Глава XXVI. НКТ осуждает Дуррути

Летом 1935 года политические амбиции партии радикалов, присущие всем её членам, достигли кульминации: мерой всему стало дело «страперло». Речь шла об игре в рулетку, весьма научно обоснованной, которая всегда приносила выигрыш банкиру. Её изобретатель — голландец, некто по имени Даниэль Штраус — подкупил целый ряд официальных деятелей и получил от правительства лицензию для установки «страперло» в казино Сан-Себастьяна (Gran Casino) на некоторый период времени. Однако в правительство поступили жалобы, и оно было вынуждено изъять лицензию на указанную азартную игру. Голландец, заплативший крупные суммы для получения разрешения, запросил соответствующую компенсацию, но ему отказали. Тогда Штраус, почувствовав себя оскорблённым, рассказал о применяемом к нему шантаже и назвал имена замешанных в афере лиц. Одним из её главных участников, наряду с другими политическими деятелями партии радикалов, оказался Аурелио Леррус, сын главы правительства. Поскольку скандал вышел на суд публики, правительство было вынуждено принять меры. Президент Республики нашёл выход из положения: снял Лерруса с поста главы правительства. После целого ряда примерок политических деятелей Алькалá Самора доверил формирование нового кабинета финансисту Хоакину Чапаприете, и 29 сентября новое правительство вступило в силу в таком составе: три радикала, три члена ИНКП и один — из партии аграриев.

Спустя несколько дней, 20 октября, на эспланаде Комильяс за пределами Мадрида перед прибывшей изо всех точек Испании публикой (около 400 тыс. человек) Мануэль Асанья проанализировал двухгодичное правление правительства правых и призвал левые силы объединиться в едином блоке перед лицом предстоящих выборов: «Необходимо разработать, — сказал Асанья, — политическую программу, которую смогли бы поддержать все левые партии и которая бы включала в себя все неотложные проблемы страны. Тем не менее на сегодняшний момент наиболее важным является союз левых перед выборами». В выступлении Асанья не отрицал своей умеренной политической позиции — она не отражала настроения буржуазии ни политического, ни либерального характера, которая желала продолжать в управлении своей привилегированной позиции: «Испанскому обществу нужно привить вакцину социального реформизма, чтобы избавить нас в будущем от чёрной оспы — другими словами, революции». Из всего сказанного можно заметить совпадение идей Мануэля Асаньи и Жака Дюкло. Коминтерн мог считать, что в лице Асаньи нашёл человека, способного претворить в жизнь идею Народного фронта в Испании. Избирательная кампания стартовала, и вместе с ней началась лихорадка объединения политических сил с целью получения оптимального представительства в новом парламенте.

Фракция левых Социалистической партии через недавно основанный печатный орган Claridad рассказывала о своём прогрессе сближения с Коммунистической партией. Альварес дель Вайо, ввиду тесных связей с Ларго Кабальеро, сыграет значительную роль в этой тенденции. С другой стороны, агент Москвы в Испании и генеральный секретарь аргентинской КП Витторио Кодовила, называвший себя Медина, не упускал возможности поговорить с Ларго Кабальеро на тему благоприятного для рабочего класса эффекта «объединения социалистов и коммунистов с целью создания испанской марксистской партии». Ларго Кабальеро не очень привлекала эта идея — напротив, согласно его письменному свидетельству, присутствие Медины раздражало его. Но эти беспокойства не помешали старту процесса «энтризма» Компартии в рядах партии социалистов; первыми успехами были слияние молодёжных организаций коммунистов и социалистов и вход в ВСТ группы коммунистов, которые вдохновляли весьма малочисленный «Единый всеобщий профсоюз трудящихся» (Central General de Trabajadores Unitarios — CGTU), основанный компартией в Севилье для соперничества с НКТ в Андалузии (декабрь 1935 года).

Ещё одной важной политической перегруппировкой явилась произошедшая в ноябре того же года между коммунистическими группами- диссидентами Компартии: «Блокoм рабочих и крестьян» (Bloc Obrer i Camperol) под началом Хоакина Маурина и «Левыми коммунистами» (Izquierda Comunista), руководимыми Андреу Нином. Подготовительный съезд привёл к объединению этиx двух незначительных политических группировок под новым названием: «Рабочая партия марксистского единства» (Partido Obrero de Unificación Marxista- POUM).

