История писания и печатания

Обычно начало работы Толстого над «Так что же нам делать?» приурочивается к 1884 году. Основанием для такого приурочения послужило, видимо, то, что во всех собраниях его сочинений, выходивших при его жизни в России, статья датировалась 1884—1885 годами. На самом же деле статья была начата двумя годами ранее, в начале 1882 г., вскоре же после окончания работы Толстого по переписи и напечатания статьи «О переписи в Москве». В письме к жене из Москвы от 4 февраля 1882 г., т. е. меньше чем через две недели после окончания переписи, Толстой пишет: «Ты, вечно в доме и заботах семьи, не можешь чувствовать ту разницу, какую составляет для меня город и деревня. Впрочем, нечего говорить и писать в письме; я об этом самом пишу теперь, и ты прочтешь яснее, если удастся написать». К этим словам совершенно верное примечание Софьи Андреевны: „Л. Н. тогда писал статью «Так что же нам делать?“[284]

Первый черновой набросок статьи, носящий еще заглавие «О помощи ири переписи» (в дальнейшей же копии исправленное на «Так что ж нам делать?») и напечатанный нами в вариантах под № 1, действительно после вступления заключает в себе сравнение жизни городской и деревенской, точнее — сравнение бедности в городе и в деревне. То, что начало работы над «Так что же нам делать?» относится не позднее чем к началу 1882 г. (ранее она не могла быть начата, потому что перепись, ее вызвавшая, происходила 23—25 января 1882 г.), подтверждается и следующей цитатой из первого наброска статьи (вариант № 1, стр. 615): «19 лет я жил в деревне, видел эту бедность, последствие ошибок людских и иногда помогал ей. Нынешний год я в первый раз, живя в городе, увидал городскую бедность и долго не мог понять особенность ее». Как известно, Толстой осенью 1881 года переселился в Москву. До начала 1882 г., считая с осени 1862 г., когда Толстой после женитьбы прочно осел в Ясной поляне, прошло действительно полных 19 лет. Вторая фраза цитаты: «Нынешний год я в первый paз, живя в городе, увидал городскую бедность» — также приводит нас к концу 1881 г. и началу 1882 г., когда Толстой познакомился с городской нищетой на улицах Москвы, а затем с той же нищетой на Xитровом рынке и в Ржановском доме. Далее — и первоначальное заглавие статьи «О помощи при переписи» и самое начало первого наброска: «Из предложения моего по случаю переписи ничего не вышло» были бы неподходящими, если бы статью от переписи и первого печатного отклика Толстого на перепись отделял слишком большой промежуток времени — в год, два: тогда бы могла уже забыться и самая перепись и печатное обращение Толстого к москвичам по ее поводу, и читателю неясно было бы, о каком «предложении» идет тут речь.

Наконец, о том, что статья была начата сейчас же вслед зa переписью, и вместе с тем о тех трудностях, с которыми связано было ее писание, говорится и совершенно определенно в главе XII «Так что же нам делать?». Сказав о своем разочаровании в деле помощи нуждающимся при переписи, Толстой продолжает: «И я бросил всё дело и с отчаянием в сердце уехал в деревню. В деревне я хотел написать статью обо всем том, что я испытал, и рассказать, почему не удалось мое предприятие... Я тогда же начал статью, и мне казалось, что я скажу в ней очень много важного. Но сколько я ни бился над ней, несмотря и на обилие материала, несмотря на излишек его, от раздражения, под влиянием которого я писал, и оттого, что я не выжил всего того, что нужно было, чтобы правдиво отнестись к этому делу, и, главное, оттого, что я ясно и просто не сознавал причину всего этого, причину очень простую, коренившуюся во мне, я не мог справиться с статьей и так и не кончил ее до нынешнего года».

В Государственном Толстовском музее в Москве (Архив Черткова, папка 103) сохранился план статьи «Московские прогулки», написанный рукой Толстого на полулисте почтовой бумаги малого формата. В этом плане, состоящем из пятнадцати разделов, намечен ряд сцен из жизни и быта московского бедного люда. Большая часть из намеченного («Прием рекрут», «Солдатка», «Спор у Охотного ряда», «На Каменном мосту» и проч.) не была выполнена; часть же («Ляпинский дом», «Толпа взятых за прошение милостыни», «Извозчик») нашла себе место в «Так что же нам делать?» Туда же по первоначальному замыслу должна была попасть и последняя из намеченных в плане сцен — встреча и беседа с гренадером у Боровицких ворот, перенесенная затем в статью «В чем моя вера?»

