Анархизм и феминизм

Взаимосвязь анархизма и феминизма ставит в центр внимания ряд вопросов из области анархистского активизма и анархизирующего действия. У анархизма сложные взаимоотношения с феминизмом. С одной стороны, женщины-анархистки выступали с резкой критикой доминирующих тенденций в феминизме и призывали к его анархизации. С другой, антифеминистские настроения в анархизме подтолкнули представительниц анархического феминизма к тому, чтобы бросить вызов патриархальным устоям. Первое побудило анархисток разъяснить особенности своей политики, пролив свет на две основные концепции в анархистском активизме: прямые действия и префигурация. Второе показывает, как феминистская критика непрерывно способствует преобразующим изменениям внутри анархистских движений.

Мобилизация женщин для участия в предвыборных кампаниях в конце XIX века сформировала анархическую критику. По некоторым признакам феминизм появился раньше суфражистских кампаний: борец за права трудящихся, социалистка Флора Тристан, которую ее внук Поль Гоген называл «анархистским синим чулком»[235], была убежденной сторонницей социалистического феминизма в 1830–1840 годах. Однако борьба за избирательные права не только повысила значимость феминизма, но и помогла сузить его определение как движения, направленного на расширение гражданских прав. При этом она также разделила феминисток по партийно-политическим линиям и отделила анархисток от неанархисток, исходя из отношения к вопросам организации и стратегии.

Во многих случаях анархистки выдвигали те же аргументы против доминирования мужчин, что и их сестры, не относящие себя к анархисткам. Будучи сторонницами свободной любви, они отвергали брак как легализованную проституцию и боролись за права на собственное тело и собственных детей. Будучи официально заклейменными как «истерички», они выступали за ликвидацию специальных психиатрических больниц, построенных с целью излечения их от «нравственного безумия». Будучи источником вдохновения для мужчин, они отвергали тягостные стенания своих поклонников, равно как и их непрошеную защиту. Будучи женами, они восставали против заточения в собственном доме. Будучи натурами творческими, они боролись за право получать образование и заниматься видами производственной деятельности, безосновательно считающимися мужскими. Будучи работницами, они отвергали дискриминационные режимы, при которых женщины подвергаются навязчивым процедурам обыска, досмотра интимных частей тела и систематическим домогательствам со стороны полицейских. Будучи обнищавшими труженицами, они критиковали карательные системы правосудия, которые приговаривали женщин к тюремному заключению за проституцию. Будучи теми, кто вынашивает детей, они игнорировали законы, ограничивающие их возможности контролировать собственную репродуктивную функцию. Будучи потенциальными матерями, они высоко ценили уникальные и особые способности женщин по выкармливанию детей и уходу за ними. Будучи антимилитаристами, они воспринимали традиционалистские призывы к материнству как идеологический маневр, призванный превратить женщин в машины для непрерывной поставки пушечного мяса.

Во время суфражистских кампаний анархистки часто с восхищением писали о протестующих. Они приветствовали смелость их действий, демонстративное неповиновение в виде голодовок, стойкость активисток, которые терпели наказания (как санкционированные, так и незаконные) во имя общего дела. Создавалось впечатление, что суфражистское движение размыло границы между политическим и прямым действием, которые отделяли анархистов от остальных партийно-политических акторов и привели к их исключению из Второго интернационала. Между тем анархистки утверждали, что стратегическая логика суфражистской кампании знаменует собой разделение путей анархистов и неанархистов: для анархистов принцип прямого действия занимал центральное место.

Объясняя анархистскую позицию, Вольтарина де Клер утверждала, что любые коллективные эксперименты подразумевают прямое действие и что прямое действие обычно представляет собой спонтанную реакцию на несправедливость или угнетение. Квакеры, отказывающиеся носить оружие, члены профсоюзов, добивающиеся забастовками повышения зарплаты и улучшения условий труда, женщины, бойкотирующие розничные магазины, чтобы добиться снижения цен, арендаторы, отказывающиеся платить за жилье, чтобы проверить на прочность власть домовладельцев, активисты, убивающие сторонников рабства, — все они были вовлечены в этот процесс. На этом основании к ним относились и феминистки, которые срывали светские мероприятия с целью пропаганды всеобщего избирательного права. При этом, по утверждению де Клер, суфражистки отделяли прагматичность от принципиальности, и она относила их к сторонникам прямых действий, но только при благоприятных условиях. Как и большинство других сторонников прямых действий, суфражистки взвешивали аргументы за и против прямых и непрямых действий и делали выбор в пользу последних, если в конкретных обстоятельствах они представлялись более эффективными. Анархисты же были непреклонными сторонниками прямых действий, то есть истинными сторонниками любых действий, исключающих дозволение и санкцию свыше или какое-либо представительство. Это подразумевало полный отказ от непрямых или политических действий, то есть от вовлечения в установленные иерархии власти. Отвечая критикам, которые отождествляли прямые действия со взрывами и физическим насилием, де Клер утверждала, что прямое действие — это не просто метод, а полноценный подход к политике, характерный для анархистов:

«Прямые действия могут представлять собой крайние формы насилия, а могут быть такими же мирными, как журчание вод Силоамского родника[236]. Я имею в виду, что истинные непротивленцы могут верить только в прямые действия, но никогда в политические, поскольку в основе всех политических действий лежит применение силы. Даже творя добро, государство в конечном счете полагается на дубинку, пушку или тюрьму, чтобы с их помощью довести дело до конца»[237].

Центральное место в подходе прямого действия анархистов-непротивленцев де Клер отводила толкованию понятий «власть» и «права́». Если прагматики понимали прямые действия в рамках предоставленных властью свобод и разрешений, то анархисты рассматривали их как односторонние заявления и требования. Они считали, что «имеют право требовать, смело выходили и требовали», в одиночку или «вместе с другими»[238]. Применяя эту теорию к феминизму, де Клер утверждала: «Я никогда и не ждала, что мужчины дадут нам свободу. Нет, мы, женщины, и не будем ее достойны, пока не возьмем ее сами. Но как это сделать? Путем голосования? Как бы не так! Голосование не сделало свободными мужчин, не сделает оно свободными и нас»[239].

Суть критики де Клер заключалась в том, что прямые действия суфражисток никак не повлияли на механизмы доминирования. Феминистки могут добиться права голоса для женщин, однако это только укрепит системы, основанные на представительстве, а женщины останутся в рабстве. В начале XX века феминистка и анархистка Хэ Инь Чжэнь убедительно это доказала. Проводя различие между «активными» призывами к освобождению, «исходящими от самих женщин», и «пассивными», то есть «влияющими на женщин, но исходящими от мужчин», Хэ Инь Чжэнь предостерегала, что последние будут лишь усугублять порабощение женщин, как в частном, так и в общественном пространстве. Мужское доминирование основывалось на заявляемом праве собственности на женщин, а также на лингвистически навязанной философской дифференциации и разделении мужской и женской сфер. Пассивное освобождение в семье призвано изменить социальные отношения, не нарушая привилегий и полномочий, которыми пользуются мужчины. Пассивное освобождение также поощрялось мужчинами потому, что оно демонстрировало их просвещенность, и потому, что возлагало на женщин новые обязанности. Это означало, что последние одновременно будут и работать, и вести домашнее хозяйство. Неудивительно, что мужчины подавали женщинам надежду на освобождение, поскольку им самим это сулило больше денег на наложниц и меньше семейных обязанностей.

По мнению Хэ Инь Чжэнь, кампания за избирательное право — это лишь еще один вид разрешенного, пассивного освобождения, хотя женщины и принимают в ней активное участие. Размышляя о феминизме в Финляндии, Норвегии, Италии и Великобритании, Хэ Инь Чжэнь утверждала, что «конечная цель освобождения женщин — освободить мир от господства и мужчин, и женщин» в принципе, а не усилить это господство путем противопоставления матриархата патриархату. «Принесли ли такие могущественные монархини, как королева Британской империи Виктория или императрицы Люй Чжи и… У Цзэтянь из династического периода истории Китая, хоть какую-то пользу большинству женщин?»[240]. Целью анархистского активизма для нее было недоминирование, а единственным возможным средством достижения этого — прямые действия, то есть активные действия людей и групп по самоосвобождению, не предполагающие разрешения со стороны вышестоящих инстанций или посреднического представительства.

Говоря о согласовании средств с конечными целями, которые де Клер и Хэ Инь Чжэнь связывали с прямыми действиями, современные анархисты используют термин «префигурация». Чаще всего на него ссылаются, чтобы провести различие между анархическим и марксистским революционным социализмом и подвести принципиальную основу под анархистское неприятие «авангардизма» — идеи о том, что массы не способны освободиться без помощи элит. Вкратце: если говорят, что у анархистов и марксистов одни и те же конечные цели, то префигурация демонстрирует несостоятельность использования диктаторских методов для обеспечения либертарных целей. При этом, поскольку анархисты по-разному представляют недоминирование, они расходятся и во мнениях относительно спектра прямых действий, которые допускает префигурация.