Идея, высказанная Мануэлем Асаньей на тему избирательной коалиции левых сил, набирала обороты. Факт принятия этой тенденции в ноябре Индалесио Прието, жившим в изгнании во Франции после октябрьских событий 1934 года, в конечном счёте придал ей окончательный характер. С того момента начались переговоры между партией социалистов и Мануэлем Асаньей для образования избирательного фронта — по словам последнего, «коалиции левых» для социалистов и «прелюдии Народного фронта» — для коммунистов.

Левые студенты в рамках Испанской университетской федерации (Federación Universitaria Española — FUE) в своей среде также проводили энергичную кампанию для пропаганды коалиции левых партий, что привело к сильным столкновениям в университетах со студенческими группами, членами Испанской фаланги, ИНКП и партии «Испанского обновления» (Renovación Española), возглавляемой Кальво Сотело; все они объединялись в Университетский профсоюз Испании.

В те годы в Испании зарождались тревожные ростки разделения на два антагонистских блока, между которыми плыл по течению правительственный корабль, на борту которого находились обесславленные перед общественным мнением персонажи.

В Европе 4 октября 1935 года Муссолини забил в колоколa войны, послав свои подразделения против Негуса — эфиопского императора в африканском восточном регионе. Эта война получила поддержку среди фалангистов и, конечно же, неприятие в рядах левых группировок, что послужило поводом для новых столкновений.

Англия, обеспокоенная продвижением Муссолини в Средиземноморском регионе, в целях торможения растущего влияния итальянского диктатора в Испании (его целью являлись Балеарские острова), способствовала подписанию соглашения между Португалией и Испанией, в котором Лондону отводилась роль политического и экономического ориентатора.

Гитлера также привлекали прожекты влияния на испанской земле, в частности — железная руда Бильбао и поташ испанской Сахары. Пользуясь возможностью, предоставленной генералом Санхурхо, в его просьбе нацистского сотрудничества для фашистского восстания в Испании, Гитлер проявлял серьёзный интерес к богатствам Иберийского полуострова и для достижения своих целей предложил «безвозмездную» техническую помощь испанскому правительству: авиационных экспертов и инструкторов.

Вмешательство иностранных держав (Англии, Италии и Германии) во внутренние дела Испании в те последние месяцы 1935 года уже было очевидным; каждое из этих государств искало себе союзников среди испанских граждан. Фашистские страны нашли сторонников в тех, кто открыто проводил конспиративную деятельность против Республики. Англия имела симпатии как среди левых, так и среди правых, что выявляло отсутствие скрупулёзности в политической и дипломатической логике.

Пока избирательный фронт занимался поисками политической программы, способной мобилизовать рабочие массы, а международная политика передвигала свои пешки в Испании, взглянем, как перестраивались ряды анархо-синдикалистов и сомнения Дуррути в тюрьме Валенсии.

Если НКТ и увеличивала своё влияние и престиж среди рабочего класса, то ввиду долгого времени работы в подполье структура профсоюзной организации ослабевала. Создавшееся положение давало лишь малую отдушину для общественной жизни. К этим хрупким организационным структурам нужно было добавить также расхождения во мнениях о действиях в будущем: тема позиции НКТ перед лицом предстоящих выборов могла стать причиной для роста разногласий и диссидентства. Конфедеральная организация нуждалась в периоде существования в рамках закона, в котором бы соблюдались права на ассоциацию, а также в проведении Национального съезда, с тем чтобы иметь возможность определить тактические позиции на основе согласия всех членов. Однако в настоящий момент такая мера не представлялась возможной, и действительность сводилась к тому, чтобы отложить важные вопросы на будущее или же решать их ненадёжным образом.

Что касается ФАИ, то её политическая позиция перед лицом происходящего формировалась более легко, чем позиция НКТ. В подполье с момента её основания и обладая легковесными структурами, её группы могли собраться без особой сложности и широко обсуждать насущные проблемы. Именно в силу такой гибкости эта анархистская организация раньше, чем НКТ, смогла определить своё место в условиях нового политического момента.

«Борьба против фашизма, — писала газета Tierra y Libertad, — не может размещаться на этой почве (избирательной), так как представляет собой бессилие и преждевременный отказ от любой другой акции более крупного масштаба. Нельзя заискивать перед пролетариатом, обещая выборы в будущем при наличии единых политических фронтов, рабочих парламентов, которые возьмут власть в свои руки, в обмен на то, что трудящиеся придут к единому мнению, чтобы в определённый день проголосовать за формулу левых социалистов. Нельзя подталкивать рабочих по удобному и мягкому пути наименьших усилий, который приведёт к разочарованию и хаосу. Необходимо привести в движение мятежные жилы, нужно сказать чётко, ясно и убедительно: фашизм может быть побеждён только в результате революции...»460.