Так как в плане фигурирует Ляпинский дом, посещение которого Толстой приурочивает к декабрю 1881 года (см. гл. II «Так что же нам делать?»), то самый план написан был, следовательно, не ранее декабря этого года. (Полный текст его см. на стр. 613.)

Писание статьи и в дальнейшем шло с остановками, перерывами, иногда довольно длительными. Сама тема очень увлекала Толстого; он придавал ей большое значение, но далеко не всё в ней ясно было ему самому, и очень сложный процесс работы над статьей был отражением внутреннего процесса уяснения себе истины, как понимал ее Толстой. Огромное количество рукописей, относящихся к этому произведению, записи о нем в дневниках, упоминания в письмах, главным образом к В. Г. Черткову и С. А. Толстой, — наглядно уясняют ход работы над статьей. Первоначально задуманный и набросанный очерк сравнительно небольшого объема, по мере того как работа подвигалась вперед и будила всё новые и новые мысли, постепенно разросся в целую книгу. Самому Толстому границы этой работы, видимо, были неясны, и он долго не знал, где и когда остановиться. Еще задолго до окончания ее он, как увидим ниже, отдал в печать то, что успел написать, но потом печатание приостановил и написанное переделал заново.

То, что по первоначальному замыслу статья должна была быть небольшой по объему, не требующей большого количества времени для ее окончания, явствует из следующих слов Толстого в его письме к С. А. Толстой из Ясной поляны от 2 марта 1882 г.: «Очень бы хотел написать ту статью, которую я начал. Но если бы и не написал в эту неделю, я бы не огорчился. Во всяком случае мне очень здорово отойти от этого задорного мира городского и уйти в себя, читать мысли других о религии, слушать болтовню Агафьи Михайловны и думать не о людях, а о Боге». (ПЖ, стр. 155).

Вскоре однако Толстой к начатой работе охладевает и, видимо, надолго откладывает ее в сторону, тем более что время у него, вплоть до начала 1884 г., занято было писанием и печатанием статьи «В чем моя вера?» Дальнейшие следы работы над «Так что же нам делать?» обнаруживаются в той вставке, которую Толстой сделал в самом начале рукописи, описанной под № 4. В этой вставке читаем: «В прошлом году я написал статью по случаю переписи» и т. д. Следовательно, речь идет о 1883 годе, которым поэтому и нужно датировать эту рукопись. Но Толстой занят здесь не продолжением своей работы, а лишь исправлением и переделкой ранее написанного. Вероятно, эта работа происходила в Москве, до апреля 1883 г., когда Толстой вновь уехал в Ясную поляну. Городская обстановка, естественно, больше, чем яснополянская, располагала его к изображению ужасов городской жизни.

Зиму 1883—1884 гг. Толстой опять проводил в Москве. Впечатления городской жизни снова действуют на него подавляюще и возвращают его мысли к временно оставленной работе над «Так что же нам делать?» В своем Дневнике, возобновленном им, после трехмесячного перерыва, он записывает под 18 марта 1884 г.: «Александр Петрович[285] рассказывал про умершую у них женщину с голода... Пошел в полицию. Сказал, что девки часто моложе 15 лет. Колокола звонят, и палят из ружей, учатся убивать людей, и опять солнце греет, светит, ручьи текут, земля отходит, опять Бог говорит: живите счастливо. Оттуда пошел в Ржанов дом к мертвой, был смущен, не знал, что сказать». 30 марта того же года такая запись: «Лег в 11 и встал опять рано. Ходил на чулочную фабрику. Свистки значат то, что в 5-ть мальчик становится зa станок и стоит до 8, в 9 пьет чай и становится до 12. В 1 становится до 4. В 4 с половиной становится и до 8. И так каждый день. Вот что значат свистки, которые мы слышим в постели». Об этих впечатлениях московской жизни Толстой подробно сообщает Черткову в своем письме к нему от 27 марта 1884 г.[286] Еще подробнее эпизод о прачке и проститутке рассказан в главе XX той редакции текста «Так что же нам делать?», которая печаталась в «Русской мысли», но была запрещена цензурой. В окончательной печатной редакции эта глава стала XXIV (отсюда и указание на то, что она написана не ранее 27 марта 1884 г.).

