Глава XXI. Подпольно через Европу

Пока Дуррути и Аскасо сидели в лионской тюрьме, Комитет для предоставления убежища неустанно обращался в различные посольства и консульства с просьбой выдать узникам въездную визу. Но ответ всегда был одним и тем же: «Наша страна не может предоставить политическое убежище этим опасным анархистам». Поэтому, когда оба вышли на свободу, то опять оказались в безвыходной ситуации, поскольку во Франции отменить решение полиции было невозможно. Единственной слабой надеждой казалась возможность получить разрешение на въезд в Советский Союз, в прошлом году они сделали такой запрос239. Однако ни Аскасо, ни Дуррути не питали радужных надежд по этому поводу. Кроме того, все их товарищи, включая Махно, предупредили о возможных катастрофических последствиях пребывания в СССР. Как один из вариантов, Аскасо и Дуррути рассматривали такой шанс: после получения паспорта укрыться в одной из стран Центральной Европы. Одним словом, после выхода из застенков у них оставался только один выход: воспользоваться тайной лазейкой, предоставленной им французскими полицейскими на бельгийской границе. По прибытии в Брюссель друзья отправились в консульство Советского Союза, чтобы заняться вопросом въезда в Россию. В консульском отделе им ответили, что, действительно, им выдали разрешение на въезд в страну, но все процедуры — получение паспорта и другие — должны быть проведены в Париже, поскольку именно там был подан запрос. Аскасо и Дуррути объяснили, что въезд во Францию невозможен, так как в случае повторного ареста на французской территории их ждёт приговор к тюремному заключению на несколько месяцев. Тем не менее советские служащие не приняли никаких доводов и твёрдо стояли на своём. Итак, что же оставалось? Они решили тайно вернуться в Париж и, как только прибыли в столицу на берегу Сены, направились в советский консульский отдел. Однако оттуда их направили в посольство: именно там они должны были сделать всё необходимое. В посольстве их дотошно допросили, требуя огласить свои намерения и планы деятельности в России. После допроса им выдали бланки для заполнения, где они должны были декларировать готовность защищать Советское государство, не предпринимать действий, могущиx причинить ущерб, и признать, что это государство является подлинным выражением народной воли... Перед лицом таких недопустимыx требований улетучилась последняя надежда найти законное убежище в какой-либо стране240.

Единственной европейской страной, где анархистское движение в то время располагало более или менее организованными силами, была Германия. Дуррути и Аскасо выехали тайком туда и прибыли в Берлин в последние октябрьские дни 1928 года. Контактным лицом в Берлине был Августин Зухи — его адрес им предоставил Оробон Фернандес. Зухи уже был осведомлён об их приезде — он приютил беженцев у себя и взялся за выполнение необходимых формальностей, чтобы уладить их законное пребывание на немецкой территории. Он обратился к Рудольфу Роккеру — известной личности в анархистском движении Германии, — который благодаря своему положению в рабочем движении и теоретическим работам пользовался большим уважением в определённых политических и интеллектуальных кругах. С оглядкой на возможную беду — Германия всё же не Франция — было решено держать в секрете пребывание испанцев в стране, и для этого их поселили в доме одного надёжного товарища-анархиста в пригороде Берлина. Рудольф Роккер попросил поддержки для испанцев у поэтаанархиста Эриха Мюзама. Оба решили обратиться к старинному боевому товарищу, который со временем отошёл от активной анархистской деятельности и вступил в социал-демократическую партию. Его звали Кампфмейер. Несмотря на его отход от либертарных кругов, он всё же сохранил дружеские связи с некоторыми наиболее известными членами организации; они прибегали к его помощи в трудных ситуациях с точки зрения действий в бюрократических инстанциях, так как он занимал важную должность в административных инстанциях. Дважды Кампфмейер оказал действенную помощь, разрешая сложные вопросы для Нестора Махно и Эммы Гольдман, когда те покинули Россию. На этот раз ему изложили ситуацию Дуррути и Аскасо с намерением добиться разрешения на временное пребывание в Германии. «Он мне пообещал сделать всё возможное, но попросил дать ему достаточно времени», — пишет Роккер. Тем временем, с целью снять тревожное напряжение, для них организовали некоторые мероприятия. Роккер продолжает:

