15. Отдых и освобождение
Симпатичный рейнджер парка имел несколько вопросов. «Ну как, нравится вам, друзья, отдыхать в Национальном памятнике природы Навахо?» Огонь костра бросал блики на его честное, красивое, тщательно выбритое молодое лицо. Он выглядел так, как и должен выглядеть рейнджер парка: высокий, стройный, сильный, не слишком яркий.
— Великолепно, — ответил доктор Сарвис. — Великолепно.
— Могу я спросить вас, откуда вы?
— Из Калифорнии, — ответил Док быстро.
— У нас нынче много народу из Калифорнии. А из какой части Калифорнии?
— Из южной, — сказала Бонни.
— Не выпьете ли с нами? — спросил Док.
— Спасибо, сэр, но я не могу пить при исполнении служебных обязанностей, однако очень любезно с вашей стороны предложить мне. Я обратил внимание, что на вашей машине номерные знаки Нью — Мексико, потому и спросил. Я ходил там в школу.
— Правда? — спросила Бонни. — Мы с мужем сейчас там живем.
— Ваш муж — врач?
— Вообще-то да, а как вы догадались?
— Увидел этот знак на машине — две перевитые змеи с крылышками, по нему и догадался. Я когда-то хотел стать врачом, но биохимия оказалась мне не по зубам, вот я и переключился на дикую природу, и сейчас стал просто рейнджером парка.
— Вот это правильно, — сказал Док, — для каждого есть свое место в жизни, хоть иногда и вполне скромное.
— В какой части Нью-Мексико?
— В южной.
— Простите, мне показалось, вы сказали, в южной Калифорнии.
— Я сказала, мы родом из Калифорнии. Вот мой дедушка, — Док нахмурился, — он из Калифорнии. А мой муж из Нью-Мексико.
— Мексиканец?
— Из Нью-Мексико. Мы не любим расистских выражений. Нужно называть их испано-говорящие мексиканцы или американцы с испанскими фамилиями. В Нью-Мексико мексиканец — оскорбление.
— Гордые, чувствительные люди, — пояснил доктор Сарвис, — с великими традициями и славной историей позади.
— Очень далеко позади, — сказала Бонни.
— Ваш муж, наверное, тот молодой парень с бородой, что водит голубой джип с лебедкой впереди и номерными знаками Айдахо.
Снова короткая пауза.
— Это мой брат.
— Что-то я его сегодня не видел.
— Он уехал в Калифорнию, в Баджу. Сейчас, наверное, уже в Каборке.
Рейнджер повертел в руках свою форменную шляпу с железными полями.
— Вообще-то Каборку обычно находят в штате Сонора.
Он светло улыбнулся; у него были ровные белые зубы, розовые, здоровые десны. Отблеск костра играл на его туго завязанном галстуке, медных эмблемах, золоченом значке рейнджера, пластинке с его именем на правом нагрудном кармане: Эдвин П. Эбботт мл.
Доктор Сарвис начал напевать, тихонько, на мелодию «Встретимся в Сан-Луисе, Луис» — «Встретимся в Каборке, Лорка».
— А что случилось со вторым вашим другом? — спросил рейнджер, обращаясь к Бонни.
— С каким вторым другом?
— Хозяином вон того автомобиля, — кивок в сторону большого пикапа Смита, стоящего неподалеку, едва видимого в слабых отблесках их небольшого костра. Наклейки с названием своей фирмы он, конечно, снял. Старина Редкий Гость — где он теперь? Там, далеко в глуши? Вдали, в пустынных местах? Скучает и томится без своих жен?
— Честно говоря, не могу сказать, — ответил Док.
— Не можете сказать?
— Он хочет сказать, что мы не знаем точно, — сказала Бонни. — Он говорил, что пойдет куда-то в поход и вернется через пять дней.
— Как его имя?
Колебание.
— Смит, — сказала Бонни. — Джо Смит.
— О, конечно. — Рейнджер снова улыбнулся. — Джо Смит. Как вам нравится Пейдж?
— Пейдж?
— Черная гора?
— Черная гора?
— Вы слышали новости сегодня вечером?
— Иногда.
— Что вы думаете об энергетическом кризисе?
— Устал, — говорит Док. — Пойду-ка я спать.
— Мы против, — сказала Бонни.
— А я — за, — заявил доктор после секундной паузы.
— Где это вы были прошлой ночью?