Возобновление работы над статьей относится к апрелю 1884 г. Толстой решает ее напечатать с тем, чтобы гонорар употребить на дело помощи политическим заключенным. 18 апреля он записывает в Дневнике: «Перечитывал рукописи, потом свою рукопись о переписи. Хочу ее напечатать в пользу несчастных. Я сомневался, нужно ли помогать политическим заключенным. Мне не хотелось, но теперь я понял, что я не имею права отказывать. Рука протянута ко мне. «И в темнице посети». Пошел к Юрьеву,[287] но дошел только до театра. Слабость хуже всех дней». Через два дня в Дневнике записано: «Придет Юрьев, статья о переписи складывается ясно. Напишу. Начал писать, но нездоров... Пришел Юрьев. Ему говорил о помощи... Затеял кончить статью о переписи. Не знаю, хорошо ли?» На следующий день такая запись: «Нашел статью (была черновая). Немного поправил. И понес в типографию. Я сам не верю в эту статью». 25—27 апреля Толстой пишет Черткову: «Я начал печатать в «Русской мысли» свою статью о том, что вышло из моей статьи о переписи (я говорил вам), но не знаю, кончу ли. Развиваются другие мысли. Я начинаю чувствовать себя более бодрым, чем последнее время, и хотелось бы период этой бодрости употребить на дело Божье».[288]

Таким образом очевидно, что в апреле 1884 года статья была передана для напечатания в «Русскую мысль», в незаконченном виде. Оригиналом для набора послужили первые 32 страницы (нумерация от 1 до 30) рукописи, описанной под № 7. На этих страницах имеются типографские пометы наборщика. Текст, помеченный наборщиком, обрывается на III главе. В ГТМ сохранилась корректура на пяти гранках, в которой набор доведен как paз до того места, на котором обрывается 32-я страница (см. описание этой корректуры под № 8). Очевидно, у наборщика под руками больше не было текста. Толстой между тем продолжал работу над статьей в надежде доставить ее продолжение в редакцию журнала. Работа однако подвигалась очень туго и неуверенно, о чем свидетельствуют следующие записи в Дневнике: 22 апреля. «Взялся за статью. Поправил немного, но дальше описания дома не идет. Надо перескочить к выводу. Всё не верю в эту работу. А казалось бы хорошо... Иду ходить без цели. Тянет к Ржановке». 23 апреля. «Читал газету. Потом сел зa работу — не идет». 24 апреля. «Попробовал писать, но не могу». 27 апреля. «Пытался продолжать статью. Не идет. Должно быть, фальшиво. Хочу начать и кончить новое. Либо смерть судьи, либо записки несумашедшего».[289] 28 апреля. «Утром опять попытался. И решительно не могу продолжать свою статью. Тонкости, и потому будет ложь». 29 апреля. «Не могу писать... Всё до обеда ходил около Ржановского дома. Совсем не жалко. Заходил в квартиры. Моют бабы ужасные и ругаются. Сидят на бревнах оборвыши. Всё это было в субботу». 30 апреля. «Пробовал писать — не могу... Смерть Ив. Ильича достал — хорошо и скорее могу». 1 мая. «Стал поправлять «Ив. Ильича» и хорошо работал. Вероятно, мне нужен отдых от той работы, и эта — художественная — такая». 2 мая. «Стал заниматься — не пошло... Мне опять тяжело. Писать не могу». 3 мая. «Попытался тщетно писать то ту, то другую статью. О переписи важно, но не готово в душе». 4 мая. «Взялся за работу. И опять с одной статьи перескакивал на другую. И бросил». 6 мая. Толстому кажется, что он уяснил себе что-то важное для своей статьи, и он записывает: «Неожиданно уяснилась статья о переписи и работал утро». 7—8 мая он пишет В. Г. Черткову: «Я начал писать статью, но не кончил».[290] Однако в дальнейшем опять наступают колебания, остановки, задержки в работе, уверенность сменяется неуверенностью и наоборот. В Дневнике читаем такие записи: 13 мая. «Стал поправлять статью. Не идет». 15 мая. «Писал хорошо. Всё уясняется». 18 мая. «Работа не идет. Но и не могу отстать от нее». 19 мая. «Нечем помянуть месяц. Ничего не сделал. Попытки и начало работы тогда только можно счесть за дело, когда кончу». 21 мая. «Попытался писать — не идет». 22 мая. «Пробовал писать — тщетно». 23 мая. «Сажусь писать. Ничего не вышло». 28 мая. «Перечел свою статью — хорошо может быть». Того же 28 мая Толстой пишет секретарю редакции «Русской мысли» H. Н. Бахметьеву: «Свою статью пишу и пришлю или привезу если не в июне, то в июле».[291]