«Когда наступали сумерки, мы вывозили беженцев на прогулки в город и проводили с ними у нас дома весь вечер, либо у Августина Зухи и Эриха Мюзама. В те годы полиция не слишком следила за иностранцами в Берлине, и поэтому мы могли немного рисковать, чтобы каким-то образом развеяться. Такое поведение не могло быть возможным во времена империи. В случае отсутствия прямого доноса или давления со стороны иностранных государств к иностранцам в основном не предъявлялось претензий. Так же наверняка произошло бы с Дуррути и Аскасо, но поскольку ситуация представлялась опасной, мы сочли целесообразным попытаться получить от властей официальное разрешение на проживание (...). Через пятнадцать дней Пауль Кампфмейер сообщил мне, что дело застопорилось окончательно. Прусское правительство в то время состоялo из коалиции социал-демократов, демократов и католической центристской партии. И хотя социал-демократы, как наиболее сильная партия, занимали важные министерские посты, всё же должны были считаться с другими двумя членами альянса, чтобы избежать кризиса и не рисковать своим положением в Рейхе. В деле Аскасо и Дуррути основная сложность сводилась к тому, что они в Сарагосе убили реакционного кардинала Сольдевилу — одного из самых яростных врагов испанского рабочего движения, поддерживавшего деньгами бандитов “пистолерос”, причинивших много вреда рабочим организациям: наиболее отважные товарищи пали от рук наёмников.

“Если бы они совершили покушение на монарха Испании, — сказал мне Кампфмейер, — я бы смог сделать для них что-нибудь. Однако партия центра ни за что не простит смерти одного из самых высоких чинов католической церкви. Именно поэтому возможность предоставления права на политическое убежище в Германии полностью исключена”.

Положение было сложным. Если Аскасо и Дуррути из-за малейшей оплошности попали бы в руки германской полиции, выдача испанским властям стала бы делом времени. Рудольф Роккер не хотел давать им повода для напрасных иллюзий, которые могли бы стать пагубными, и рассказал всё как есть: «Зухи и я объяснили им состояние дел и спросили, что можно сделать в такой ситуации. После долгих размышлений оба пришли к выводу: Мексика, быть может, была единственной страной, где они могли найти убежище. Конечно, там невозможно было проживать под своими именами, но тем не менее язык был общим, и поэтому в Мексике было намного легче слиться с толпой и найти работу. Таким образом, все пришли к заключению: это наиболее оптимальный план. Чтобы добиться намеченной цели, поначалу они должны добраться до Бельгии, где с помощью надёжных товарищей смогли бы получить надёжные документы, и уже там, в порту Амберес, сесть на корабль. Тогда перед нами вставала проблема собрать нужную сумму денег для поездки, и немалую. Об этом мы, конечно, ничего не сказали, так как они не приняли бы от нас такую жертву. Организация “Союз свободных рабочих Германии” требовалa от нас огромных членских взносов, так как в те времена мы переживали трудную и постоянную борьбу на промышленных предприятиях и. кроме того, в условиях потенциального экономического кризиса. Необходимо было достать деньги как можно скорее. Я поговорил с Мюзамом об этом, и тот посоветовал навестить вместе известного актёра Александра Гранаха, который, вероятно, мог бы поддержать нас.

Я объяснил (Гранаху) цель нашего визита, не вдаваясь в детали. “Как вы вовремя! — воскликнул тот. — Вот, держите, это я заработал сегодня утром!” Он вынул из кармана триста или четыреста марок и бросил их на стол. На самом деле мы не рассчитывали на большую сумму и очень обрадовались такому лестному началу. Добряк Гранах так и не узнал, кому он помог своими деньгами. Для него было достаточно быть уверенным, что его помощь пойдёт на доброе дело. Остальное его не волновало».

Наконец удалось собрать деньги, и испанцы взяли курс на Бельгию. «После долгих дней ожидания новостей от Дуррути и Аскасо вдруг мы получили от них письмо. В конверте они возвращали бóльшую часть денег, собранных нами, и сообщали, что изменили намерение путешествовать в Мексику и теперь решили, как только представится возможность, вернуться в Испанию. Они оставили себе ровно столько, сколько понадобится на билеты и расходы на поездку до Испании»241.