— Не могу сказать, — ответил доктор.
— Мы были здесь, у этого костра, — сказала Бонни. — А вы где были?
— Вроде как раненько вы уехали сегодня утром.
— Это верно. Ну и что? Мой брат хотел стартовать пораньше, и мы поехали вместе, чтобы проводить его, вот и все. А что, это запрещено законом?
— Ну, ну, — сказал Док.
— Простите, мисс, — говорит рейнджер. — Я вовсе не хотел совать нос в ваши личные дела. Просто интересно, вот и все. Не будете возражать, если я загляну в вон тот ваш автомобиль?
— Молчание.
— Так что вы подумали об этом сообщении в новостях? — спрашивает рейнджер.
— Бонни с Доком продолжали молчать, глядя в огонь. Молодой рейнджер, все еще стоя, все еще вертя в руках свою шляпу, глядел на них.
— Я имею в виду поезд, конечно.
Док вздохнул и мрачно передвинул свою сигару в другой угол рта.
— Н-ну-у… — сказал он.
— Мы слышали об этом, — заметила Бонни, — и мы считаем, что это весьма прискорбно.
— Я уже сказал прежде, и сейчас повторю: анархия — это не ответ.
— Ответ на что? — спрашивает рейнджер.
— Сэр?
— Ответ на что?
— А какой был вопрос?
— Мы слышали, что это автоматизированный поезд, — вставила Бонни, — так по крайней мере, я полагаю, никто не пострадал.
— Автоматизированный, это точно, — ответил рейнджер, — да только на нем был эксперт. Ему повезло.
— А что случилось?
— Согласно сообщению, якобы произошел несчастный случай на мосту через каньон Кайбито. — Рейнджер наблюдал за ними. Никакого ответа. — Но вы же конечно, слушали последние известия.
— Когда-то мне приходилось обедать в автоматизированном ресторане, — говорит Доктор Сарвис. — Это тоже чертовски опасно. Я помню один «Автомат на Амстердам» — это еще когда я был студентом в Колумбийском университете. Автоматические тараканы. Большие, хитрые, агрессивные Blatella Germanica. Устрашающие создания.
— А что случилось с тем экспертом?
— А вы не слышали?
— Не очень точно.
— Ну, якобы часть поезда уже переехала через мост до того, как он разрушился. У эксперта было время, чтобы выбраться из локомотива до того, как он покатился обратно и упал в каньон. В новостях сообщалось, что весь состав — локомотив и восемьдесят вагонов с углем, рухнули на дно каньона Кайбито.
— Почему этот эксперт, или инженер, или кто он там ни на есть, — почему он просто не нажал на тормоза, или там на газ, или на что там нужно нажимать у локомотива?
— Не было электроэнергии, — отвечает рейнджер. Это электрифицированная железная дорога. Когда мост обрушился, повода упали вместе с ним.
— Прискорбно.
— Пока не отключили электроэнергию, несколько овец убило током. Теперь индейцы бесятся от злости.
— На кого?
— На кого? На того, кто перерезал ограждение.
Пауза. В костре уютно потрескивал можжевельник. Стало прохладнее. Звезды засияли ярче. Бонни подняла капюшон своей парки. Док жевал погасший окурок своей сигары.
Рейнджер ждал. Ответа не последовало, и он продолжал:
— Конечно, ограждение мог перерезать индеец.
— Индейцы — никчемные люди, — сказал Док.
— Железная дорога понесла убытков на два миллиона долларов, согласно сообщению по радио. Электростанцию вынуждены будут остановить на несколько недель.
— Несколько недель?
— Так сообщили по радио. Пока не заменят мост. Конечно, у электростанции большие запасы угля. Не возражаете, если я загляну в вашу машину?
— Всего несколько недель, — удивилась Бонни, задумчиво глядя в огонь.
— Давайте, действуйте, молодой человек, — сказал доктор.
— Спасибо, сэр.
Бонни очнулась от своей задумчивости.
— Что? Погодите минутку. Покажите нам ваш ордер на обыск. Мы свои права знаем.
— Конечно, — отвечает рейнджер. — Я только спрашиваю. — И учтиво добавил: — Простите, если вы не против, что у вас там, внутри…?
— Вы должны иметь ордер на обыск. Подписанный судьей.
— Похоже, вы хорошо знакомы со всеми этими юридическими тонкостями, мисс.