Для анархистов, которые ассоциируют диктатуру с насилием, ненасилие является обязательным условием префигурации. Противоположную точку зрения выдвигала Валери Соланс. Написанный ею в 1967 году «Манифест Общества полного уничтожения мужчин» (SCUM Manifesto[11]), нетипичный образец анархо-феминистского мышления, привнес новизну в антипацифистскую позицию, связав пассивность с женской законопослушностью, а активизм — с насильственной преступной деятельностью феминисток. «SCUM не будет участвовать в пикетах, демонстрациях, маршах или забастовках, чтобы достичь своих целей. Такая тактика предназначена для милых, благовоспитанных дам, которые усердно занимаются только тем, что гарантированно окажется неэффективным». SCUM «выступает против гражданского неповиновения… то есть… против открытого нарушения закона и намеренного попадания в тюрьму, чтобы привлечь внимание к несправедливости». Гражданское неповиновение само по себе признает «справедливость общей системы». SCUM «стремится уничтожить систему как таковую, а не обрести в ней определенные права», поэтому его деятельность всегда преступна, хотя, «уничтожая и убивая», нужно действовать избирательно и разборчиво. Соланс считала прямые действия префигуративными, потому что они направлены непосредственно на патриархального хозяина и тем самым искореняют и угнетателя, и рабство[241].

В теории прямых действий де Клер и Хэ Инь Чжэнь префигурация понимается как общий принцип. Если перефразировать Саула Алинского, их обеих волновал принципиальный «вопрос средств и целей», возникающий всякий раз, когда «мы задумываемся о социальных преобразованиях», а не конкретика соответствия данного средства данной цели[242]. Критикуя кампании за избирательное право, они пришли к выводу, что прямые действия являются анархическими только тогда, когда они рассматриваются как принцип, то есть когда они облегчают и предопределяют практику недоминирования. Возвращаясь к ку-клукс-клану: рядовые белые ополченцы-шовинисты — это сторонники прямых действий, однако их действия являются реакционными, а не анархистскими или префигуративными, поскольку они закрепляют существующие культуры доминирования.

Будучи феминистками, анархистки заимствуют у феминизма идеи, позволяющие выявить патриархальность, укоренившуюся в политике самого анархизма. Как писала Луиза Мишель, «даже социалист Прудон» говорил, что женщины «могут быть только домохозяйками и куртизанками»[243]. Тем не менее внедрение феминизма в анархизм помогает пролить свет на динамичные отношения между личностями анархистов и анархической политикой.

Несмотря на приверженность принципам недоминирования, как только речь заходит об освобождении женщин, некоторые анархисты становятся непоследовательными. Историки иногда связывают это с антифеминистскими доктринами праотцов анархизма, в частности Прудона, а также с консерватизмом рабочих, присоединявшихся к анархическим движениям. Сама скандальная известность анархисток — Луизы Мишель, Вольтарины де Клер и Эммы Гольдман, — а также женских ассоциаций, таких как Mujeres Libres, объясняется тем, что они были исключением из правила мужского доминирования. Хотя некоторые наблюдатели утверждают, что анархистская среда сравнительно дружелюбна к женщинам, даже в наши дни в ней процветает враждебное отношение к феминизму.

В наихудшем случае безоговорочная оппозиция феминизму ведет к полному неприятию анархо-феминистской политики. Анархо-феминизм — одна из разновидностей анархо-лефтистского фундаментализма, осуждаемая, например, Бобом Блэком. Он объединяет его с «национализмом третьего мира (включая индихенизм)»; феминизм — это «партикуляристская идеология» и один из «крупных обломков новых левых», которым «нечего сказать»[244]. Менее воинственно настроенные оппоненты заявляют, что анархический феминизм избыточен, имея в виду принципиальное несогласие анархистов со всеми формами доминирования. Такая реакция закрывает пространство для изложения феминистской политики в рамках анархизма и параллельно открывает массу возможностей для женоненавистничества. Сюда относится воспроизведение «сексуализированных изображений» в контркультурной прессе[245] и макиавеллиевское одобрение свободной любви как средства сокрытия изнасилований. Горестный пример тому — встреча Энн Хансен с одним якобы радикалом. Приехав из Канады в 1980 году и стремясь установить контакты с другими радикалами, она согласилась остаться на ночь в квартире «героического революционера» и «жертвы системы правосудия», с которым познакомилась в книжном магазине Freedom в Лондоне. Наивно считая его «родственной душой», она вскоре обнаружила пределы его радикализма, когда он, не обращая внимания на протесты, принудил ее к сексу[246]. Ее рассказ свидетельствует о том, что за десять лет, прошедших с тех пор, как культовый журнал Anarchy использовал коллаж с изображениями полуголых женщин в духе оформления альбома Хендрикса «Electric Ladyland» для продвижения специального номера, посвященного женской преступности, в Лондоне почти ничего не изменилось[247].