Но ни к июню, ни к июлю статья не была готова; работа над ней однако шла у Толстого хотя и с перебоями и с сомнениями. В Дневнике в связи с ней находим следующие записи: 31 мая. «Кажется, просмотрел написанное. Дальше не могу итти. А доволен. И очень сильно и «к делу» дальнейшее». 4 июня. «Переписанный отрывок прочел и чуть подправил». 10 июня. «Обдумывал свою статью. Кажется, ложно начато. Надо бросить».

Дальше опять длительный перерыв. Следующая запись в Дневнике по поводу статьи — почти через полтора месяца — 23 июля: «Перечитывал статью о переписи. И пересматривал другое». После этого под 6 августа записано: «Перечел опять статью о переписи. Всё не хочется бросить, поправлял кое-как». Наконец, последняя запись о работе над «Так что же нам делать?», довольно многозначительная, относится к 21 августа: «Перечел статью, и вдруг вся выяснилась. Я лгал, выставляя себя. Только перестать лгать, всё выйдет».

Дневник обрывается 13 сентября 1884 года, и дальнейший материал для истории писания и печатания статьи дают главным образом письма Толстого и к Толстому, преимущественно переписка Толстого с В. Г. Чертковым.

Как подвинулась зa это время работа, сказать трудно. Нужно думать, что сравнительно очень недалеко. Во всяком случае, рукопись № 14, в которую в первоначальном виде вошла и глава, соответствующая главе XVI текста «Русской мысли» и окончательного текста печатной редакции, не была еще закончена. Это явствует из письма Толстого к Черткову от 5—7 сентября 1884 г., в котором он, после рассуждений на тему о деньгах, пишет: «Я, встающий в 10 часов, пьющий кофе и чай, спящий на чистых простынях, слабый, бессильный, испорченный всеми похотливыми привычками, не могущий жить иначе, как паразит на чужой шее, я вдруг хочу помогать — кому же? Мужику, который заснёт в грязи на улице под шапкой, не будет спать 5 ночей и сработает в день то, чего я не сделаю в 10, который при этом добр, кроток и весел. Как мне помогать ему? Ведь это смешно. Можно делать себе эту иллюзию, отдавая ему исполнительные листы на других; но это не помощь, а развращение его. Вот об этом я хотел бы тоже написать в статье, которую я начал и, вероятно, не кончу».[292]

Эти слова в измененном и перефразированном виде вошли в главу XVI, но до 7 сентября, как видно из письма, глава эта еще не была написана.

Дальнейшие упоминания о работе над статьей — в письме Толстого к Черткову от 2 декабря 1884 г.: «Нынче пишу статью о переписи. Она томит меня, пока не разрожусь ею»,[293] и в письмах к жене в Москву за декабрь. 10 декабря: «Всё утро работал хорошо».[294] 11 декабря: «Нынче я встал в 9 и с 10 до 2-х писал не очень хорошо, но и не бесполезно, — подвигаюсь». 12 декабря: «Всё утро очень хорошо работал. Перевалил самое трудное и теперь надеюсь кончить». 13 декабря: «Много писал, и, как всегда, что больше в лес, то больше дров. Всё разрастается, становится (для меня) более интересным». 15 декабря: «Встал я нынче рано и рано сел зa работу и работал часов 5 сряду и намарал бумаги много, но есть ли в этом мараньи толк или нет, не знаю. Т. е. неправда, знаю, что есть, и потому мне на душе легко». 15 декабря: «Утро всё много писал, кажется, порядочно. Думал кончить здесь, но вот поездка к князю[295] помешала». На следующий день: «Встал рано, опять много писал».[296]