В тюрьмах со стороны социалистов и коммунистов дебаты принимали масштабы политической избирательной пропаганды. Они говорили, что фашизм в Испании нужно остановить путём единого выборного фронта, который бы обеспечил левым силам приход к власти. Но существовала огромная масса рабочих, которая выходила из-под политического контроля бюрократических партийных аппаратов; она выносила из октябрьских революционных событий другие уроки: в отношении рабочего альянса тот занимал место не на уровне выборов, а на революционной почве. В манере рассуждения этой массы рабочего люда существовала важная деталь, и она заключалась в том, что фашизм для неё приравнивался к буржуазии. Огромное количество людей считали фашизмом духовенство, милитаризм, крупную торговлю, крупных и мелких финансистов, бюрократический аппарат государства, буржуазию, сельских собственников и землевладельцев, не забывая включить в эту группу и испанскую аристократию. Такого рода антифашизм наиболее сильно противопоставлял себя идее Народного фронта и избирательной коалиции республиканцев и социалистов. Короче говоря, это была пролетарская концепция классов, которая не меняла практической сущности борьбы против буржуазии. Слабым звеном этой хорошо прочувствованной позиции являлось то, что она почти не развивалась в дискуссиях, проходивших в тюремных дворах и камерах. Такие последствия были ясно узнаваемы в тех людях, которые не придавали антифашистскому сопротивлению значения классовой борьбы и понимали его в том смысле, как об этом говорилось на свободе: акция сотрудничества классов, включая в этот антифашистский фронт всех тех, кто имел либеральные или «прогрессивные» идеи. Это заблуждение было опасным для самого будущего пролетарской революции. ФАИ делала упор, как это было видно из процитированного отрывка, и направляла всю свою пропагандистскую деятельность на разъяснение туманного выражения антифашизма.

В тюрьме «Модело» Валенсии, где Дуррути находился с августа, в основном преобладали заключённые НКТ и ФАИ из Каталонии, Арагона и Леванте. Такая однородность узников придавала дебатам более конкретный характер: они сводились к обсуждению внутренних проблем НКТ и ФАИ. Одной из таких проблем было течение «группы тридцати», пустившее сильные корни в регионе Валенсии, а также в умах ряда тюремных заключённых, Два года, прошедшие с момента отделения так называемых «трейнтистов» от НКТ, послужили для некоторых из них необходимым временем для размышления. Кроме того, вся организация смогла яснее увидеть различные тенденции, которые создались около «группы тридцати». Группа из Сабаделя вскоре определилась двумя политическими линиями: одна вела к ВСТ, а другая — к левым республиканцам Каталонии. В любом случае эта группа навсегда отделилась от НКТ. Сторонники Пестаньи последовали за ним, когда он в 1933 году основал Синдикалистскую партию. Со своей политической платформы та попыталась провести в отношении НКТ тот же самый контроль и влияние, который осуществляла партия социалистов к ВСТ. И, наконец, значительная часть активистов организовала Оппозиционные профсоюзы с той же самой идеологией, что и НКТ, однако придерживаясь мнения, что ФАИ осуществляла диктатуру в рядах НКТ. Противореча своей собственной концепции, они создали Либертарную профсоюзную федерацию (Federación Sindicalista Libertaria), которая практиковала политику диктатуры в оппозиционных профсоюзах. Спустя два года после отделения от НКТ дискуссии снизили степень накала и возникла идея вернуться в ряды НКТ, вдохновляемая Хуаном Пейрó и Хуаном Лопесом; но не было единого мнения о том, как это сделать. Все эти темы и проблемы горячо обсуждались в камерах и на тюремных площадках для прогулки заключённых. Дуррути, обеспокоенный проблемами иного характера, проводил время в заключении немного вдали от указанных дебатов и, судя по одному из писем, написанному в те дни, полностью посвятил себя борьбе против Комитетов НКТ. Перед нами предстал не «дисциплинированный» Дуррути, как его описывает Мануэль Буэнакаса, а последовательный активист, не скрывающий своих мыслей «в силу органической ответственности»; ведь именно благодаря такой формуле многие товарищи не высказывали своиx критических суждений.