Огромное количество публикаций о протоколах, составленных в лагерях протеста, об уличных преследованиях, неуважительном отношении и соглашательстве указывает на то, что феминисткам еще предстоит борьба с сексуальным насилием, ставшим привычным в среде анархистов. Тем не менее «феминистский поворот» в анархизме показывает, что множество движений, направленных против угнетения и не относящих себя к анархистским, поддерживают анархистскую критику доминирования. Это дает анархистам возможность противостоять недостойному поведению в своих рядах, пересмотреть границы недоминирования и скорректировать анархические культуры. Отвечая на вопрос, является ли анархист «человеком какой-то определенной эстетики» или «человеком, размышляющим о ценностях патриархата, класса, расы и пола, которые существуют в обществе и внутри нас самих», критики испанского «анархо-мачизма» рассказывают, как феминизм трансформирует анархизм в Мадриде:

«Забавно, что, когда вы называете анархиста "мачистом", он обычно обижается и даже не пытается заглянуть внутрь себя… Если ты действительно анархист, ты стараешься разобраться в себе, когда тебя критикуют…

Роль наставника, которую мы должны при этом играть, — вот один из парадоксов… Когда анархисты вокруг меня не понимают идей феминизма… я злюсь — ведь эти идеи не новы, и если они и впрямь анархисты, то должны иметь о них какое-то представление!.. Если бы те, кто называет себя анархистами, действительно выступали против всех иерархий, нам не пришлось бы называть себя "радикальными анархо-феминистками". Мы были бы просто анархистами. Но поскольку термин "анархизм" используется неверно, просто как дань моде, он теряет свой смысл»[248].

Участие анархистов в гендерной, трансгендерной политике и политике идентичности, борьбе коренных народов и антиколониальных движениях порождает параллельные процессы обучения. Как показывает критика Тайяаке Альфредом западных предубеждений в анархизме, обмен знаниями зачастую дается непросто. Среди анархистов идут споры о том, до какой степени новые идейные течения меняют анархизм. Эти споры служат показателем того, как анархисты судят об анархизме, сравнивая его с низовыми практиками недоминирования широких масс, отдельных анархических групп и движений.

Со времен Прудона анархисты описывали процессы анархизации как разрушительные и агонистические. Сам Прудон считал, что анархия — это вечное движение социальных сил, которые реализуют себя через парадокс или антиномию и достигают временного равновесия. Нарушение гармонии, или в более позитивном ключе — концептуальный подход к ней как к необходимому условию для постоянного движения, является доминирующей темой в литературе XIX века. Европейских анархистов часто вдохновляла ядерная физика, художники-неоимпрессионисты в своих ярких, пикселизированных полотнах отображали идею единства жизни. Но у идеи поиска порядка в распаде, разделении и агонизме куда более древние корни. Сакаэ Осуги, пропагандист и эсперантист, убитый в 1923 году японской военной полицией, предложил следующую эстетическую концепцию: «Признавая высшую красоту жизни в ее свойстве распространяться, сегодня я вижу высшее проявление этой красоты лишь в мятеже и разрушении. В наши дни, когда реальность завоевания расширилась до предела, гармония перестала быть красотой. Красота существует только в борьбе. Гармония сегодня — это ложь. Истинна же только борьба»[249].

Анархистский активизм развивается через вызовы и противоборство, поскольку анархисты «должны предпринимать шаги, чтобы понять, как лучше действовать, как обучать себя и как относиться к себе критически»[250]. Анархо-феминизм показывает, что разрушение анархических истин происходит путем болезненных столкновений, но в то же время это разрушение может быть конструктивным.

Отзвуки полемики XIX века по-прежнему слышны в отдельных анархистских течениях, а также в дискуссиях о тактике и стратегии. Анархисты пытались расширить культуры недоминирования путем мобилизации обездоленных масс, постоянно испытывающих на себе гнет капитализма и (или) притеснения, связанные с привилегиями. Эти отношения имеют основополагающее значение для анархистского активизма. Они требуют, чтобы анархисты оставались открытыми для сотрудничества с неанархистами, ведущими работу в направлении недоминирования, но при этом основной акцент делали на разъяснении и распространении анархистских практик через сеть собственных объединений. Анархисты работают с маргинализированными и угнетенными группами, а не на них.