Как видим, в декабре 1884 г. Толстой очень интенсивно работал над статьей. Эта интенсивная работа продолжалась и в Москве, куда Толстой переехал после 15 декабря. В письме к Черткову от 2—3 января 1885 г. он писал: «Я не могу заниматься самым дорогим мне делом, я очень радостно занят своим писанием. Мне так ясно стало то, что прежде было неясно. Коли бы другим стало только вполовину так же. Надеюсь, что выйдет в Январе».[297]

О том, что именно к этому только времени Толстой уяснил себе окончательно вопросы, которые он разрешал в своей статье, явствует и из следующих слов заключительного абзаца главы XII «Так что же нам делать?»: «Мне казалось, что я всё знаю, всё понимаю относительно тех вопросов, которые вызывали во мне впечатления Ляпинского дома и переписи; но когда я попробовал сознать и изложить их, оказалось, что нож не режет, что нужно точить его. И только теперь, через три года, я почувствовал, что нож мой отточен настолько, что я могу разрезать то, что хочу. Узнал я новаго очень мало. Все мысли мои те же, но они были тупее, всё разлетались и не сходились к одному; не было в них жала; всё не свелось к одному, к самому простому и ясному решению, как оно свелось теперь».

Этой цитатой определяется и время окончательной отделки начальных глав статьи, в том числе и главы XII.

Толстой, видимо, торопился закончить и отделать для печати часть статьи, которая должна была появиться в январской книжке «Русской мысли» за 1885 г. Редактор этого журнала С. А. Юрьев, к которому Толстой относился с симпатией и с которым состоял в давней переписке, неоднократно просил его дать в журнал какое-нибудь свое произведение. В 1882 г. Толстой попытался напечатать в «Русской мысли» свою «Исповедь», но она была изъята цензурой из майской книжки. Там же Толстой собирался печатать статью «В чем моя вера?», также запрещенную цензурой. На этот раз Толстой предоставил Юрьеву «Так что же нам делать?» Для «Русской мысли» было набрано и сверстано двадцать глав.[298] Нужно думать, что в декабре в Ясной поляне и в Москве работа Толстого над статьей не выходила еще за пределы двадцати первых глав, другими словами — того материала, который находим в рукописи, описанной под № 16. Следующий этап работы Толстого над статьей, закрепленный в рукописи, описанной под № 21, относится, по всей видимости, к январю месяцу 1885 г. этот месяц Толстой почти целиком провел в Москве. И как раз в этом месяце он дописывал окончание главы, которая в корректуре «Русской мысли» обозначена была цыфрой XX, а в окончательном тексте цыфрой XXIV. Тут речь идет о двух эпизодах, которые описываются как только-что происшедшие и которые Толстой мог наблюдать только в Москве. это, во-первых, эпизод бала, на который отправлялась семья Толстого и о котором он пишет: «В ту ночь, в которую я пишу это, мои домашние ехали на бал» (см. вариант № 4, стр. 627). Во-вторых, это эпизод с набивкой двумя женщинами папирос в комнате сына. Описание этого эпизода начинается такими словами: «Сейчас я оторвался от своего писания и сошел вниз. Проходя около комнаты сына, я увидал двух женщин за столом». Бал, о котором идет речь, мог происходить, конечно, только в Москве и притом не ранее конца декабря (в первой половине декабря Толстой еще не был в Москве, а затем вплоть до рождественских праздников никакого бала быть также не могло из-за рождественского поста). Скорее всего бал происходил в январе, как это обычно было в ту пору. Хронологически второй эпизод — с набивкой папирос — следует за первым, т. е. он относится также к январю и имел место также в Москве, так как семья Толстого, и в числе ее сын, о котором идет речь, проводила зиму в Москве.