— Для тебя — просто миз, приятель.
— Миз, простите. Миз — кто?
— Абцуг, вот кто.
— Простите. Мне показалось, вы сказали, что ваш муж — мексиканец.
— Я сказала, что он из Нью-Мексико.
— Панчо Абцуг, — объяснил Док.
— Ты уж лучше поверь, — сказала Бонни.
Рейнджер вытащил из чехла, пристегнутого к поясу, портативный радиотелефон на батарейках. Еще он держал там свой жезл и фонарик на пять батареек. (Не слишком полезно для почек, отметил доктор).
— Если хотите, я постараюсь раздобыть ордер. Но, мне, естественно, придется вас задержать вплоть до его получения. — Он вытянул телескопическую антенну.
— Где вы получаете ордер?
— Поскольку это собственность правительства США, то мы подпадаем под юрисдикцию ближайшего федерального районного суда, который в нашем случае находится в Фениксе.
— Вы намерены разбудить судью?
— Ему платят сорок тысяч в год.
— Мне показалось, вы сказали, что это национальный парк, — сказала Бонни.
— Говоря точнее, национальный памятник природы. Как Долина смерти или Органная труба. Есть некоторая формальная разница.
— Но все равно это же собственность всех американцев, — настаивала Бонни.
Рейнджер колебался.
— Формально говоря, это верно.
— Значит, это место — в самом деле народный парк. — Бонни добивалась своего. — И вы собираетесь обыскивать нашу машину в народном парке.
— Это не народный парк, это национальный парк.
— Стыдитесь, молодой человек.
Рейнджер покраснел. Потом нахмурился.
— Простите, но я должен выполнять свой долг. Поскольку вы отказываетесь дать согласие на обыск вашей машины, я должен получить ордер. — Он поднес свой радиотелефон к губам.
— Погодите, — сказал Док. — Рейнджер подождал. Док продолжал: — Сколько вам на это потребуется времени?
— Сколько? — Рейнджер произвел в уме кое-какие вычисления. — Если ордер доставят машиной, это займет часов восемь — десять, если, конечно, судья дома. Если самолетом — всего час-два.
— И мы должны будем здесь ждать все это время?
— Если его доставят сегодня вечером. Возможно, вам придется подождать и до завтра.
— Могу ли я спросить вас, какова цель этого вашего обыска без ордера?
— Просто рядовое расследование, сэр. Не отнимет и минуты.
Доктор Сарвис посмотрел на Бонни. Та посмотрела на него.
— Ну, что, Бонни…?
Она закатила глаза и пожала плечами.
— Ладно, — сказал Док. — Вынул изо рта мокрый окурок сигары, тяжко вздохнул. —
— Валяйте. Обыскивайте машину.
— Спасибо.
Рейнджер спрятал радио, вытащил свой фонарь и ринулся к машине. Бонни последовала за ним. Док остался сидеть, развалившись, на полотняном стуле у костра, потягивая свой бурбон. Он выглядел одиноким и несчастным.
Бонни открыла запыленную дверцу универсала. Включился верхний свет. Каскады красного песка и пылевидного ила посыпались на сияющие башмаки рейнджера.
— Ездили где-то по проселочным дорогам, а? — спросил он.
Бонни хранила молчание. Рейнджер включил фонарь, чтобы получше разглядеть массу ящиков, стоявших в багажном отделении машины. Тяжелые, вощеные фибролитовые ящики одинакового размера, плотно упакованные. Он прочел этикетки на них. Наклонился пониже и перечитал. Трудно ошибиться в знаменитом названии фирмы и овальной фирменной марке. Трудно не вспомнить этот знаменитый лозунг: «Лучшие вещи для лучшей жизни…» Трудно игнорировать соответствующие данные, отчетливо напечатанные на каждом ящике: 50 фунтов… мощность 60 %… 1,5 х 8, и т. д., и т. д., и т. д.
Теперь настало время вздыхать рейнджеру. Он снова вытащил свою удобную маленькую Моторолу, а Бонни продолжала мрачно смотреть на него.
Доктор Сарвис поставил на землю свой стакан и поднялся со стула.
— Сэр! — резко сказал рейнджер. Док сделал шаг в сторону темной лесной чащи. — Вы там!
Док остановился, глядя на него. — Да?
— Оставайтесь на своем стуле, пожалуйста. Вот там, где вы сидели.
