Глава VIII. Дуррути и Гарсия Оливер отвечают «Группе тридцати»

Дуррути никогда не симпатизировал работникам прессы. Он считал «оплачиваемых журналистов беспринципными людьми, которые создают свои статьи, выполняя заказ хозяев». Несмотря на то что они и считались наёмными работниками, по мнению Дуррути, журналистам недоставало «сознательности рабочих». Рабочие, хотя им и предлагали оплату, в любой момент могли отказаться выполнить определённый заказ, который они сочли бы вредоносным для класса трудящихся. «Каменщики и кузнецы Барселоны, например, отказались строить тюрьму “Модело”, несмотря на то что им за это платили, так как они знали, что занимались бы сооружением своей собственной могилы. Я не знаком ни с одним журналистом, который бы поступил точно так же»352. Имея подобное мнение о людях прессы, Дуррути не мог заняться поиском журналистов для того, чтобы высказать своё мнение о манифесте «группы тридцати». И если это случилось, то благодаря Эдуардо Гусману, редактору независимой газеты La Tierra. Этот печатный орган был известен своей довольно объективной позицией в освещении тем, связанных с НКТ и ФАИ. Гусман задал Дуррути вопрос относительно документа, опубликованного «синдикалистами-реформистами». Его ответ был категоричен:

«Мы, анархисты, отвечаем на атаки со стороны некоторых элементов Конфедерации энергично, но благородно. Надеюсь, всем ясно: эти нападки направлены непосредственно на Гарсию Оливера и на меня. Этого следовало ожидать, потому что, стоило мне прибыть в Барселону — как я тут же столкнулся с указанными элементами, и там, после многочасового спора, определились наши позиции, которые сейчас становятся всё более контрастными.

Мы, члены ФАИ, далеко не то, что думают о нас большинство людей. Вокруг нас создан незаслуженный ореол, который мы должны как можно быстрее рассеять. Анархизм — это совсем не то, что предполагают многие малодушные натуры. Что касается справедливости, то наши идеи распространены намного больше, чем думают привилегированные классы; они представляют серьёзную угрозу для капитала и даже для псевдозащитников пролетариата, занимающих очень высокие посты. Конечно, манифест, подписанный и недавно опубликованный Пестаньей, Пейро, Арином, Альфараче, Кларá и другими, весьма понравился буржуазным правителям и синдикалистам из Каталонии, однако ФАИ никоим образом не поддерживает mea culpa указанных господ и продолжит начатый путь, так как считает его наилучшим.

Как можно быть согласным с нынешним правительством, которое четыре дня назад не воспрепятствовалo убийству четырёх рабочих на улицах Севильи, которое вернулось к позорной системе, изобретённой Мартинесом Анидо и возрождённой в нынешнее время министром внутренних дел — господином Маурой? Как можно быть согласным с правительством, которое избегает наложения санкций на сторонников прошлой диктатуры и позволяет им при полнейшей свободе проводить в Ласарте конспиративные действия? Как можно быть согласным с правительством, в составе которого — сотрудники диктатуры?

Мы абсолютно аполитичны, потому что глубоко убеждены, что политика — это система искусного и целиком неестественного правительства, в среде которого многие, чтобы оставаться на занимаемых должностях, поступаются своими идеями, принося в жертву всё, что можно, особенно обделённые классы. То, что происходит в данный момент, является не чем иным, как логичным последствием событий, благодаря тому, что революция не совершилась 14 апреля. Необходимо было идти вперёд, но этого не случилось — и теперь мы, рабочие, пожинаем плоды. Только мы, анархисты, защищаем принципы Конфедерации, либертарные идеи, о которых, вероятно, забыли другие. Доказательство этого утверждения состоит в том, что борьба остановилась именно в тот момент, когда должна была идти вперёд. Ясно видно, что Пестанья и Пейро заключили сделки с совестью, — это усложняет их действия в духе анархизма.

Республика в Испании — такая, какой она является на сегодняшний день, — представляет большую опасность для либертарных идей. И если анархисты не предпримут энергичных действий, мы обязательно и неизбежно придём к социал-демократии. Революция необходима и как можно быстрее, так как Республика не даёт никаких гарантий народу ни в экономическом, ни социальном плане. Мы никак не можем ожидать, что Республика окончательно укрепится в той форме, в какой она сейчас организована. Генерал Санхурхо затребовал ещё 8 тыс. гражданских гвардейцев. Конечно, испанские республиканцы не забыли о российском примере. Они видят, что неизбежно должно произойти то же самое, что и во времена правления Керенского. Это явилось не чем иным, как этапом подготовки для настоящей революции, и именно этого они стремятся избежать.

