XI. Избрание 10-го декабря
Собрание назначило на 10-е декабря выборы президента Республики, и каждая партия выставила своего кандидата. Умеренные республиканцы, т. е. буржуи, приверженцы трёхцветной республики выставили генерала Кавеньяка, который с июньских дней оставался главой исполнительной власти; старые монархические партии, легитимисты, орлеанисты и империалисты слились в одну партию, называвшейся великой партией порядка или коалицией улицы Пуатье; её руководителем был господин Тьер, органом – «Le Constitutionnel», а кандидатом она выставила Луи Бонапарта. Приверженцы же демократической и социальной республики, превращённые союзом с Горой в простую политическую партию, решили, увлечённые своими новыми союзниками, также выставить своего кандидата на президентство, и этим кандидатом был Ледрю-Роллен, заведомый представитель старой якобинской традиции.
Ввиду подобного положения Прудон действовал вполне согласно со своими принципами. Он рекомендовал избирателям-социалистам воздерживаться от подачи голосов, прибавляя, что если кто непременно желает голосовать, тот пусть уж лучше подаёт за Кавеньяка, чем за Ледрю-Роллена; действительно, голосуя за Кавеньяка, т. е. подавая свой голос за кандидата умеренной республики, всякий социалист только признаёт этим свершившийся факт, не делая никакой уступки принципов, между тем как голосуя за Ледрю-Роллена, заявили претензию завладеть президентством в пользу социалистической партии, он действует в духе правительственной теории, отрицает свой принцип, перестаёт быть социалистом и делается доктринёром.
Итак, или воздержание, или подача голоса за Кавеньяка. Такова была первая мысль Прудона.
Отказавшись от подачи голосов, социальная демократия поразила бы мир торжественным заявлением политического скептицизма; отреклась бы окончательно от правительственного предрассудка; увеличила бы себя всей суммой воздержаний и, таким образом, учетверила бы свою численность. Кроме того, она заранее установила бы тот пункт, на который должны были обратиться требования пересмотра конституции в 1852-м году – отмену президентства, и таким образом определила бы характер будущей конституционной оппозиции. Наконец, если бы примеру демократов не последовали, они, по крайней мере, не потеряли бы позор постыдного поражения.
Голосуя за Кавеньяка, социальная демократия повиновалась принципу слияния, составляющему её сущность (это собственные слова Прудона); она отмечала своим цветом умеренную республику; она начинала ассимилировать её себе; она отмечала цель, к которой в силу своего общего идеала должны были стремиться все республиканские фракции; она являлась стране в качестве правительства будущего и на несколько лет ускоряла своё торжество.
Гора думала устранить возражения Прудона, заставить Ледрю-Роллена обязаться честью в случае, если он будет избран, употребить свою власть на немедленный пересмотр конституции, на признание права на труд и на отмену президентства; эта предосторожность, говорит Прудон, имела троякий недостаток: она была противна конституции, невыполнима и в высшей степени вздорна.
Ввиду упорства Горы поддерживать кандидатуру Ледрю-Роллена, Прудон нашёл нужным отказаться от воздержания и кандидатуре Ледрю-Роллена противопоставил кандидатуру Распайя. Так как, во что бы то ни стало, приходилось голосовать, то лучше взять знаменем имя, не олицетворяющее в себе якобинские принципы; он выбрал Распайя, представлявшего социализм гораздо вернее, чем Ледрю-Роллен.
Монтаньяры взбесились и обвинили Прудона и его новую газету «Народ» в сеянии раздора в партии в пользу реакции. «Народ» защищался, доказывая энергией своих нападок на Луи Бонапарте, что ни в каком случае не состоит в союзе с ним. Так как поэтому Прудона нельзя было упрекнуть в бонапартизме, то его выдавали за приверженца Кавеньяка. Мы уже видели, что в этом была доля правды; так как в республике учредили президентство, то Прудон предпочитал, чтобы президентом не был ни социалист, ни претендент на престол; но он предпочитал бы ещё более, чтобы в республике вовсе не было президента.
Кандидатуру Распайя «Народ» защищал следующими соображениями; так как хотят непременно голосовать, то необходимо, по крайней мере, быть твёрдо убеждённым в одном: что кандидат социальной демократии не имеет никаких шансов быть избранным; стало быть, даваемые ему голоса могут поднять цифру абсолютного большинства и таким образом уменьшить шансы Луи Бонапарта, увеличив в той же пропорции шансы Кавеньяка; стало быть, голосовать ли за Распайя или за Ледрю-Роллена, во всяком, значит в сущности голосовать за кандидата умеренной республики.
Но Кавеньяк, июньский победитель, был в это время предметом самой сильнейшей ненависти, и красные монтаньяры не были расположены соглашаться с подобными доводами. «Народ» был предан проклятию и отлучению от демократии, и Прудон долгое время казался подозрительным значительному числу социалистов.
Приведём суждение Прудона об избрании 10-го декабря.