Рейнджер, как уже говорилось, был вооружен только своим жезлом, а добрый доктор был за пятьдесят футов от него, уж точно, вне досягаемости. Но твердый, авторитетный тон молодого человека вынудил даже такого правонарушителя средних лет, как доктор Сарвис, постараться избежать прямой конфронтации. Он сел. Неохотно, ворчливо, вынужден был подчиниться.
Рейнджер, следя одним глазом за девушкой сбоку от него, а другим — за доктором Сарвисом, что было нелегко, учитывая, что он стоял между ними, быстро, но четко заговорил в микрофон своего радиотелефона:
— ДБ-3, это ДБ-5.
Он отпустил кнопку передачи, и из встроенного громкоговорителя послышался ответ:
— ДБ-3, продолжай.
— Нуждаюсь в помощи на стоянке 10, Старый кемпинг: 10–78, 10–78.
— 10–4, Эд, мы на подходе. ДБ-3.
— ДБ-5, ясно.
Рейнджер повернулся к Бонни. В его голосе появились теперь совершенно иные нотки. — Ну, мисс …
— Миз!
— Ладно, миз… — Тон его голоса перешел в рычание. Он отвратительно скривил свою гладко выбритую верхнюю губу. Весь этот металл, и кожа, и бобровый мех в глазах Рейнджера Эбботта, в его сердце. Рейнджер парка, как же: мягкий пух кактуса, свинья на дереве.
— Он вытащил ближайший ящик на откидной борт. — Откройте этот ящик.
— Вы же сказали, что хотите только заглянуть в машину.
— Откройте этот ящик!
— Я возражаю
— Ты… открой… этот… ящик!
Док угрюмо наблюдал за ними со своего стула, свет костра плясал на его блестящем носу, на лысом черепе его слишком большой головы. Он потягивал свое питье и ждал разоблачения.
Бонни сорвала ленту с крышки. Снова помедлила.
— Открывай!
Она пожала плечами, сжала челюсти (один каштановый локон упал, ласкаясь, на изгиб ее пылающей щеки; длинные темные ресницы опустились) и рывком откинула крышку ящика.
Рейнджер заглянул внутрь. Он увидел какой-то набор банок с крышками. Странно. Он выдернул одну банку и прочел наклейку: Арахисовое масло по старым рецептам. Торговая марка: Глухой Смит. Очень странно. Он отвинтил крышку. Внутри была какая-то маслянистая жидкость. Он понюхал, сунул в нее палец, вытащил его — он был покрыт густой, ярко-коричневой, жирной субстанцией.
— Дерьмо, — пробормотал он, не веря глазам.
— Нет, арахисовое масло, — возразила Бонни.
Он вытер палец о ящик.
— Попробуйте, — говорит Бонни, — вам понравится.
Рейнджер закрыл банку и ткнул ее обратно.
— Открывай следующий ящик, — прорычал он. Бонни неторопливо открыла следующий ящик. И следующий. Подъехали еще два рейнджера. Она открыла все ящики, а Рейнджер Эбботт с подмогой стояли рядом и смотрели, угрюмо и молча. Она показала им свое арахисовое масло, свои тушеные бобы, и сладкую консервированную кукурузу, и блинную муку Тетушки Джемимы, и тунец в собственном соку, и мидии со специями, и сироп Каро, и банки с устрицами, и копченую селедку, и мешки с сахаром и мукой, свои кулинарные книги и чрезвычайно ценное первое издание книги «Солипсизм пустыни» с личным автографом автора, и свои очаровательные трусики бикини, и грязные носки Дока, и т. д., и т. п., — все аккуратненько запаковано и сложено в удобные, компактные, прочные и надежные фибролитовые ящики из-под динамита.
— Где вы взяли эти ящики? — требовательным тоном спросил главный рейнджер.
— Оставьте ее в покое, — сказал Док от костра слабым голосом.
— А ты заткнись. Где вы их взяли, девушка?
— Нашли около вашего мусорного контейнера, — ответила Бонни, — вон там. Она неопределенно показала нетвердой рукой в сторону нескольких сильно захламленных, но свободных стоянок рядом с ними.
Рейнджеры посмотрели друг на друга с одной и той же мгновенной догадкой.
— Это были они, — сказал главный рейнджер и щелкнул пальцами. — Они, эти чертовы индейцы шушайны.
— Хочешь сказать — шошоны?