Письмо, о котором идёт речь, помечено 11 сентября 1935 года и адресовано Хосе Мире как ответ на одно из его писем. Оно начинается такими словами: «Я получил твоё письмо и отвечу на него обязательно, и ещё потому, что ты в нём говоришь о вещах, которые интересуют меня. О том, что происходит здесь, у меня нет никаких новостей, кроме тех, что вчера два товарища вышли на свободу. Мы надеемся, что за ними последуют и другие, и вскоре все мы будем вне этих стен, на воле — там мы очень нужны...

Прежде всего (и сразу хочу тебе об этом сказать) меня не интересует мнение обо мне некоторых товарищей, которые находятся вместе с тобой в заключении (Барселона). Я последователен по отношению к самому себе и продолжаю следовать линии, намеченной мной много лет назад.

Если тебе было интересно следить за фактами из газетных публикаций или бесед с товарищами в отношении моей деятельности как анархиста или революционера, ты, наверное, почувствовал, что моё мировоззрение не совпадает с идеями обычного грабителя или “пистолеро”. Я пришёл к идеям и продолжаю разделять их, потому что считал и продолжаю считать, что идеал анархизма превыше всех мелочей и жалких распрей.

Я всегда думал и продолжаю думать, что борьба профсоюзов Конфедерации в защиту заработка на одну песету больше и рабочего дня на один час меньше была баталиями, необходимыми для организации, но никогда — пунктом назначения, с точки зрения Конфедерации и анархизма. Конфедерация придерживается весьма определённых принципов: преобразование капиталистического строя для установления либертарного коммунизма. Но для революции такого типа, друг Мира, нужно разделять анархистские идеи и иметь революционное образование, а не менталитет смутьяна. И тем более не думать, что НКТ, во имя разрешения одного или двух конфликтов, должна отдать в залог всю свою жизненную энергию, с тем чтобы заинтересованные смогли иметь к воскресному обеду ещё одну порцию трески.

НКТ — самая сильная организация Испании — должна занять соответствующее ей в коллективном порядке место. Её баталии должны соответствовать её величию. Было бы смешно наблюдать за диким львом, сидящим долгие часы у мышиной норки, ожидая крошечного хозяина — свою добычу. То же самое происходит сейчас с НКТ. Есть люди, думающие, что деятельность организации в Барселоне — мужественная и революционная позиция. Я же, друг Мира, думаю обратное. Даже самый малодушный человек способен совершить акцию саботажа. Но для революционных действий нужны смелые люди — как в составе Комитетов, так и среди активистов, которым нужно будет сражаться на улицах. После позиции, занятой товарищами и самой организацией в октябрьском движении, невозможно говорить о конфедеральном достоинстве в силу простого поджога одного или двадцати трамваев. Разве не досадно прийти к выводу в эти трудные моменты, переживаемые всеми нами, что организация в Барселоне не может быть малейшей революционной гарантией? Возможно ли то, что сейчас, когда шанс свершения революции может предстать перед нами в любой момент, организация не может занять своё достойное место? Разве не стыдно оставить коллективные интересы во имя двух банальных конфликтов, которые принесут пользу лишь немногим? Я — один из этих избранных, и мне стыдно, что за мою недельную квоту НКТ сдаёт в залог свою революционную траекторию. Есть в организации люди, которые видят в ней структуру, просто защищающую их экономические интересы; а другие — организацию, поддерживающую анархистов в общественных преобразованиях. Поэтому, друг Мира, очень трудно достичь взаимопонимания между просто синдикалистами и анархистами.

Теперь перейдём к документу. Я придал ему значение всего лишь в качестве рекомендации Национальному комитету о нынешнем положении. Не понимаю, каким образом завязалась вся та сумятица, о которой ты мне пишешь. Это был индивидуальный поступок — я воспользовался правом любого члена организации излагать свои мысли, хотя бы даже перед Национальным комитетом. Сюда приходили делегаты НК, и после выяснения некоторых концепций, которые, по их мнению, должны были разъясниться, мы пришли к согласию. Более того, после обмена мнениями с делегатом от НК тот принял мою точку зрения в отношении самой сути документа... Тот сам по себе выражает не что иное, как моё мнение, которое я высказывал каждый день во дворе пятой галеры в Барселоне. И тогда все, кто слушал, не возразили. Стоило мне только перевестись в Валенсию, как несогласные высказали своё мнение.

Региональный комитет Каталонии также нанёс нам визит. И после широкого диспута они не возражали ни по одному аспекту. Только жаловались на некоторые выражения, которые задевали Региональный комитет. У нас не было никаких проблем, чтобы изъять эти слова из документа, потому что они никак не затрагивали его сути.