Бельгия начала 1929 года, когда Дуррути и Аскасо ступили на её землю, пересмотрела свою политику в отношении иностранцев, и именно такая мера позволила Хему Дай уладить положение с проживанием “опасных испанцев”. И каким бы парадоксальным это ни казалось, бельгийская полиция пошла на встречу с условием, что Аскасо и Дуррути поменяют фамилию. Такая мера настолько поразила наших вечных “иллегалистов”, что даже Аскасо только и смог сказать: “То, что происходит со мной в Бельгии, — самое невероятное событие в моей жизни!”»242. В Бельгии Дуррути и Аскасо встретили огромное количество друзей, что вместе с быстрым получением разрешения на проживание и, кроме того, оптимистическими новостями из Испании заставило их изменить планы поездки в Мексику. Либерто Кальехас описывает атмосферу Брюсселя тех дней: «Поблизости от улицы Route Haute, в самом её конце, находится “Народный дом”. Это было место для собраний политических беженцев и рабочих социалистов страны. Вандервельде, закончив свои министерские дела, садился за любой стол большого салонаресторана и пил кофе с пирожным. Все мы там собирались, писали, обсуждали конспиративные планы борьбы против диктаторского режима Испании, воплощённого в объёмной и развязной фигуре генерала Примо де Риверы. Первые наброски так называемого “заговора Гаррафа” были сделаны в одном из уголков “Народного дома”. Там редактировался анархистский еженедельник Tiempos Nuevos (“Новые времена”). Франсиско Аскасо вместе с другими ссыльными покрасил фасад здания социалистической организации. Его брат Доминго продавал платки и письменные принадлежности. Дуррути работал в металлургической мастерской. Я нанялся пильщиком в цех пробок и посудомоечных машин в гостинице, где проживал Франческ Масиа. Сальвадор Акунья занимался сборкой столов и шкафов. Каждый из нас делал что мог в этой почти что провинциальной обстановке»243».

А Лео Кампион написал следующее:

«Поначалу я познакомился с Аскасо. Мы работали вместе в одной мастерской для автомобильных запчастей. Когда мы познакомились, то завели беседу о проблемах общества. Спустя несколько минут разговора он мне сказал: “Ни один человек не имеет права властвовать над другим”. Эти слова стали началом нашей дружбы.

Жившие в Брюсселе в 1930 году наверняка вспомнят огромное количество испанских и итальянских беженцев, в основном испанских. И также не забудут естественный приют, которым стал для них Mont des Arts — книжный магазин Хема Дай, постоянный конспиративный центр, направленный против всевозможных установленных порядков.

На первом этаже расположились фирма “Бараско” и Лео Кампион. “Бараско” производила товары для “шарлатанов” и сбывала их без посредников. Фабрика занимала одну комнату, служившую одновременно залом, курильней, столовой, кухней и спальней (или, правильнее сказать, спальнями — ввиду неограниченного количества квартирантов). По крайней мере, полдюжины лиц откликались на фамилию Бараско. Среди них — Аскасо и Дуррути»244.

Ида Меет дополняет описание:

«Когда Дуррути и Аскасо прибыли в Бельгию, то там, как и в остальных странах Европы, чувствовались последствия мирового экономического кризиса, более заметного в Бельгии, чем во Франции. Для бельгийцев представлялось почти невозможным найти работу. Не говоря уже об иностранцах; особенно для Аскасо, не имеющего специальности, это было маловероятным. Как и многие другие иностранцы — политические мигранты в те годы, Аскасо смог найти место маляра на стройке. Существовало такое правило: профессионалы готовили новичков, а когда кто-нибудь находил место, сообщал об этом остальным.