— Шошоны, точно, эти длинноволосые выродки. Поехали. Эд, звони в главный офис, а мы с Джефом запросим СОД.
Они торопливо направились к своим патрульным автомобилям, говоря быстро и тихо. Что-то о Движении американских индейцев, Сумасшедших собаках, Племени шушайнов и Возрожденной церкви коренных американцев последних дней.
— КРАСНАЯ ВЛАСТЬ! — крикнула Бонни им вслед, подняв сжатый кулак над арахисовым масло, но рейнджеры, умчавшиеся с ревом в разные стороны, уже не слышали ее.
Пауза …
Два грубых мужика вынырнули из тени. В запыленной одежде, украшенные глуповатыми улыбками и усами, с банками пива в руках.
— Они уже ушли? — спрашивает старина Редкий Гость.
— Они ушли, — говорит Бонни.
— Долгонько ты с ними возилась, — замечает Хейдьюк.
- Субботний вечер в Америке Время тыловых маневров. Все согласились (включая и Дока), что Доку следует вернуться в Альбукерк и заняться на время своими пациентами, получить деньги по их чекам и пополнить запасы.
Бонни не хотелось возвращаться в офис, и кто бы ее упрекнул? Ей хотелось остаться со Смитом и Хейдьюком, чтобы принять участие в следующем приключении, каким бы оно ни было.
Но Док не умеет водить машину, или притворяется, что не умеет, или, наконец, посто не хочет ее водить. Поэтому было необходимо отвезти его в ближайший аэропорт — в данном случае в Пейдж, — к рейсу на Нью — Мексико. Он уезжал неохотно, с глазами, влажными от переполнявших его чувств, ворчал, слишком много пил. На прощание Док обнял каждого из трех своих товарищей по очереди, Смита — первым.
— Смит, — говорит он, — старина Редкий Гость, я полагаюсь на тебя. Надеюсь, ты будешь присматривать за этими детьми. Ты же знаешь, они оба сумасшедшие, невинные и абсолютно беспомощные. Ты единственный взрослый в этих яслях. Заботься о них.
— С нами все будет в порядке, Док, нисколько не беспокойтесь. — Смит похлопал Дока по спине.
— Постарайся следить за Джорджем, чтобы он не лез на рожон.
— Сделаю, друг.
— Присматривай одним глазком за Бонни, по-моему, она заражается от Хейдьюка его неистовством.
— Я обоих глаз с нее не спущу, уж тут можете не беспокоиться.
— Хороший ты человек. И запомни вот что: хотя путь наш труден, трудности — это наш путь. Наше дело правое, и Бог на нашей стороне. Или наоборот. Мы поднялись против сумасшедшей машины, Редкий, которая калечит горы и пожирает людей. Кто-то должен попытаться остановить ее. Это мы. Особенно ты.
— Это точно, Док. Давайте, зарабатывайте там деньжат и возвращайтесь скорее к нам. — Смит улыбнулся. — Не забудьте экскурсионные суда и дрессированных дельфинов.
— О, Господи, — говорит Док, — вы тут все сумасшедшие. Следующий!
Джордж Вашингтон Хейдьюк, крепкий орешек, мужик грубый и вульгарный, вышел вперед. Доктор Сарвис потащил его в сторонку от остальных. — Джордж, — говорит он, — отойдем на минуту.
— Ладно, Док, я знаю, что вы хотите мне сказать, — Хейдьюк, крепкий, приземистый, как пивная бочка, источающий, как всегда, запах пота, и пыли, и пива, выглядит почти… почти взволнованным. — Слушайте, Док…
— Нет, ты слушай меня.
— Нет, слушайте, это же была не моя идея. Я никогда не хотел, чтобы она занимала передовые позиции. От нее одни неприятности.
Док улыбнулся, обняв хейдьюковы загорелые плечи. Как медведь с буйволом. — Джордж, — говорит Док, — слушай внимательно. Мне сорок девять лет. С половиной. Уже за перевалом. Бонни знает это. Ты берешь ее. Теперь твоя очередь.
— Да я ее не хочу.
— Не лги мне, Джордж. Бери ее. То-есть, если сможешь, конечно. Если ты настоящий мужчина. Бери ее и мое благословение вам обоим. Не спорь со мною.
Хейдьюк опустил глаза, помолчал, чувствуя себя явно неловко.