Если мы возьмём религиозный вопрос, то Республика не может его разрешить. Буржуазия не осмеливается атаковать рабочих, но oна уже заняла свои позиции. Она оказалась перед выбором: поддержать социал-демократию, как произошло в Германии или Бельгии, или претерпеть экспроприацию со стороны организованных рабочих масс. Они не глупы и остановились на самом приемлемом: на социал-демократии.

Масиá — глубоко добродетельный человек, чистый и последовательный. Он является одним из виновников той тревожной ситуации, которую на сегодняшний день переживают рабочие (в Каталонии). Если бы вместо того, чтобы занять позицию между трудом и капиталом, он окончательно бы принял сторону рабочих, то либертарное движение в Каталонии распространилось бы по всей Испании и всей Европе, и даже в Латинской Америке оно нашло бы сторонников. Масиá хотел сотворить малую Каталонию, а мы бы сделали из Барселоны духовную столицу мира…

Испанская промышленность не может конкурировать с иностранной, но рабочие, напротив, достигли большего прогресса. Если бы наша промышленность, исходя из нынешних позиций, наверстала бы упущенное, то могла бы стать конкурентоспособной с промышленностью других стран; рабочие должны были бы отступить, но мы не намерены делать это.

Совершенно необходимо разрешить проблему бастующих рабочих: с каждым днём она всё больше нагнетается, и выход из положения должны дать мы, рабочие. Как? Несомненно, через социальную революцию. Надо дать рабочим эту возможность. Богатство страны, хотя и звучит как парадокс, должны защитить именно рабочие, и никто кроме них.

Возвращаясь к теме манифеста, я должен вновь повторить, что на одном из наших собраний предложил Пестанье и Пейро быть теоретиками, между тем как мы, молодёжь, стали бы динамизмом организации… Другими словами, они должны были бы идти за нами и воссоздавать. В рядах Конфедерации состоит всего лишь 2 тыс. членов от ФАИ, но в общем с нами — 400 тыс. рабочих (он имеет в виду Каталонию), так как на последнем проведённом собрании при голосовании мы получили 63 “за” и 22 “против”. Речь шла о том, дать или нет революционный отпор первой провокации нынешнего правительства. В воскресенье пройдёт первое собрание местной Федерации, и на нём мы выразим наш протест против опубликованного документа (...). Мы знаем, что наша организация (ФАИ) сильно пугает буржуазию Каталонии, но мы не отступим ни на шаг, когда речь идёт о правах рабочих (...)»353.

В тот же день, когда La Tierra опубликовала эти заявления Дуррути, в передовой статье Solidaridad Obrera под началом Хуана Пейро продолжалась защита тезисов «группы тридцати»: «Бросить рабочие массы на улицы, под удары пуль, как поступают во всех странах коммунисты вне самого коммунизма, чрезвычайно просто; однако те, кто так делает, являются не революционерами, а моральными убийцами. Сложным является выдвинуть массы на борьбу, имея полный план, который бы конкретно определил три фазы любого революционного движения; и именно это, наверное, тревожит совсем немногих».

Пейро продолжает разрабатывать именно тот вопрос, которым он одержим: промышленные федерации, посредством которых он намеревается привлечь в НКТ техников и мелкую буржуазию. Для него отсутствие такого плана профсоюзной реорганизации в экономическом плане означает неподготовленность к революции: «Пролетариат должен быть полностью сознательным и понять, что организация всей экономики является основой, на которую опираются политическая свобода, экономическое и социальное равенство. Другие идеи, в какие бы наряды их ни одевали, — практика мессианства, большевизма, форм, всегда тиранических по форме и сущности и, следовательно, абсолютно несовместимы с природой анархизма и революционного синдикализма»354.

Ввиду того, что публичная полемика продолжалась параллельно с той, которая уже началась в среде профсоюзов Барселоны, Гарсия Оливер также ответил на несколько вопросов относительно проблемы «группы тридцати» и проблемы революции. Интервью брал тот же журналист — Эдуардо де Гусман, предваривший его комментариями о месте их встречи и характеристиками личности Хуана Гарсии Оливера:

«Гарсия Оливер читает лекцию в одном из профсоюзов квартала Клот, публика — исключительно рабочий люд; тема — сходство жизненного пути Сократа и Иисуса. Он говорит спокойно и красноречиво, излагает оригинальные идеи, подводит рабочих к знаниям философии Сократа. И если мы можем восхищаться самим оратором — этим молодым человеком, который по ночам и в течение долгих лет тюремного заключения смог достигнуть необыкновенного уровня общей культуры, — то в той же мере это будет справедливо по отношению к аудитории. Молчаливые, задумчивые слушатели пытаются понять, уловить всю глубину, стоящую за кажущейся простотой слов оратора.