Несмотря на трудности с работой — когда удавалось найти место, старались не потерять его, — Аскасо не делал различия между мастерами и хозяевами, что неизбежно приводило к увольнениям с работы, добытой с большим трудом. Позднее я работала на фабрике, где Аскасо служил довольно короткое время. Речь шла о филиале одной французской компании для мелких услуг по механике (...). Однако правила были настолько устарелыми: патернализм, рабочие без профорганизации и огромный страх перед мастерами-хозяевами, что товарищи едва могли удержаться на месте несколько дней. Именно это случилось с Аскасо и одним товарищем — врачомантифашистом. Когда директор фабрики уволил меня, он рассказал мне об Аскасо и этом враче, признавая справедливость наших требований, однако сказал, что если бы он пошёл навстречу нашим требованиям, то пробудил бы в остальных рабочих дух бунтарства. Одним из качеств Аскасо была его неспособность унижаться перед властью. Хотя за ним и вёлся постоянный надзор, он приходил на все наши собрания и митинги; никогда не выступал, но активно присутствовал. Аскасо принадлежал к тому прогрессивному слою пролетариата того времени (и в частности, испанского пролетариата), который культивировал в себе ненависть к буржуазии. Разрушить власть этого класса было смыслом их собственных требований. Никто не знал, что получится после поражения буржуазии, но это было ещё не самым главным; самым главным был характер такой борьбы, которая придавала смысл их жизням. В то время я познакомилась с другими политическими беженцами, которые, как и Аскасо, молча переносили материальные трудности и преследования полиции. Такие лишения казались им частью жизни революционеров. Даже сама смерть представлялась им “естественным” событием, согласно тому стилю жизни, который они добровольно избрали.

Говорить об Аскасо — то же самое, что говорить о Дуррути. Тогда эти два имени произносились вместе. Тем не менее насколько они были разными! Не только внешне, но и по складу характера. Если Аскасо обладал типично испанской внешностью, то тип Дуррути отличался от иберийского. Высокий, сильный, голубоглазый; отличный механик, который смог найти работу даже в Бельгии, сотрясаемой экономическим кризисом. Помню, как после некоторого периода безработицы он прочёл в газете необычное по тем временам объявление, предлагающее рабочее место. Он пришёл на фабрику вместе с другими безработными бельгийской национальности и, как он, тоже механиками. Хозяинбельгиец устроил им профессиональный экзамен. Дуррути получил наивысшую оценку, и тогда начальник спросил его о национальности. Тот ему ответил, что он — механик. Хозяин понял: речь идёт об иностранце и, предполагая, что Дуррути не понял его, повторил вопрос. Вновь Дуррути ответил то же самое. На этот раз бельгиец медленно повторил вопрос. Дуррути же ответил: “Я думаю, вы ищете механика, а я и есть механик”. Хозяин понял, что Дуррути смеётся над ним. Так возможность найти работу провалилась»245.

Приведя свидетельства разных людей, мы попытались обрисовать картину обыденной жизни в Брюсселе в то время. Становится очевидным, что в бельгийской столице на самом деле не наблюдалось той миролюбивой атмосферы, о которой нам повествует Либерто Кальехас. Полиция жёстко следила за известными беженцами, всегда начеку с арестами; быть может, она и не была столь жестокой, как французская, однако не меняла своего репрессивного характера. Бельгийские газеты по отношению к 25 декабря 1929 года дают нам доказательства того факта, что полиция внимательно следила за Дуррути и Аскасо. Например, новости газеты L’Independance Belge перепечатывают информацию Informaciones из Мадрида от 26 декабря 1929 года под следующим заголовком и на двух колонках:

«ПРЕДПОЛАГАЕМЫЙ ЗАГОВОР ПРОТИВ КОРОЛЕЙ БЕЛЬГИИ»

«Брюссель, 25. L’Independance Belge сообщает, что бельгийская полиция уже давно располагала данными о приезде в страну анархистского активиста Камило Бернери и вела особое наблюдение за некоторыми анархистами, подозреваемыми в связях с ним, в особенности анархиста из Дуэ, чьё имя пока ещё не оглашено. Как и следовало ожидать, информация держится в секрете, но имеются сведения о том, что премьер-министр господин Жаспар, министр юстиции господин Жансон и министр государственной обороны господин де Брокевиль получили письма с угрозами, в случае если королевская семья даст своё согласие на брак принцессы Марии Хосе с принцем Умберто де Пиамонте. Утверждают, что данные письма были посланы Бернери. В результате были отданы приказы во что бы то ни стало задержать итальянского анархиста.