«Я более полугода не мог отыскать философского смысла избрания Луи Бонапарта в президенты Республики. Все события, свершившиеся с февраля, подходили под исторический закон; одно это не подходило. Это не было рациональным оборотом дела; это было создание избирательной прихоти; это была легенда, миф, разумной причины которого я не мог найти, не мог логически объяснить его, словом, не понимал его. Решений провидения нельзя оспаривать; против бога нельзя рассуждать»
«… Что касается до меня, то я прямо объявляю, что причина моей оппозиции Луи Бонапарту до и после его избрания, заключалась ни в чём ином, как в этом невольном неведении, в котором я так долго пребывал. Что мне сделал Луи Бонапарт? Никакой обиды я от него не имел. Напротив, он был со мной предупредителен, и в наших частных отношениях я остался у него в долгу по части вежливости. А между тем, едва заговорили о его кандидатуре, как я принялся искать разгадку этой задачи и, н находя её, почувствовав, что этот человек, несмотря на славу своего имени, антипатичен мне, враждебен мне …»
«Как! Говорил я, вот тот, кого Франция, эта самозванная царица наций, увлекаемая своими попами, романистами и кутилами, избирает в свои главы ради его имени, как покупатель, покупающий товар, увлекшись объявлением! Мы, так нарочно, точно храбрясь перед судьбой, избираем династа, претендента, принца! Уже поговаривали, что не будут ждать истечения четырёх лет для пересмотра конституции, чтобы продлить власть Луи Бонапарту. Этим власть президента приближали к монархической власти, облегчали ей этот переход подготовляли реставрацию…»
«Таким образом я горячился против воображаемой опасности, казавшейся мне логическим последствием избрания Луи Бонапарта»
Далее, напомнив причины, заставлявшие его предпочитать Кавеньяка, Прудон продолжает:
«Я признаю теперь, что все эти причины могли иметь тогда некоторый вес; но они были далеко ниже той высокой мудрости, которая, побуждая массы к избранию, внушала им подавать голос за Луи Бонапарта. Но в то время все обстоятельства слагались так, чтобы затемнять нам рассудок»
« … Вот почему я всеми силами противился кандидатуре Луи Наполеона. Я воображал, что делаю оппозицию Империи, а между тем, несчастный! я ставил препятствие революции»
«Говоря откровенно, я охотно стал бы поддерживать до 10-го декабря кандидатуру Луи Бонапарта, а после 10-го декабря – его правительство, если бы он мог сказать мне, ради чего, во имя какого принципа, в силу какой исторической, политической или социальной необходимости, он был сделан президентом республики, предпочтительно перед Кавеньяком и Ледрю-Ролленом. Но правители представляют управляемым угадывать всё самим, а я, при всей моей доброй воле, чем больше думал, тем больше недоумевал … Чтобы найти разгадку этой задачи, мне нужно было свидетельство самого Луи Бонапарта»
«Франция, сказал он, не помню когда, и не помню где, Франция избрала меня, потому что я не принадлежу ни к какой партии! …»
Перевод: Франция избрала меня, потому что не хочет больше никакого правительства.
«Да, Франция избрала Луи Бонапарта в президенты Республики, потому что утомлена партиями, потому что все партии умерли, потому что вместе с партиями умерла сама власть и остаётся только похоронить её … Избрание Луи Бонапарта было самоубийством партии, способствующих его торжеству, последним вздохом правительственной Франции … Прекрасно, Бонапарт, делай своё дело умно и, если возможно, ещё доблестнее, чем Луи Филипп. Ты будешь последним правителем Франции».
Возможно ли, спрашиваем, обставить идею справедливую большими софизмами и большим пустозвонством? А между тем, сама по себе, эта идея заключает в себе много правды. Прудон хочет сказать, что предание власти в руки Луи Бонапарта и восстановление Империи, которое должно было быть неизбежным последствием этого, н могли спасти буржуазию от социальной революции; что это новое воплощение правительственного принципа могло привести только к новому доказательству его бессилия.
Но сколько нелепости припутано к этой простой и верной мысли! Главный источник их – это мания Прудона требовать, чтобы всё в истории было непременно рационально. Туман гегелевской метафизики помрачает его разум, и он не видит различие, которое необходимо делать. Конечно, в истории всё имеет смысл, всё объяснимо; самые загадочные явления имеют в конце концов причины, которые можно указать. До сих пор Прудон прав, и, если бы он ограничился объяснением избрания Луи Наполеона, против него нечего было бы сказать. Но он недовольствуется этим; всякое событие, которое объяснено, делается в его глазах вследствие этого рациональным оборотом дела, актом высокой мудрости масс, вдохновением общей мысли; и пошла интрига ловких бездельников превращается в необходимую фазу истории человечества, оправдывается, узаконяется, освящается; философ, до того ослеплённый, что с первого раза не понял всего значения рационального оборота дела, приносит покаяние и признаёт, что борьбой против избрания 10-го декабря он ставил препятствие революции!
Здесь Прудона покидает даже его обычная проницательность. Довольный, что нашёл метафизический комментарий на двусмысленную фразу негодяя, которому Франция вверила свои судьбы, он чувствует себя совершенно спокойным на его счёт и называет уже воображаемой опасностью тревожную перспективу, открытую избранием 10-го декабря.