После изложения объяснений всех сторон (Национальный комитет, Региональный комитет и подписавшие документ) все мы договорились о необходимой публикации в Soli разъяснительной заметки для информации всех товарищей. Мы отредактировали заметку и послали её в Региональный комитет для передачи в газету. В заметке не изменялась суть самого документа, так как именно об этом все мы договорились вместе с делегатами организации. Почему же не была опубликована наша заметка? А Региональный комитет Каталонии и Национальный комитет, взявшие на себя ответственность опубликовать другое разъяснительное письмо с целью успокоить настроения раздора, и чтобы наш документ не принимался в штыки, — почему же они ничего не опубликовали? Всё это означает, что находящиеся на свободе заинтересованы в том, чтобы все усилия сошли на нет. А это много значит. Именно они, и никто, кроме них, имеющих в своих руках все необходимые средства, не несёт ответственность за разъяснение этого вопроса. Почему же они не делают этого? Такая позиция Комитета кажется подозрительной. Каков их интерес в том, чтобы этот вопрос не разъяснился?

У меня письма товарищей из тюрьмы Бургоса, где документ был зачитан на собрании, и, согласно поступившей информации, никто не выразил протеста, что не означает всеобщего согласия; однако перед тем, как ознакомиться с его содержанием, говорили о нём невероятные вещи, но теперь, когда прочли сами, рассуждают разумнее.

О результатах тактики, применённой в Барселоне, можно говорить много, но в письме нужно выражаться с осторожностью. Единственное, что я могу тебе сказать, — это то, что после проведения такого количества акций саботажа им пришлось занять позицию, чтобы договориться с администрацией Рамо дель Агуа и Компанией городского транспорта — немного выходящую за рамки конфедеральных принципов. Я не критикую их, принимая во внимание чрезвычайные обстоятельства нынешних моментов. Но я думаю о том большом вреде, который наносит нам сейчас и причинил в прошлом систематический саботаж. Организация не может допускать, чтобы такие действия вошли в правило. Как тактика, это тоже является спорным вопросом. С коллективной точки зрения, думаю, что это нанесло нам страшный вред, и мы потеряли намного больше, чем смогли бы выиграть. Каждый раз, когда мы начинаем какую-либо баталию, необходимо учитывать, что может пойти на пользу и что — во вред. Я никогда не придерживался мнения о неиспользовании забастовок, но одно дело — продолжать применять их, а другое — заставлять всю нашу деятельность вращаться вокруг какого-либо конфликта. Это означает ограничить поле деятельности НКТ. Свести эту деятельность к экономической борьбе — значит сузить её конечные цели.

К счастью для нас, политическое положение начинает проясняться, и наши товарищи должны задать себе вопрос: в каких условиях окажется организация, чтобы встретить ситуацию со всей нашей силой? В тюремных дворах и камерах уже не говорят об НКТ, и теперь все ожидания сосредоточены на тех, с кем мы находимся в постоянном противостоянии. Пока НКТ не является никакой гарантией. В настроениях всех заключённых нет ничего, кроме: “пусть начнёт свою работу парламент, закончится чрезвычайное положение и пройдут выборы”. Ни одного слова об НКТ. Всё это — результат позиции, на которую встала организация: покончить с доверием в наши собственные силы.

НКТ, имевшая со своей стороны наибольшее количество узников, не сможет сыграть никакой важной роли ни до, ни после проведения выборов. Члены НКТ должны выйти на свободу благодаря политикам... И для меня, анархиста, это имеет большой смысл. Мне хотелось бы выйти из тюрьмы благодаря усилиям моих товарищей, a не филантропическим действиям тех, с кем я должен бороться до победного конца сразу же после обретения свободы...»461.