Действия бельгийской и итальянской полиции совпали — и в результате был раскрыт заговор с целью покушения на королевскую семью Бельгии.

Цареубийцы, согласно L’Independance Belge, намеревались напасть на поезд, который должен был выехать сразу же после итальянского королевского поезда, который планировал покинуть Брюссель 3 января в 22:00. Однако ввиду того, что этот состав должен был идти согласно особому расписанию и прибыть в Рим не раньше утра, в воскресенье, 5 января, его догнал бы тот поезд, в котором намеревались передвигаться анархисты, чтобы бросить несколько бомб в момент предполагаемой встречи с королевским поездом в Милане.

В данном заговоре замешаны испанские анархисты Аскасо и Дуррути — предположительно убийцы архиепископа Сарагосы».

И далее под заголовком «У БЕРНЕРИ В КАРМАНЕ В МОМЕНТ АРЕСТА НАЙДЕНЫ ЧЕТЫРЕ ФОТОГРАФИИ» говорится:

«При аресте Бернери в кармане прятал четыре фотографии итальянского министра, покушение на которого готовилось. Фото наверняка предназначались для его сообщников — как предполагается, Аскасо, Дуррути и голландского анархиста Мориса Стивенса. Полиция заявила, что Бернери купил крупнокалиберный пистолет в одном известном в Брюсселе оружейном магазине, заплатив за него 428 франков. Второй арест, информация о котором держится в большом секрете, произошёл в то же время, что и задержание Бернери. Речь идёт о Паскуале Рускони, место жительства — Лакен, протеже некого политика-социалиста из Брюсселя, большого фанатика теории насилия; ранее он уже заступился за него и воспрепятствовал его изгнанию из страны. В доме Рускони был найден пистолет. L’Independance Belge также сообщает, что господин Рокко, итальянский министр юстиции, по причине раскрытия заговора не приедет в Брюссель».

Газета сообщает о других новостях, связанных с заговором:

«Бельгийское агентство информирует, что, согласно докладам из достоверных источников, речь вовсе не идёт о покушении на высокопоставленных особ. Оба итальянца преследуются из-за фальшивых паспортов».

Ещё одна новость:

«БЕРНЕРИ НА СВОБОДЕ. Официальное опровержение участия двух итальянцев в заговоре против королевской семьи Бельгии. Бернери вышел на свободу. Он дал показания полиции о том, что один член антифашистской организации в Париже прибыл в Бельгию, чтобы подготовить покушения, которые должны были совершиться в Италии. Он имел при себе поддельный паспорт».

Из всего приведённого материала становится ясно, что, с одной стороны, деятельность агентов Муссолини (в сотрудничестве со своими коллегами от Примо де Риверы) была направлена на борьбу с антифашистским фронтом, в котором Камило Бернери играл важную роль. В качестве предлога, с целью оправдать репрессию против самого Бернери и одновременно обвинить Дуррути и Аскасо, был выдуман «заговор против бельгийских королей». С другой стороны (и это наверняка совпадает с действительностью), оставался всё ещё задачей на будущее провалившийся заговор против министра юстиции правительства Муссолини. Не было бы ничего странного в том, что в этом смысле Бернери, Аскасо и Дуррути работали сообща. Всем нам известно, что трое активистов добивались создания Анархистского Интернационала, с тем чтобы через него организовать революционную деятельность на территориях Испании, Италии и Португалии.

Пока испанские беженцы в Бельгии внимательно следили за развитием событий в Испании, процесс разложения монархии с каждым днём усиливался. Диктатура Примо де Риверы шла ко дну, всё более теряя авторитет: число финансовых скандалов резко увеличилось, и международный капитализм бесстыдно присваивал национальные ресурсы, укрепляя свою экономическую мощь в таких ключевых отраслях, как телекоммуникации, нефтедобыча и полезные ископаемые. Именно поэтому было совершенно ясно всем, что падение Примо де Риверы неизбежно повлечёт за собой крах монархии.