и Энгельса, в начале своей карьеры он проявил себя как анархист, отвергнув любые разговоры о «предпосылках» социализма и выдвинув новую программу действий. В центре его внимания была реализация «условий свободы». Для Букчина, писавшего в 1969 году, когда ущерб, наносимый индустриализацией, становился все более очевидным, пришло время отбросить марксистские теории выживания революции. Представление Маркса об использовании силы технологий для обеспечения материального изобилия тоже устарело. Мы вошли в «сферу жизни», утверждал Букчин[323]. Теперь наша задача состоит в том, чтобы сделать эту сферу реальной, приняв новый подход к социальной трансформации.

Букчин называл свое мировоззрение социальной экологией и утверждал, что оно включает в себя как нравственное возрождение, так и социальную реконструкцию по экологическим направлениям[324]. Социальная экология вращалась вокруг идеи о том, что «естественная среда и общество эволюционно взаимосвязаны как единая природа, состоящая из двух разновидностей». Первую разновидность природы Букчин назвал «биотической» — это мир, в котором живут существа, не относящиеся к человеческому роду. Вторая — «социальная» природа — описывает последствия обитания людей в мире и изменения, вызванные в нем человеком. Преобладающие культуры доминирования, порожденные иерархией отношений между людьми, привели к искусственному отделению биотического аспекта от социального: природа была ошибочно понята как нечто подчиненное, и экономика была организована соответствующим образом. Социальная экология была призвана вернуть баланс между первой и второй природами путем масштабных структурных и культурных изменений.

Анархические принципы децентрализованной федерации обеспечили Букчину соответствующую модель гармонизации. Делая свои выводы, Букчин ссылался на то, что наиболее заметное влияние на него оказали Уильям Моррис, Герберт Рид и Джордж Вудкок, но в отношении одного важного аспекта он несомненно опирался на труды Кропоткина: обратившись в 1950–60-х годах от марксизма к анархизму и осознав в 1980-х годах смещение международной политики вправо, Букчин неоднократно исследовал вопрос создания массовых движений.

Если целью Букчина было переформулировать крайне важную экологическую политику, направленную на решение проблем послевоенного (западного) мира, то его концепция коммунализма перекликалась с анархо-коммунистической политикой, которую отстаивали Кропоткин и Реклю. Вдохновением ему служила «перспектива создания "Коммуны коммун"», будоражившая воображение анархистов XIX века, которая опиралась на идеи автономного самоуправления и децентрализованной федерации, продвигаемые со времен Прудона. Тем не менее существовавшую до него модель Букчин прояснил и доработал как минимум в двух отношениях.

Во-первых, он выступил за конфедеративную модель конституции. Под конфедерализмом обычно понимается автономия единиц, входящих в федерацию, и его часто связывают с политической централизацией. Эту концепцию Букчин интерпретировал по-своему. Конфедерализм в его представлении был «сетью административных советов, члены или делегаты которых избираются на очных демократических ассамблеях от сел, городов и отдельных районов мегаполисов». Отношения между территориальными единицами и конфедеративной сетью строятся на принципах взаимопомощи и взаимозависимости, ведь если «одна община не обязана рассчитывать на другую или другие для удовлетворения важных материальных потребностей таким образом, чтобы быть взаимосвязанной с некоей большей целокупностью для реализации общих политических целей, то ее реальной перспективой станет замкнутость и узость интересов»[325]. Что касается полномочий, то Букчин предполагал, что у каждого члена они будут «строго регламентированы» и «могут быть отозваны» и каждый будет нести ответственность только за «координацию и проведение политики, сформулированной самими ассамблеями». В отличие от представителей в обычных законодательных органах, заниматься формированием политики они не должны[326].

Второе уточнение Букчина заключалось в том, чтобы в центр модели поместить город. В долгосрочном плане он определял город как «уникальное человеческое, этическое и экологическое сообщество, которое пребывает в гармонии с природой и создает институциональные формы, побуждающие людей все четче осознавать свое место в природе и обществе»[327]. Эта характеристика имела некоторое сходство с концепцией Кропоткина средневекового города-государства. Но, как и ситуационист Ги Дебор, Букчин учитывал силу тех социальных тенденций, которые хотел затормозить Кропоткин, а также процесс урбанизации второй половины ХХ века. Подобно тому как Дебор связывал урбанизацию со «стремительным ростом городов, которые захватывают сельскую местность», «диктатурой автомобилей», «автострад» и «гигантских торговых центров, возведенных на пустырях в окружении парковок»[328], Букчин утверждал, что урбанизация «поглощает» и село, и город и оба они находятся в осадном положении[329].

Целью социальной экологии Букчина было возмещение ущерба, нанесенного городу злокачественным обесчеловечиванием современной жизни[330]. При том, что он положительно отзывался о «комплексных экотехнологиях, которые позволяют использовать достижения самых передовых технологических направлений в местном масштабе», например ветровую и солнечную энергетику, Букчин ратовал за восстановление равновесия между городом и деревней, а не за интеграцию сельского хозяйства и промышленности, как это делал Кропоткин. Более того, возрождение города означало восстановление «урбанизма как значимой территории для социации[14], культуры и местных сообществ». Город полисного типа для Букчина был гражданским объединением, призванным возродить социальную ответственность. Такое представление о городе существенно отличалось от представлений Кропоткина.

Для Букчина город определялся качеством социальных отношений; как основную единицу коммуналистской социальной организации, он представлял его в виде эко-сообщества. Таким образом, трансформация эко-сообщества города шла рука об руку с его политическим возрождением. По словам Букчина, «всесторонне развитый гражданин» может процветать только во «всесторонне развитой среде»[331]. Рассматривая переход от «анемичного парламентаризма» к тому, что он называл «либертарным муниципализмом», Букчин отталкивался от модели прямой полисной древнегреческой демократии[332]. Он стремился наделить город «лучшими чертами полиса»[333]. Разумеется, будучи эгалитаристом, он убрал из афинской модели узаконенные формы доминирования: систему рабского труда и исключение женщин из общественной жизни. В этом непартийном, антипарламентском и антипредставительском идеале остались прямые, демократические, открытые ассамблеи, основанные на широком участии граждан, и прежде всего идеи общественного пространства и «постоянной локализованной арены для политических дебатов»[334].

Целью демократической политики, как понимал ее Букчин, было «создание жизненно важной демократической общественной сферы», наделяющей граждан полномочиями регулировать муниципальные образования — школы и рабочие места, места отдыха и общественные пространства — и при этом оставляющей им возможность вести социальную жизнь по собственному усмотрению. Разграничивая социальную и политическую сферы, Букчин призывал к тому, чтобы граждане осуществляли власть непосредственно в своих общинах, одновременно определяя стратегию, которую ассамблеи могут проводить на законных основаниях. Как частные лица, граждане вправе определять, «чем им заниматься у себя дома, с кем заводить дружбу, какой образ жизни вести, как зарабатывать на жизнь, а также свое сексуальное поведение, культурные ценности и способы достижения вершин восторга и экстаза»[335]. Однако, как граждане, они обязаны задумываться о том, какое влияние оказывают их действия на город. Возникающее вследствие этого напряжение между социальной и политической сферами мыслилось как источник жизненной силы анархической демократии.