После окончания выступления мы беседуем. Гарсия Оливер — один из наиболее известных деятелей ФАИ и представитель крайней оппозиции — сознательной, хладнокровной и революционной по отношению к сигнатариям известного августовского манифеста. Гарсия отвечает логично, без резких эмоций; его слова и идеи обдуманны.

Разногласия между сторонниками манифеста и ФАИ.

“Причина атак на ФАИ не всегда понятна тем, кто не живёт в нашей среде. Повод к возмущению, которое испытывают по отношению к нам сигнатарии манифеста, — в том, что анархистским группировкам удалось пошатнуть тот контроль, который они смогли установить в прошлом. Спор в действительности не только нынешний. Он начался ещё в 1923 году, когда анархисты поняли, что как Пестанья, так и Пейро, а также большинство подписавших манифест, не способны и не готовы принимать решения в те трудные моменты, переживаемые страной. В атмосфере явно чувствовалась опасность установления военной диктатуры.

На одном из съездов мы сказали, что ранее, чем через три месяца, произойдёт переворот абсолютистского характера. Так и случилось, к несчастью; подтверждая наши опасения, установился диктаторский режим.

Неверное руководство забастовкой работников транспорта и неспособность решить проблему терроризма привели анархистов к образованию тенденции, которая, хотя и не намеревалась разъединить НКТ, хотела добиться, чтобы эта организация нашла революционный выход для насущных проблем Испании.

Так, анархисты отдалились, и не от самой Конфедерации — поскольку они всегда были её наиболее активными членами, — а от таких деятелей как Пестанья, Пейро и другие, которые оказывали на организацию влияние, не имеющее ничего общего с действительностью.

Сегодня ситуация повторяется. Несколько месяцев назад Пестанья и Пейро толковали положение в стране в свете способности Парламента эффективно решать вопросы общественного законодательства. Анархисты, напротив, считали, что крах монархии произошёл не благодаря давлению политических партий, а из-за того, что экономика страны достигла максимального уровня эластичности. Мы придерживались иного мнения, а именно: выход из социальной проблематики заключался в революционном движении, которое одновременно с разрушением буржуазных институтов трансформировало бы и экономику”.

Революция — не вопрос подготовки, а желание совершить её.

“Без указания числа, — продолжает Оливер, — мы ратовали за сам факт революции. Нас не волновало наличие или отсутствие подготовки для её совершения и установления либертарного коммунизма, поскольку мы понимаем, что революционная проблема состоит не в подготовке, а в наличии воли её совершить, когда обстоятельства социального разложения, которые сейчас переживает Испания, способствуют революции.

Мы не отрицаем важности революционной подготовки, но ставим её на второй план, потому что после итальянского муссолинского переворота и фашистского опыта Гитлера в Германии представляется ясным, что всякая мнимая подготовка и пропаганда революционного события одновременно создаёт подготовку и факт фашизма.

Ранее все революционеры были согласны с идеей, что когда революция стучит в двери какого-либо народа, то она неизбежно побеждает вопреки желаниям элементов, стоящих в оппозиции господствующему режиму. Такие идеи могли находить сторонников вплоть до победы фашизма в Италии, поскольку до тех пор буржуазия верила, что её последним оплотом являлось демократическое государство. Но после государственного переворота, совершённого Муссолини, капитализм убеждён: когда демократическое государство терпит поражение, оно может найти в своих структурах силы для разгрома либерализма и подавления революционного движения”.

ФАИ — фермент революции.

Подписавшие манифест обвинили ФАИ в намерениях совершить революцию марксистского толка; они, к сожалению, неясно понимают, что есть революционная техника. Так же заблуждаются те, кто предлагает организовать движение на базе принципов столь различных между собой, как идеи анархизма и марксизма. ФАИ в настоящее время представляет из себя революционный фермент, элемент социального распада, в котором нуждается наша страна для достижения революции.