— Старина Редкий, вот кто действительно хочет ее.
— У Смита есть голова на плечах. Он человек здравомыслящий и со вкусом. Не такой дурак, как ты. Тогда пусть он ее возьмет. Вот уж точно, сваляешь дурака.
Хейдьюк вспыхнул.
— Не собираюсь я бороться за нее. Какого черта? В мире есть кое-что поинтереснее, чем это.
— Нет ничего более интересного, чем женщина, Хейдьюк. По крайней мере, в этом мире.
— Они прошли еще один небольшой круг, а самолет Дока в это время готовили к вылету, — наполняли доверху топливные баки, проверяли турбокомпрессоры, крепили хвост и элероны.
Летнее солнце Аризоны освещало все своим неистовым светом — аэропорт, электростанцию, аэроплан, жителей Пейджа, провожающих и праздношатающихся, пассажиров, автомобили, но, безусловно, ярче их всех оно освещало мисс Б. Абцуг.
Док Сарвис, он знал; он знал драгоценность такого сокровища. Да и любой нормальный мужчина здорового естественного благочестия преклонил бы колена перед этой святыней, стеная, как больная гончая, и целуя кончики ее розовых пальцев с подобострастным обожанием.
Смит тоже знал; он таял, как сосулька. Точно, как говорил в свое время его отец — пальчики оближешь. Знали и индейцы, валяясь в тени, наблюдая за ней, как голодные зайцы, хохоча, рассказывая свои анекдоты плейстоценовой эры (более приличные). Только Хейдьюк, казалось, был безразличен к этому Высшему Знанию.
— Ну, хорошо, — сказал Док. — Кажется, все улажено. Теперь я попрощаюсь с Бонни.
Она заплакала — немножко.
— Ну, ну, родная, у тебя тушь течет. Не плачь.
— Если б она не плакала, он бы страдал, конечно. Он гладил ее по волосам, по дивным изгибам талии и бедер. Индейцы хихикали. К черту их всех! Дикари каменного века, разъезжающие в пикапах с галстуками из болоньи на шее, жующие хлеб Рейнбо, уставившись в телевизор, глядя каждый свой нудный вечер все тех же «Соседей мистера Роджерса».
— Я не плачу, — сказала она, орошая слезами новую элегантную замшевую жилетку Дока.
— Я вернусь через пару недель, — сказал он. — Ты тут смотри за этими идиотами, пусть они пьют витамины и чистят зубы после каждой еды. Не дай Джорджу упиться до смерти. Да, и пусть Джордж навещает своих жен время от времени.
— Конечно, Док, — она всхлипывала между его тирадами, плотно прижавшись грудью к его осанистому брюшку.
— Будь осторожна. Не проговорись Джорджу, что тебе понадобилась помощь со взрывателем. Он не знает. Заставь этих маньяков поупражняться в самоограничении. Не плачь, милая. Я тебя люблю. Ты меня слушаешь?
— Она кивнула в его объятиях, все еще всхлипывая.
— Ну, ладно. Чтобы никакой беды не случилось до моего возвращения. Делайте свое дело, но так, чтобы никто не пострадал. И смотрите, чтобы вас не поймали.
Она снова кивнула. Пилот прибавил обороты двигатели. Прерывистый рев поднялся волнами, достигая Башенной горы, Алых Скал, Одинокого Камня и далее, и далее, — сумасшедшая болтовня обезумевших поршней. Пассажиры направились к проходу: ковбои с чемоданчиками; богатые хиппи, увешанные бусами и лентами не хуже какого-нибудь индейца юта или пайюта. Они отправлялись на берега Ганга в поисках нового гуру. Служащие Бюро мелиорации земель США с головами, как турнепс, и глазами, как таблетки крысиного яда, придерживали поля своих шляп, сносимых потоками воздуха от двигателей; милые маленькие старушки в шалях летели в Феникс, чтобы сидеть с детьми (Сью снова разводится). В этот день, казалось, пол-Пейджа было здесь, и все куда-нибудь отправлялись, — и кто бы их осудил за это? В любой город, где больше баптистов, чем индейцев. Где больше любителей пива, чем скверного вина. Где больше моторных лодок, чем берестяных каноэ. Больше солнечного света, чем эмоциональности.
— Теперь тебе пора идти.
Он поцеловал ее щеки с дорожками от слез, прекрасный рот, тяжелые ресницы ее закрытых глаз
— Док…?