О том, что эта глава дописывалась в Москве в январе месяце 1885 г., свидетельствует еще следующий факт. Как мы видели при описании рукописи № 22 (см. стр. 803.), С. А. Толстая запротестовала по поводу того, что Толстой в этой главе неодобрительно отзывается о поведении членов своей семьи (эпизоды бала и набивки папирос). Толстой уступил жене и переделал эти эпизоды так, что близкие его перестали в них фигурировать. Но всё же Софья Андреевна не скоро успокоилась, и, уехав из Москвы, Толстой в письме, написанном в конце января, раскаиваясь в своем поступке, просил жену о прощении: «Получил сейчас твое коротенькое и грустно-холодное письмо. Боюсь объясняться, чтобы опять как-нибудь не раздражить тебя; но одно скажу еще раз, и яснее, я думаю, чем в разговоре: я не отстаиваю форм, в которых я выражался о личностях, и каюсь в них и прошу тебя простить меня, но если я отстаиваю что, то отстаиваю самую мысль, выраженную во всей статье и наполняющую меня всего». К этому месту письма С. А. Толстая сделала такое примечание: «Неприятности возникли между мной и Львом Николаевичем вследствие того, что в статье своей «Так что же нам делать?» были вначале нападки на семью и старших детей. Я огорчилась, вступилась за детей и требовала изъятия из статьи этих нападок».[299] О том же Толстой пишет и в письме к Н. Н. Ге-сыну от 4 февраля 1885 г.: «Я не вызвал вас, во-первых, потому, что был полон мыслями, касающимися продолжения моей статьи, и, во-вторых, потому, что был огорчен. Семейные мои огорчились тем, что я писал в статье о своей жизни и потому о них, и мне это было больно, и я всё думал об этом и был неспокоен духом. Теперь всё прошло».[300]

Итак, несомненно, что весь декабрь 1884 г. и, вероятно, начало января 1885 г. ушло у Толстого на работу над этой частью статьи, предназначавшейся для январского номера «Русской мысли». Для него напечатаны были лишь первые пятнадцать глав (см. описание рукописей, № 23), но работа шла и над последующими главами, которые, вероятно, также предназначались для январского номера. Видимо, и сам Толстой, и переписчики (главным образом С. А. Толстая), и аппарат типографии работали крайне напряженно, лихорадочно. Очевидно, рукопись сдавалась в типографию по частям, по мере того как отдельные ее части были переписаны и окончательно выправлены автором. Это видно из того, во-первых, что нумерация четвертушек в описанной под № 16 рукописи, отданной в набор, не сплошная, а прерывистая (1—30, 1—50, 1—26), во-вторых, из того, что первые гранки не покрывают всего текста рукописи, а текст их механически обрывается на том же слове, на котором обрываются первые 80 четвертушек (1—30, 1—50). (См. описание корректуры под № 17.)

Наконец, в этом легко убедиться и из писем С. А. Толстой, которые в ту пору писались ею сестре — Т. А. Кузминской. 23 декабря 1884 г. она пишет ей: «Левочка в очень хорошем духе; пишет свою статью о бедности города и деревни и спешит кончить к январской книге. Уже начали печатать». 9 января 1885 г.: «Левочка печатает свою статью в январе в «Русской мысли» и весь ушел в свою работу». И далее — около того же времени: «Левочка кончает свое печатанье, которое сожгут, но всё-таки надеюсь, что он успокоится и не будет больше писать в этом роде».[301]

Если принять во внимание, что статья просматривалась еще петербургской цензурой и что, вследствие запрещения ее, январский номер должен был подвергнуться известной перестройке, нужно думать, что он вышел «с большим запозданием, вероятно, не ранее февраля (точных данных на этот счет у нас нет, так как пометка о разрешении цензурой на книжках «Русской мысли» не ставилась); обычным же сроком выхода книжек журнала с 1885 г., как значилось в заявлении редакции, было 15 число каждого месяца. Но если бы статья Толстого и была пропущена цензурой, редакция не смогла бы, очевидно, выпустить январскую книжку раньше февраля, и она, видимо, на это шла, надеясь компенсировать запоздание номера помещением в нем столь значительного по характеру и объему произведения Толстого. Вероятно, февральская книжка журнала вышла непосредственно вслед за январской. 24 февраля 1885 г. Чертков пишет Толстому из Петербурга: «Сейчас получил последний № «Русской мысли» с лаконическою, но слишком содержательною заметкою об участи вашей статьи».[302] Заметка эта, сообщавшая о запрещении статьи (см. ниже), была приложена к февральской книжке, которая, следовательно, вышла около 20 февраля.

