Примечания

[1] Читатель найдет более полное изложение этих трех принципов в Приложении в конце этой книги под заглавием: Философские рассуждения о божественном призраке, о действительном мире и о человеке.

[2] Я называю ее безнравственной (inique), ибо, как мне думается, я доказал в упомянутом уже Приложении, что эта тайна была и продолжает еще быть освящением всех ужасов, совершенных и совершаемых в человеческом мире. И я называю ее единственной (unique){10}, ибо все другие богословские и метафизические нелепости, отупляющие человеческий ум, суть лишь ее неизбежные последствия.

[3] Г-н Стюарт Милль, быть может, единственный из их числа, в серьезности идеализма которого можно усомниться по двум причинам: во-первых, он если не безусловный ученик, то страстный поклонник, приверженец позитивной философии Огюста Конта, — философии, которая, несмотря на многочисленные умышленные недоговоренности, действительно атеистична; во-вторых, Стюарт Милль — англичанин, а в Англии заявить себя атеистом значило бы еще и поныне поставить себя вне общества.

[4] Шесть или семь лет назад в Лондоне я слышал, как г-н Луи Блан высказывал приблизительно такую же мысль. «Лучшая форма правления, — сказал он мне, — была бы такая, которая всегда апеллировала бы к делам добродетельных гениев».

[5] Я спросил однажды Мадзини, какие меры примут для освобождения народа, когда его победоносная объединенная республика будет окончательно установлена. «Первою мерою, — ответил он мне, — будет учреждение школ для народа». — «А чему будут обучать народ в этих школах?» — «Обязанностям человека, самопожертвованию и преданности». — Но где возьмете вы достаточное количество преподавателей, чтобы обучать этим вещам, которым никто не имеет ни права, ни возможности обучать иначе как своим собственным примером? Не чрезвычайно ли ограниченно число людей, находящих высшее наслаждение в самопожертвовании и в преданности? Те, кто жертвует собою во имя великой идеи, повинуясь возвышенному влечению и удовлетворяя этому личному влечению, без которого самая жизнь теряет в их глазах всякую ценность, эти люди обыкновенно думают совсем о другом, нежели возведение своих действий в доктрину. Между тем как те, кто делают из них доктрину, забывают чаще всего превращать эту доктрину в действие по той простой причине, что доктрина убивает жизнь, убивает живую спонтанность действия. Люди, подобные Мадзини, у которых доктрина и действия находятся в удивительном единстве, — очень редкое исключение. В христианстве также были великие люди, святые люди, которые действительно делали или по меньшей мере страстно стремились делать все то, что проповедовали, и сердца которых, переполненные любовью, были полны презрения к наслаждениям и благам сего мира. Но громадное большинство католических и протестантских священников, которые сделали своим ремеслом проповедь доктрины целомудрия, воздержания и отречения, своим примером обыкновенно опровергали свою доктрину. И не без основания, но вследствие опыта многих веков у народов всех стран сложились такие поговорки: «развратен, как поп», «лакомка, как поп», «честолюбив, как поп», «жаден, корыстен, скуп, как поп». Установлено, таким образом, что учителя христианских добродетелей, поставленные церковью, — священники, в своем громадном большинстве, поступают совершенно обратно тому, что проповедуют. Самые общераспространенность и преобладание подобных фактов доказывают, что вину следует приписывать не отдельным лицам, но невозможному социальному положению, в какое эти люди поставлены. В положении христианского священника заключается двойное противоречие. Во-первых, противоречие доктрины воздержания и отречения с положительными стремлениями и потребностями человеческой природы, с стремлениями и потребностями, которые в некоторых индивидуальных, всегда очень редких случаях могут еще постоянно попираться, сдерживаться и даже совершенно уничтожаться постоянным влиянием какой-нибудь могущественной интеллектуальной или моральной страсти и которые в известные моменты коллективной экзальтации могут забываться и игнорироваться в течение некоторого времени большим количеством людей сразу. Но они настолько существенным образом присущи человеческой природе, что всегда в конце концов берут свое, так что, когда мешают их удовлетворению правильным и нормальным образом, они всегда заставляют изыскивать для своего удовлетворения вредные и уродливые способы. Таков естественный и, следовательно, роковой, непреодолимый закон, под гибельное действие которого неизбежно подпадают все христианские священники, и особенно священники римско-католической церкви. Он не распространяется на профессоров школы, другими словами, на священников новейшей Церкви, если только и их не обяжут проповедовать христианское воздержание и отречение.