С точки зрения идеологии, ФАИ — экзальтация анархизма, и она стремится к воплощению идей либертарного коммунизма. И это справедливо в такой степени, что если бы после совершения революции в Испании был создан социальный строй, похожий на российский и диктаторский синдикализм, проповедуемый Пейро, Арином и Пиньоном, то ФАИ незамедлительно вступила бы в борьбу с такими социальными структурами, и не для того, чтобы покончить с ними в реакционном смысле слова, а добиться их совершенствования и установления либертарного коммунизма”.

Диктатура пролетариата выхолащивает революцию.

На несколько минут он умолкает. Я задал вопрос. Гарсия обдумывает его и затем спокойно и твёрдо отвечает:

“Нам не нравится заранее судить о тех или иных возможных революционных событиях, поскольку мы понимаем, что те, кто пользуется гипотезами для диктаторских теорий, на самом деле отображают свои извечные сомнения идеологического характера.

Революция всегда носит насильственный характер. Но диктатура пролетариата — так, как её понимают коммунисты и синдикалисты, подписавшие манифест, — не имеет ничего общего с насилием революции как таковой, а на самом деле старается установить насилие в практической форме правительства. Такая диктатура неизбежно и естественно создаёт классы и привилегии. И поскольку именно против этих привилегий и классов и совершалась сама революция, то само действие было бессмысленным. Необходимо начинать сначала. Диктатура пролетариата выхолащивает революцию, это потеря времени и энергии.

ФАИ в своих революционных намерениях не желает следовать примеру русской революции. Мы хотим совершить подлинную революцию, и это — насильственный акт, разрушающий струпья народов и выявляющий истинные ценности общества как такового. Поэтому мы не делаем предварительных суждений в отношении революционного будущего Испании. Если бы мы поступали так, то должны были бы утверждать, что либертарный коммунизм возможен в Испании, поскольку наш народ потенциально имеет анархистскую природу, хотя и не достиг должного уровня идеологии.

Кроме того, нельзя забывать, что Испания и Россия находятся на разных полюсах Европы. Между обеими странами наверняка имеются не только географические различия, но также и психологические. И мы хотим доказать это, совершая революцию, совсем не похожую на русскую”.

Подписавшие манифест не верят в революцию.

Гарсия Оливер вновь задумывается и после короткого размышления отвечает на мой новый вопрос:

“Они никогда не верили в возможность испанской революции. В прошлом занимались революционной пропагандой, однако сейчас, когда наступил момент, надежда, жившая в них ранее, умерла”.

Тем не менее сигнатарии манифеста, заметив, что сами факты опровергают их, теперь высказывают революционные идеи, откладывая само событие на абсурдные сроки двух и более лет, как будто бы это может произойти в рамках всеобщего кризиса буржуазной экономики. Кроме того, через два года революция будет не нужна рабочемy классу, потому что Маура, Галарса и сам голод покончат с ним. Кроме того, если и останется к тому времени в живых какой-нибудь рабочий, то он будет находиться в состоянии угнетения военной диктатурой монархического или буржуазного толка, которая неизбежно установится в силу провала испанского Парламента.

НКТ не надо терять времени для подготовки.

Какой же линии нужно следовать Конфедерации, по вашему мнению?

НКТ не надо терять времени и заниматься подготовкой революционного события, принимая во внимание два его аспекта: вначале разрушительного и потом — созидающего. В коллективной жизни Испании НКТ — единственный прочный элемент, поскольку в стране, где всё превращено в пыль, она представляет национальную действительность, которую не могут превзойти все политические элементы вместе взятые. Что касается революционной конструктивной последовательности, то НКТ ни под никаким предлогом не должна откладывать социальную революцию, поскольку всё, что можно подготовить, уже подготовлено. Никто не думает, что после революции фабрики заработают совсем по-другому, и также никто не воображает крестьян, ногами удерживающих орудия жатвы.

После совершения революции все трудящиеся должны делать то же самое, что и делали за день до революции. Она означает, в сущности, новую концепцию права или эффективность самого этого права. После революции рабочие будут иметь право на жизнь согласно их потребностям, и общество должно удовлетворить эти потребности согласно его экономическим возможностям.

Для этого не нужно никакой подготовки. Единственно — необходимо, чтобы нынешние революционеры выступали как искренние защитники рабочего класса и не желали бы превратиться в маленьких тиранов, под прикрытием некой диктатуры, более или менее пролетарской”.

Гарсия Оливер замолкает. А в его глазах горит несокрушимая вера в триумф и надежда, что он уже недалёк»355.