— Да…?
— Все еще люблю тебя, Док, ты знаешь…
— Конечно, Бонни…
— До встречи…
— Конечно…
Доктор Сарвис с сумкой, газетой и плащом в руках, торопится к трапу, обшаривая по дороге все карманы в поисках билета. На верхней ступеньке трапа он театрально останавливается, оборачивается, чтобы помахать рукой, — не на прощанье, а до скорой встречи — своим друзьям и товарищам. Бонни, прислонившись к тощему костяку Редкого Смита, быстро прикоснувшись к щекам красным носовым платком, машет ему в ответ.
Они смотрели, как самолет, покачиваясь, двинулся по взлетной полосе, ведомый двигателями, завывающими, как раненое животное. Видели, как крылья снова совершили свою магическую работу, как колеса оторвались от асфальта и сложились в свои гнезда, как неуклюжая жестяная птица, накренившись, перелетела через линию электропередачи (едва не задев ее), поднялась, и, заложив вираж, взмыла в слепящем сиянии солнца.
Неясно чувствуя, что рядом стало как-то пусто, они удалились в укромный уголок знакомого бара, чтобы посовещаться. Час пик: в подвальчике было полно жаждущих мужчин; за одним столиком сидело шестеро темнолицых ковбоев со своими пышными подружками. Бонни опустила монетку в музыкальный ящик, выбрав свои любимые вещи — сначала тяжелый рок в исполнении какого-то ансамбля нуворишей из Англии. Его терпеливо прослушали. Затем последовала другая рок-группа с истерическими завываниями какой-то певицы, имитирующий африканский стиль, затем блаженной памяти Дженис Джоплин. Это уж было слишком. Ближайший ковбой поднялся на ноги. Росту в нем было шесть футов восемь дюймов, и ему потребовалось некоторое время, чтобы выпрямиться во весь этот рост. На своих длинных ногах, напоминающих кронциркуль, он сделал несколько шагов к музыкальному ящику и пнул его, сильно; это не помогло, тогда он пнул его еще раз, сильнее. Это сработало. Игла поехала по бороздчатой поверхности винилового диска; жуткий визг, усиленный динамиками, как молния, пронзил уши, мозг и нервную систему всех присутствующих. Сильные мужчины вздрогнули. Рефлексы музыкального ящика активизировались, снова вошли в автоматический серво-механизм: рычаг возврата снял ненавистную запись и поставил ее на место. Пока ковбой бросал свою монетку в щель, настал момент драгоценной, благословенной тишины.
Только один момент.
— Эй! — завопила Бонни Абцуг грубейшим своим рыком, — это я поставила ту запись, которую ты пнул своими кривыми ногами, сукин ты сын.
Ковбой вежливо игнорировал ее. Спокойно поставив иглу, он выбрал Мерле Хаггард, Хэнка Сноу и (Боже ты мой!) Энди Вильямса, нажал соответствующие кнопки и опустил еще одну монетку.
Бонни вскочила.
— А ну поставь обратно мою Дженис Джоплин! — Не обращая на нее никакого внимания, ковбой выбирал следующие три пластинки. Бонни наклонилась к нему, пытаясь отодвинуть его плечом. Он резко оттолкнул ее.
Тут поднялся Хейдьюк: три порции виски и кварта пива играли в его потрохах. Он почувствовал — момент настал. Выпрямившись во весь рост (что составляло целых пять футов восемь дюймов), он встал на цыпочки и похлопал ковбоя по плечу. Тот обернулся.
— Привет, — сказал Хейдьюк, улыбаясь. — Я хиппи, — и ткнул его с размаху в живот. Тот отшатнулся к стене. Хейдьюк обернулся к остальным пяти ковбоям (и их телкам), сидевшим за столом. Они стали подниматься из-за стола, тоже улыбаясь. Он начал свой номер.
— Меня зовут Хейдьюк, — ревел он, — Джордж Хейдьюк, и я счастлив, что я тут. Я слышал, что сексуальная революция добралась наконец и до Пейджа, дурацкой столицы графства Коконино. И я только хочу сказать — это чертовски подходящее время. Я слышал, что нынче даже ковбоя уже можно уложить. Я слышал …
— Ну, блин. На этот раз не те ковбои.