Но есть и другое противоречие, общее как тем, так и другим. Это противоречие связано с самим званием и положением учителя. Учитель приказывающий, угнетающий и эксплуатирующий — логическая и вполне естественная фигура. Но учитель, относящийся с самопожертвованием к своим подчиненным в силу его божеской и человеческой привилегии, — это нечто противоречивое и совершенно невозможное. Это — само лицемерие, так хорошо олицетворенное папою, который, называя себя последним слугою служителей Бога, — в знак чего, следуя примеру Христа, он даже моет раз в год ноги двенадцати нищим Рима — провозглашает в то же время себя наместником Бога, абсолютным и непогрешимым, господином мира. Нужно ли напоминать, что священники всех церквей, далекие от того, чтобы с самопожертвованием относиться к вверенной их попечению пастве, всегда приносили ее в жертву, эксплуатировали и удерживали на положении стада, отчасти чтобы удовлетворить своим собственным личным страстям, отчасти чтобы служить всемогуществу Церкви? Одинаковые условия, одинаковые причины всегда приводят к одинаковым результатам. То же самое будет, следовательно, с профессорами новейшей школы, божественно вдохновленной и патентованной Государством. Они необходимо сделаются — одни бессознательно, другие вполне отдавая себе в этом отчет — преподавателями доктрины принесения народа в жертву могуществу Государства и в пользу привилегированных классов.

Следует ли из этого, что нужно изъять всякое образование и уничтожить все школы? Отнюдь нет. Нужно полными пригоршнями распространять образование в массах и превратить все церкви, все храмы, посвященные славе Бога и порабощению людей, в школы человеческой эмансипации.

Но прежде всего согласимся на том, что школы, в собственном смысле этого слова, в нормальном обществе, основанном на равенстве и уважении человеческой свободы, должны существовать лишь для детей, а не для взрослых. И чтобы они сделались школами эмансипации, а не порабощения, нужно из них прежде всего изъять эту фикцию Бога, вечного и абсолютного поработителя. И нужно построить все воспитание детей и их образование на научном развитии разума, а не веры; и на развитии личного достоинства и независимости, а не на набожности и послушании; на культе истины и справедливости во что бы то ни стало, и прежде всего на уважении человека, которое должно во всем и везде заместить культ божества. Принцип авторитета в воспитании детей представляет собою естественную отправную точку. Он законен, необходим, когда прилагается к детям младшего возраста, пока их ум еще совершенно не развит. Но как постоянное развитие всего вообще, а следовательно, и дальнейший ход воспитания влечет за собою последовательное отрицание отправной точки, этот принцип должен постепенно уменьшаться по мере того, как воспитание и образование ребенка подвигаются вперед, чтобы уступить место его возрастающей свободе. Всякое рациональное воспитание по существу есть не что иное, как прогрессивное уменьшение авторитета в пользу свободы, так как конечной целью воспитания должно быть создание людей свободных и полных уважения и любви к свободе других. Таким образом, первый день школьной жизни ребенка, если школа принимает детей раннего возраста, едва начинающих лепетать, должен быть днем самого большого авторитета и почти полного отсутствия свободы. Но его последний день должен быть днем самой большой свободы и абсолютного исчезновения всякого следа животного или божественного принципа авторитета.

Принцип авторитета, прилагаемый к людям, переступившим или достигшим совершеннолетия, становится чудовищностью, вопиющим отрицанием человечности, источником рабства и интеллектуального и морального развращения. К несчастью, отеческие заботы правительств оставили народные массы коснеть в таком глубоком невежестве, что необходимо будет основать школы не только для детей народа, но и для самого народа. Но из этих школ должны будут абсолютно изъяты малейшие приложения или проявления принципа авторитета. Это не будут уже школы, но народные академии, где не будет ни школьников, ни учителей, куда народ будет свободно приходить, чтобы получать, если сочтет нужным, свободное образование, и где в свою очередь, богатый опытом, он сможет научить многим вещам учителей, которые принесут ему отсутствующие у него знания. Это будет, следовательно, взаимное обучение, акт интеллектуального братства между образованной молодежью и народом.

Истинная школа для народа и для всех сложившихся людей — это жизнь. Единственный великий и всемогущий, естественный и одновременно рациональный авторитет, единственный, который мы можем уважать, — это авторитет коллективного и общественного духа общества, основанного на равенстве и на солидарности, точно так же как и на свободе и взаимном человеческом уважении всех его членов.

Да, вот авторитет — отнюдь не божеский, а вполне человеческий, но перед ним мы от всего сердца преклоняемся, вполне уверенные, что он отнюдь не поработит, но освободит людей. Он будет в тысячу раз могущественнее — будьте в этом уверены, — чем все ваши божеские, теологические, метафизические, политические и юридические авторитеты, установленные Церковью и Государством, могущественнее, чем ваши уголовные кодексы, ваши тюремщики и ваши палачи.