На особой полоске бумаги, вклеенной в январский номер «Русской мысли» в самом его начале, перед текстом, напечатано было следующее заявление от редакции: «Помещение нового произведения графа Льва Николаевича Толстого: «Так что же нам делать?» откладывается до февральской книги». А при февральской книге на такой же полосе было объявлено: «Произведение графа Льва Николаевича Толстого «Так что же нам делать?» не может быть помещено».

Редакция, видимо, некоторое время не теряла надежды столковаться с цензурой, которая сама колебалась — разрешить или запретить печатание статьи. Последнее явствует из письма Толстого к своему другу кн. Л. Д. Урусову около 19 января 1885 г., в котором он пишет: «Статья моя запрещена. Из Петербурга было распоряжение, чтобы ее не печатали в 1-м № «Русской мысли». Редакция надеется напечатать во 2-м, но едва ли. Она всё-таки печатается и выйдет, вероятно, в таком же виде, как «Вера», т. е. растянется до 10 листов, представится отдельной книгой в цензуру и так же разойдется. Меня радует то, что она читается по корректурам и уже переписывается...»[303]

После неудачи с напечатанием статьи в «Русской мысли» Толстой решил поместить отрывки из нее в «Русском богатстве», издававшемся и редактировавшемся тогда Л. Е. Оболенским, неоднократно обращавшимся к Толстому с просьбой дать в «Русское богатство» какое-нибудь свое произведение или отрывок из него и тем поднять репутацию журнала и вместе его материальные рессурсы, далеко не блестящие. Толстой сочувственно относился как к направлению журнала, так и к его редактору, и потому решил пойти навстречу просьбе Оболенского. 24 февраля 1885 г. он писал В. Г. Черткову: «Оболенский — человек, выплывающий из бездны и хватающийся уже зa берег. Что он будет делать на берегу? — это не мешает тому, чтобы я признавал вполне, что его журнал самый близкий мне по направлению, и непременно помещу у него. Я даже думаю прислать ему отрывки из «Что нам делать». Я сделаю это, когда вновь займусь этой статьей. Теперь же я на время удалился от нее. Я был нездоров с неделю и был поглощен Georg’ем, и последней и первой его книгой — «Progress and Poverty», которая произвела на меня очень сильное и радостное впечатление».[304] Об Оболенском и «Русском богатстве» речь снова идет в письме Толстого к кн. Л. Д. Урусову около 26 февраля того же года: «Был здесь Чертков и приводил с собой Оболенского, издателя журнала «Русское богатство». Это журнал, имеющий мало успеха, но с самым нам близким направлением. Он проповедует любовь людей на основании эволюции и прогресса, т. е. научным жаргоном, но в сущности это журнал с христианским направлением. От этого-то Чертков так и ухватился зa него. Если есть в Туле, посмотрите».[305]

В том же письме Толстой сообщает, что всё это время он ничего не делал, кроме перевода «Учения двенадцати апостолов» и писания предисловия к нему, а, главное, занят был усиленным чтением сочинения Генри Джорджа. О работе над «Учением двенадцати апостолов» и об увлечении Джорджем он пишет в январе и феврале к С. А. Толстой.[306]

Таким образом дальнейшая работа над «Так что же нам делать?» была замедлена, главным образом потому, что Толстой занят был переводом и чтением Генри Джорджа, который пригодился ему при дальнейшем писании статьи. Тем не менее для «Русского богатства» была продолжена и закончена глава XX текста «Русской мысли» (глава XXIV окончательного печатного текста), озаглавленная первоначально «Жизнь в христианском городе» (см. рукописи, описанные под №№ 21 и 22).

В начале марта первый отрывок статьи «Жизнь в христианском городе» уже получен был в Петербурге. 9 марта 1886 г., сообщая Толстому, что присланный отрывок будет поделен между двумя номерами, Чертков пишет ему: «Мы с Оболенским внимательно перечитали статью, и он почти ничего не нашел, что бы показалось ему не цензурным. Только название — Жизнь в христианском городе — ему показалось очень рискованным в цензурном отношении, и потому мы решились пропустить слово «христианском». В ответ на это Толстой пишет Черткову 17—18 марта: «Жалею слово христианском. Без него нет смысла в заглавии. Жалею и раздробления, но вообще рад, что всё сделано так, как сделано».[307]