Ни одно из письменных свидетельств Дуррути не отражает лучше, чем это, его критическое настроение и одновременно — подтверждение его идей анархиста-революционера. Иностранцы определяют типичную характеристику испанцев, когда те переживают состояние унижения, никак иначе, как ссылаясь на их гордость. Через всё содержание письма Дуррути красной нитью проходит это чувство гордости; он хотел бы передать его другим товарищам, чтобы не обесценить величие НКТ в отношении революционной роли, которую организация должна была играть в Испании. В этом критическом документе он поднимает разные вопросы, хотя всё вращается вокруг одного аспекта. Но то, что выделяется в упомянутом письме, — это сама цель НКТ в качестве рабочей силы, сотрудничающей с анархизмом для установления либертарного коммунизма. Необходимо было поддерживать борьбу за экономические требования — это так, но не до крайности потери из вида основных задач и посвящения всей деятельности второстепенным целям. Когда группа «Мы» критиковала проблему «экспроприаторов», то произошло это по тем же самым причинам, когда Дуррути подвергал критике износ сил в каждодневных акциях саботажа, которые не только не приносили желаемого результата, но и, кроме того, отвлекали внимание от проблем, возникших в ожидании скорой политической перемены, уже стучавшей в двери. Обстоятельства носили слишком крупномасштабный характер для тех людей, которые пришли к руководству Комитетов в условиях подполья. Они ошибочно распоряжались смелостью в отношении деятельности. Вновь условия подполья выказывали свои слабые стороны, удерживая рабочие массы от участия в профсоюзной жизни, из которой всегда исходили импульс и творчество.

В ноябре 1935 года Дуррути вышел из тюремного заключения в Валенсии. Как он и предполагал, ему пришлось на одном из собраний активистов защищать свою позицию. Более всего нападали на Дуррути члены Профсоюза работников транспорта, которые чувствовали себя задетыми его критическими замечаниями. Среди обвинителей («смутьянов», как их называл Дуррути) были те, кто хотел подчеркнуть: жизнь тюремного заключённого свела на нет в Дуррути человека действия. Такое мнение не выражалось прямо, однако проскальзывало в виде намёков. Хосе Пейратс, присутствовавший на собрании и по просьбе Дуррути составивший его протокол, придал смысл этой встрече: «Дуррути представлялся всеми типичным смельчаком, и такая слава следовала за ним до самой смерти. Публика располагает многими формами предъявлять требования и платить за них. Любое отклонение от этой трагичной траектории было бы подвергнуто критике самым суровым образом (как и произошло) в процессе осуждения Дуррути со стороны барселонских транспортистов, поcле выхода из валенсийcкой тюрьмы. Любой другой активист избежал бы осуждения по причине какой-либо человеческой слабости на уровне среднего члена организации. Но не Дуррути. И для того, чтобы защитить себя, он должен был восстановить свой залог славы мужественного человека и стучать во время выступления кулаком по столу. Такое поведение доказывало больше, чем аргументы и доводы. И он был оправдан»462. Спустя несколько дней после собрания Дуррути вместе с Аскасо должен был выступить на митинге солидарности с Херонимо Месой — молодым анархистом, приговорённым к смертной казни в Севилье за то, что он с пистолетом в руках освободил группу заключённых от высылки в Пуэрто Санта-Мария.

Первым взял слово Аскасо: прежде, чем прейти к главной теме митинга, он изложил гуманистические и философские идеи о праве на жизнь. Неожиданно оратор повёл речь об арестованном юноше и в резких и жёстких выражениях осудил злодеяние казни Херонимо Месы, намечавшееся в Севилье... Дежурный полицейский отреагировал, но было уже поздно. Всё, что должно было быть сказано, уже было сказано. Но можно было арестовать Аскасо. И полицейские, присутствовавшие в зале, приступили к задержанию. Образовалась потасовка, и в толпe людей под прикрытием Дуррути Аскасо удалось скрыться. Полиция начала расследование против Аскасо и Дуррути за оскорбление властей... В таких почти подпольных условиях друзья Дуррути попросили его выступить на митинге в Леоне. Прошло много времени с тех пор, как Дуррути не бывал у родных, и его мать всегда настаивала на небольшом отдыхе сына в Леоне. С мыслями о том, что он сможет принести пользу товарищам и одновременно повидать родственников, Дуррути согласился.

Подходящим местом для такого рода актов, как всегда, была арена для боя быков. Как и в последний раз, повторилось то же самое. Ступеньки, ведущие на арену, и сама она были переполнены до отказа не только жителями Леона, но и другими людьми, приехавшими на автобусах из Астурии и Галиции. Выступление Дуррути на этот раз носило не мятежный, а характер в духе предупреждения. Он объявил об организации предстоящих сражений, для чего нужно быть готовыми в любой момент выйти на улицы. Потому что на этот раз борьба будет суровой и окончательной463.

После завершения митинга офицер Гражданской гвардии пригласил Дуррути пройти с ним в полицейский участок для беседы с начальством. Там ему объявили о невозможности пребывания в Леоне и о том, что имелся приказ выслать его в Барселону. На этот раз арест был непродолжительным; 10 января 1936 года Дуррути вышел на свободу.