Сила коллективного чувства или общественного духа уже весьма значительна и ныне. Люди, наиболее способные совершить преступление, редко осмеливаются бросать ему вызов, открыто выступать против него. Они стараются обмануть его, но весьма остерегаются резко задевать его, если только не чувствуют за собою поддержки по крайней мере какого-нибудь меньшинства. Ни один человек, каким бы могущественным он ни мнил себя, никогда не в силах будет перенести единодушное презрение общества, ни один не сможет жить, не чувствуя поддержки в виде одобрения и уважения по меньшей мере некоторой части этого общества. Человек должен побуждаться каким-нибудь глубоким и очень искренним убеждением, чтобы найти в себе мужество думать и идти против всех, и никогда человек эгоистичный, развращенный и низкий не найдет в себе такого мужества.

Ничто не доказывает лучше естественную и фатальную солидарность — этот закон общественности, связующий всех людей, — чем этот факт, который каждым из нас может быть ежедневно проверен на себе самом и на всех своих знакомых. Но если это социальное могущество существует, почему его недостаточно было до сих пор, чтобы смягчить, очеловечить людей? На этот вопрос ответить очень просто: потому, что до сих пор эта сила сама не была очеловечена; а не была она очеловечена потому, что общественная жизнь, верным выражением которой она является, основана, как известно, на поклонении божеству, а не на уважении человека; на авторитете, а не на свободе; на привилегиях, а не на равенстве; на эксплуатации, а не на братстве людей; на несправедливости и лжи, а не на справедливости и истине. Следовательно, реальное действие общественности, находившееся всегда в противоречии с гуманитарными теориями, которые она исповедует, производило всегда пагубное и развращающее влияние, а не моральное. Она не подавляла пороки и преступления, а создавала их. Следовательно, авторитет ее — авторитет божественный, антигуманный; его влияние — зловредное и гибельное. Хотите вы сделать его благотворным и гуманным? Совершите Социальную Революцию. Сделайте так, чтобы все потребности стали действительно солидарными, чтобы все материальные и общественные интересы каждого стали согласованы с человеческими обязанностями каждого. А для этого есть только одно средство: разрушьте все учреждения неравенства, установите экономическое и социальное равенство всех, и на этой основе возникнет свобода, нравственность, солидарная человечность всех.

Я еще вернусь к этому самому важному вопросу социализма.

[6] Наука, становясь всеобщим достоянием, сольется в некотором роде с непосредственной и реальной жизнью каждого. Она выиграет в пользе и приятности то, что потеряет в гордости, честолюбии и педантическом доктринерстве. Это, конечно, не помешает тому, чтобы гениальные люди, более способные к научным спекуляциям, нежели большинство их современников, отдались более исключительно, чем другие, культивированию наук и оказали великие услуги человечеству, не претендуя тем не менее на иное социальное влияние, чем естественное влияние, которое более высокая интеллектуальность никогда не перестанет оказывать в своей среде, ни на иную награду, кроме той, какую каждый избранный ум находит в удовлетворении своей благородной страсти.

[7] Следует различать универсальный опыт, на котором основывается всякая наука, от универсальной веры, на которую идеалисты хотят опереть свои верования. Опыт есть действительное установление действительных фактов; вера есть лишь предположение фактов, которых никто не видел и которые, следовательно, находятся в противоречии с опытом всех.

[8] Идеалисты, все те, кто верит в нематериальность и бессмертие человеческой души, должны быть чрезвычайно смущены фактом интеллектуального различия, существующего между расами, народами и индивидами. Как объяснить эту разницу, если только не допустить, что божественные частицы были распределены неравномерно? К несчастью, существует слишком значительное количество людей совершенно тупых, глупых до идиотизма. Не получили ли они при распределении частицу, одновременно, и божественную и тупую? Чтобы выйти из этого затруднения, идеалисты необходимо должны предположить, что все человеческие души одинаковы, но что тюрьмы, в которые они заключены, т. е. человеческие тела, — неодинаковы и одни более способны, чем другие, служить органом для чистой интеллектуальности души. Одна душа, таким образом, имела бы в своем распоряжении органы весьма тонкие, другая — органы слишком грубые. Но такими тонкостями идеализм не вправе пользоваться и не может пользоваться без того, чтобы не впасть в непоследовательность и самый грубый материализм. Ибо перед абсолютной нематериальностью души все телесные различия исчезают, все телесное, материальное должно явиться безразлично, равно и абсолютно грубым. Пропасть, разделяющая душу от тела, абсолютно нематериальное от абсолютно материального, бесконечна; следовательно, все различия, необъяснимые и, кроме того, логически невозможные, которые могли бы существовать по другую сторону пропасти, в материи, должны быть ничтожными и не существующими для души и не могут, не должны оказывать на неё никакого влияния. Одним словом, абсолютно нематериальное не может содержаться, быть заключено и еще меньше может быть выражено, в какой бы то ни было степени, абсолютно материальным. Из всех грубых материалистических — в том смысле, который присвоен этому слову идеалистами, — т. е. животных, измышлений, которые были порождены невежеством и первобытной глупостью людей, мысль о нематериальной душе, заключенной в материальном теле, представляет собой, разумеется, самое грубое, самое нелепое измышление; и ничто лучше не доказывает всемогущества древних предрассудков, оказывающих влияние даже на лучшие умы, как этот поистине плачевный факт, что люди, даже одаренные высоким интеллектом, могут еще говорить об этом в настоящее время.