Хейдьюк приходил в себя постепенно, болезненно, через бред и воспоминания, лабиринты кошмаров и галлюцинаций под нестерпимую головную боль, чтобы наконец обнаружить, что находится (Господи Иисусе Христе!) в комнате мотеля. Нежные руки обтирали теплой влажной тканью раны на его голове и лице. Сквозь розовый туман ран и боли он видел ее лицо, склонившееся над ним, нежное и прелестное, как лицо ангела.
— Идиот, — едва расслышал он, — тебя же могли убить. Их было шесть, а нас всего трое.
— Трое — кого? Шесть — чего?
— Бедный старина Редкий, — продолжала она — его едва не избили, когда он тебя оттуда вытаскивал. Они и его хотели убить.
— Кто?
Он попытался встать. Она навалилась на него, толкнув обратно на подушки.
— Расслабься, я еще не закончила. — Она вытащила кусок стекла из раны у него на макушке. — Это нужно будет зашить.
— Где Редкий? — крякнул он.
— В ванной. Обмывает свои травмы. Он в порядке, не волнуйся о нем. Тебе досталось больше всех. Они треснули тебя башкой о музыкальный ящик.
— Музыкальный ящик? Музыкальный ящик… — А-а-а, теперь он припоминает. Эта запись Джаниса Джоплина. Небольшая размолвка в баре. Ковбои десять футов ростом с соколиными глазами туманно замаячили перед ним. Ну, да. Не те ковбои. Человек восемнадцать. Или, может, сорок? Все на одного.
Редкий Гость Смит появился из ванной, тощий, обернутый полотенцем. На том месте, что когда-то именовалось его лицом — кривая усмешка, одно фиолетовое веко и явно сбитый на сторону нос. В ноздрях — окровавленные комки ваты. Шагая на своих слишком длинных ногах, он сейчас более чем когда-либо напоминал какую-то птицу — говорящего канюка, быть может, или светловолосого коршуна с гребня каньона.
— Какой фильм по программе «В понедельник вечером»? — спрашивает он, включая телевизор.
— «В субботу вечером», — отвечает Бонни.
Они провели вечер в оштукатуренном боксе мотеля «Отдых в тени» — небольшом домишке весьма преклонного возраста (без бассейна), который, однако, был гордостью Пейджа. Кондиционер не работал, телевизор снова и снова бормотал что-то невнятно и бессвязно. Смит зашил рану на голове Хейдьюка, заклеил пластырем. Вместе с Бонни они обработали раны поменьше и помогли Хейдьюку забраться в ванну. Смит ушел за пивом и едой. Бонни обмывала Хейдьюка своими нежными руками, и когда его пенис поднялся во всем своем великолепии, — чего и следовало ожидать, — она ласкала его любящими пальцами, щедро одаривая комплиментами. Хейдьюк быстро выздоравливал. Несмотря на свой ступор, он знал, — он был избран. Теперь уж он ничего не мог с этим поделать. Избитый, но благодарный, он покорился.
Вернулся Смит. Они поели. Смит — тактичный человек! — исчез, как только кончился фильм, уехал в пустыню на своем пикапе, спал под звездами на своем спальнике в компании с тарантулами и гремучими змеями, и снились ему, без сомненья, его покинутые жены.
Абцуг и Хейдьюк, оставшись, наконец, наедине, вцепились друг в друга, как вагонетки на сортировочной станции. Никто не вел счета в эту ночь, но шаткая гостиничная койка раскачивалась на ножках и ударяла в стену гораздо больше раз, чем подобало бы считать пристойным; стоны и выкрики Бонни звенели в темноте с непредсказуемыми, но достаточно короткими перерывами, вызывая недоброжелательные комментарии в соседних комнатах.
Поздним утром следующего дня, — было уже время выписываться из мотеля, — после грандиозного финала они лежали на влажных простынях, размягченные, как морские водоросли, она — переполненная, он — иссякший. Довольно долго они прислушивались к легкому стуку в дверь — это Смит скромно постукивал костяшками пальцев по пустой внутри фанерной двери, на которой было прикреплено следующее объявление, взятое в рамку:
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Время выписки — 10 часов утра
Весь инвентарь вашей комнаты пересчитан и внесен в список.
Ваше имя, адрес и номер водительского удостоверения сохраняются в нашем постоянном архиве.
Хорошего вам отдыха!
И — ПРИЕЗЖАЙТЕ К НАМ СНОВА!
Администрация
Мотель «Отдых в тени»