[9] Я прекрасно знаю, что в теологических и метафизических системах Востока, и особенно в Индии, включая сюда буддизм, уже встречается принцип уничтожения действительного мира во имя идеала или абсолютной абстракции. Но он не носит еще этого характера добровольного и обдуманного отрицания, которым отличается христианство. Ибо, когда эти системы были созданы, собственно человеческий мир, мир человеческого разума, человеческой науки, человеческой воли и человеческой свободы, не был еще развит в той степени, в какой он проявился впоследствии в греко-римской цивилизации.

{1} Первый выпуск работы «Кнуто-германская империя и социальная революция» заканчивался критикой идеалистических концепций понимания общественной жизни. Начальные строки новой работы показывают, что Бакунин действительно намеревался во втором выпуске этой работы, с одной стороны, противопоставить материалистические теории немецких коммунистов идеализму, а с другой — подвергнуть критике теоретические взгляды немецких коммунистов, в том числе К. Маркса и Ф. Энгельса. Но это намерение осталось нереализованным. В центре бакунинской рукописи оказалась проблема критики теологии, ее реакционной политической роли, или, образно говоря, тема «Бог и государство».

{2} Речь идет о Международном товариществе рабочих — Первом Интернационале.

{3} Социал-демократическая партия Германии основана А. Бебелем и В. Либкнехтом в 1869 г. на съезде в Эйзенахе.

{4} Примечание, сделанное Бакуниным к этому фрагменту, мы опускаем, как не имеющее существенного теоретического значения.

{5} С этого абзаца начитается текст рукописи, изданный в 1882 г. Э. Реклю и К. Кафиеро под названием «Бог и государство».

{6} Ссылка на эту мысль Прудона показывает, насколько неправомерными были попытки некоторых авторов связать «экономический материализм» Бакунина только с материалистическим пониманием истории К. Маркса. Не отрицая влияния идей Маркса на формирование «экономического материализма» Бакунина, следует учитывать и влияние идей П. Ж. Прудона.

{7} Искупление — один из важнейших догматов христианской религии, согласно которому бог обрекает на смерть своего сына Иисуса Христа, чтобы этой жертвой искупить грехопадение Адама и Евы.

{8} В 1870 г. в Рокетской тюрьме в Париже был гильотинирован за тяжкое преступление некий Троппман. Это событие описано, в частности, И. С. Тургеневым в рассказе «Казнь Троппмана» (см.: Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. М.; Л., 1960—1968. Т. 14).

{9} Букв.: мертвая голова (лат.). У средневековых алхимиков — оставшиеся в сосуде для плавки бесполезные для дальнейших опытов продукты. В переносном смысле — нечто мертвое, безжизненное, бессодержательное.

{10} В тексте непереводимая игра слов: inique (безнравственное) и unique (единственное).

{11} верую, потому что абсурдно (лат.)

{12} Этот знаменитый афоризм: «Si Dieu n’existait pas, il faudrait l’inventer» — Вольтер высказал в 1769 г. в поэтическом послании «К автору книги о трех обманщиках» (Voltaire. OEuvres complètes. T. 10. P. 403).

{13} Бог и народ (итал.) — лозунг Д. Мадзини, означавший, что демократический идеал общественного устройства якобы совместим с господством религии в обществе будущего.

{14} Намек на франко-прусскую войну 1870—1871 гг.

{15} См. преамбулу к примечаниям № 80. В данном случае Бакунин говорит о своей работе над Приложением в прошедшем времени как о работе уже проделанной, что соответствует действительности лишь частично, поскольку Приложение осталось незаконченным.

{16} Согласно учениям средневековых алхимиков, Гомункулус — это человекоподобное существо, которое можно создать искусственным путем.

{17} Здесь в оригинале не хватает нескольких страниц.

{18} Непереводимая игра слов: spiritualiste (спиритуалистический) и spirituel (остроумный).

{19} См. прим. 9.

{20} Эберисты — крайне революционная группировка левого крыла якобинцев периода французской революции 1793—1794 гг. по имени одного из руководителей, Э. Р. Эбера.

{21} Здесь в оргинале неразборчивое слово.